Ключевым словом официального языка и риторики российских массовых коммуникаций, в последние четыре года все теснее сближающейся с этим языком, стала «стабилизация*. Подытоживая сказанное, можно коротко охарактеризовать ее как стабилизацию усреднения и безальтернативности; стабилизацию ценой деполитизации социума; симулятивную стабилизацию.
Это крайне ненадежная стабилизация массовой пассивности без артикулированных социальных механизмов поддержания и укрепления стабильности, без ее правовых гарантий. В конечном счете, на уровне общества ее, вероятно, правильнее всего интерпретировать как усталость от мобилизации, пассивную реакцию на внешние раздражители, на постоянное «вздрючивание». Данному типу общественного состояния соответствует и преобладающий тип человека (социальной личности). Это человек по-прежнему мобилизационный, хотя теперь уже в ослабленной форме, с внутренним недовольством и утомлением от этой «мобилизационной готовности»; человек раздвоенный; человек, симулирующий причастность к России как ностальгически вспоминаемой «великой державе». Он пассивно адаптируется в социальной жизни и мысленно все более изолирует свою страну от «большого» мира. Характерна динамика массовых оценок западной культуры за последние годы. Если в 1996 году отношение согласных и несогласных с негативной оценкой западной культуры («оказывает отрицательное влияние на положение дел в России») равнялось 48:36, то в 2002 году оно выглядело как 67:28 (подробнее см.: Дубин 2003а). В этом контексте нынешний российский телеэкран можно уподобить не столько пресловутому «окну», сколько ширме или электронному занавесу. Будни и праздники Праздники - традиционная тема социальной И культур- Начальные соображения авто- ной антропологии. Новый поворот и широкую извест- ** 0 праздкиках ® России г „ ^ 1990-х годов были представле- НОСТЬ В гуманитарных дисциплинах, в околонаучной пуб- „ы участникам VI Фулбрайтов- ЛИЦИСТИКе она получила С конца 1930-Х ГОДОВ, когда будни трактуются как сфера внеиерархиче- ского и недостижительского поведения, где нет социального сравнения и социальной конкуренции, нет доминации и подчинения, где, далее, не действуют мода и реклама или их значение предельно ослаблено, вырождено. Здесь, как предполагается, царят отношения взаимности и доверия, основанные не на власти, а на уважении, влиянии, любви. Вместе с тем повседневное не исчерпывается и не ограничено рамками малых институтов, неформальных отношений (сетей) семьи, дружбы, соседства, хотя и связано с ними. Скорее в повседневности - особенно это характерно для обществ протестантской традиции — видится сфера жизни и деятельности («удел») человека как такового, социально зрелого индивида, любого и каждого, Эвримена. Иными словами - и это следующий из основных теоретических тезисов моего изложения - семантический профиль и понимание повседневности в культуре заданы или, по крайней мере, связаны с трактовкой человека и социума в идеологиях различных новых групп современного общества, в продуктах их образно-символического производства. В этом смысле оценочная сфера повседневности - одновременно и исторический продукт дифференциации различных сфер социальной жизни, и вместе с тем такой условный план коллективного существования и воображения, где конфликты и тяготы социальной дифференциации по возможности опосредуются, как бы умеряются. Отсюда понятно, что при блокировке социальной дифференциации повседневность всякий раз подвергается ресимволизации (вторичной символизации), принимая на себя значения социально-престижного поведения. В перспективе идеологизирующих (традиционалистских, консер- вативно-аристократически настроенных) групп подобное демонстративно-символическое поведение «любого*, «человека с улицы*, анонимного большинства оценивается в терминах «восстания масс*, «тирании посредственностей* - ситуация, единодушно зафиксированная в первой трети XX века Мережковским и Ортегой-и-Гассетом. Шпенглером и Бердяевым. Панвицем и Хейзингой. Среди прочего подобный перелом обозначал осознаваемый самими интеллектуалами конец культурной монополии отдельных салонов, литературно-худо- жественных кружков, группировок «свободно-парящей интеллигенции*. по Манхейму, и переход ее символотворческих и интерпретатор- ских функций к большим, анонимным подсистемам так называемого массового общества - институтам массового образования, популярной литературе и кино, печатной, радио- и тележурналистике, рекламе, моде и к соответствующим корпорациям специалистов-профессионалов.
Разгрузка, рутинизация и рефлексия архаического (традиционного) праздничного комплекса в модерную и постмодерную эпоху, «расколдовывание мира*, по формулировке Макса Вебера, происходит по разным линиям, поскольку ведется усилиями соответственно различных групп и включается в деятельность различных формальных институтов. Одним из выражений подобной «расколдованности* выступает такой феномен модерного общества, как различные формы разочарования или, как его назвал Гоголь, «безочарования» (Гоголь 19676:403) - отмеченный Кьеркегором, Байроном, Пушкиным, Бодлером сплин, з преследующая «лишних людей* русской литературы ску- см Nahoum-Grappe 1995 кг\ Ряд праздников (прежде всего национальные, профес- исп^з^ТтвГ^ГуссГй сиональные) приобретают предельно обобщенный харак- словесности от Лермонтова тер — СТАНОВЯТСЯ общегосударственными, ПОДДерЖИВаЯСЬ и Гоголя до Чехова и Горького и ВОСПРОИЗВОДЯСЬ ИНСТИТуЦИОНаЛЬНЫМИ МвХаНИЗМаМИ Обобщая ее анализ, можно г J сказать, что представление об массового общества, в том числе массмедиал ьными сред- исчерланности. конце эпохи ствами (см.: Les usages 1994). При этом в ситуации мульти- или даже мира, как правило. вызывает и призрак скуки - культурности национально-государственные праздники, отсюда этот мотив в русском ставшие для давно социализированных членов общества декадентстве (Сологуб. Блок. пуггиНОЙ, Приобретают, Напротив, ПОВЫШвННОе Значение Анненский) и у Бродского, ко- J гг г торый. с известным -запазды и привлекательность для новоприбывших мигрантов, ванием- завершает традиции других Групп СОЦИаЛЬНЫХ МарГИНаЛОВ, СТАНОВЯСЬ ДЛЯ НИХ как русского, так и западного ~ * модерна в этом последнем °ДНИМ из каналов символическои интеграции в большое плане перекликаясь с Элио- сообщество (см., например: La Banlieue 1988). Другие том -пруфрока-. -бесплод- празднества, по выражению Р. Кайуа, «как бы растворяются ной земли-и-Полых людей-. r r J г г в календаре*, так что «на смену праздникам приходят каникулы и отпуска* (Кайуа 2003:243). Третьи связываются с вовсе некоди- фицируемыми и неинституционализированными формами, помечаясь как «интимные* и конституируясь подчеркнуто временным согласием малой группы или даже двоих, так что само это хрупкое согласие, добро- вольная близость, короткая встреча, без отсылки к каким бы то ни было внешним инстанциям и без уверенности в продолжении, переживаются как самопровозглашенный и самодостаточный праздник. Наконец, многие значения праздничного поведения теперь вовсе отделяются от заданных календарных рамок, известных сценарных форм и ролей. Они переходят на виды деятельности, как будто бы впрямую не связанные с праздником, - искусство или рекламу, индустрию секса, туризм или спортивные зрелища, обобщаясь и утончаясь, становясь все более диффузными, «эфирными», по выражению Г. Зиммеля, но сохраняясь в сознании участников, зрителей как общая рамка восприятия и оценки (см.: Мазаев 1978; Жигульский 1995). «Оповседневнивание» праздников связано с нарастающим ценностным политеизмом, в котором Вебер видел отличительную черту современного западного общества. В этом смысле можно говорить и о «встречном» процессе — инфильтрации значений праздника в повседневную жизнь, видя его разные фазы, например, в поэтизации повседневного, незначительного, случайного у французских сюрреалистов 1920-х годов, немецком социально-критическом романе 1930-х годов (Г. Фаллада), итальянском неореализме в кино 1940-х годов, в практически одновременном появлении на рубеже 1950-1960-х годов заметок Р. Барта «Мифологии», трудов Ж. Дюмазедье «К цивилизации досуга?», Э. Морена «Дух времени» и Ж. Бодрияра «Система вещей», романа Ж. Перека «Вещи», в нарастающих дебатах о повседневной жизни среди историков и социологов в i960-1980-х годах, которые упоминались выше. Отмечу особую роль в ценностной реабилитации и ресимволизации (поэтизации) повседневного мира таких новых, парадиг- мальных для современности искусств, как кино, а позднее фотография, которые далее и сами стали материалом для анализа модерного общества, культуры повседневности (тема, в отечественной культурологии разрабатываемая О. Гавришиной).