Разработка проблем прародины, ранней истории и миграции племён индоевропейской общности (ИЕ) — одна из актуальнейших и дискуссионных проблем археологической науки и лингвистики — в последние годы вышла на качественно новый уровень свей разработки.
Ценность моноцентриче- ских концепций лингво- и этногенеза древних обществ вообще, племён HE общности, в частности (вторжение, миграция, исход, конвергенция, диффузия) к настоящему времени почти исчерпана. Очевидным становится понимание данного процесса, как броуновского по своему содержанию процесса, реализовавшего свои потенции в расселении племён и складывании этнографической карты Старого Света к середине II тыс. до н.э.1 Аналогичные наблюдения можно распространить и на сами методы, пути и средства анализа — синтеза — интерпретации источниковой базы, равно как и на историческое объяснение названных процессов в контексте накопленных к настоящему времени фактов, что по самому принципиальному вопросу нашло своё выражение в утверждении только двух теорий происхождения ИЕ — анатолийской (неолитической) и евразийской (степной).2 Понятно, что предпринимаются и попытки синтеза положений этих двух концепций, а также иные, альтернативные, поиски индоевропейской прародины, но одна тенденция является определяющей — потребность в переходе на базе достижений археологии и лингвистики на уровень исторического осмысления проблемы. Этому способствовала и разработка шкалы радиокарбонных (калиброванных) дат, позволившая сдвинуть все без исключения культуры евразийской степи и лесостепи эпохи бронзы в III тыс. до н.э. и даже дальше.3 Наконец, нельзя не отметить знакомство широкого круга западных археологов и лингвистов с публикациями материалов Хвалынского и Син- таштинского могильников с колесницами, указавших на индоевропейский характер евразийской степной истории в эпоху энеолита — бронзы.4 В указанном отношении, выдержавший за последние три года два издания, обобщающий труд крупного американского археолога, принимавшего в том числе и непосредственное участие в раскопках разнотипных памятников эпохи бронзы на территории России, Дэвида В. Энтони, является весьма показательным. В противовес всем имеющимся, он на основании «перекрёстного допроса» данных лингвистики и археологии предпринял попытку обоснования новой концепции - концепции складывания протоиндоевропейского языка (ПИЕ) и его диалектов в обществах носителей археологических культур степи и лесостепи Евразии между 4500-2500 гг. до н.э., которые и являлись движущей силой их распространения от «Старой (т.е. неиндоевропейской — Н.П.) Европы» до Китая.*” Во введении автор формулирует основы собственной позиции относительно предполагаемой прародины HE и заявляет о том, что, разделяя и уточняя взгляды М. Гимбутас и Дж. Мэллори,**" он связывает протоиндоевропейцев (ПИЕ) данного региона с носителями доямных и ямных культур степей Восточной Европы (121-132, 361-366). Что касается Анатолийской теории, связывающей выделение ИЕ с серединой VI тыс. до н.э., то она, по его мнению, противоречит распространению понятий «колеса» и «колесницы» в индоевропейских диалектах (С. 63-80). К этому Д. Энтони добавляет диаметрально противоположное точке зрения А. Парполы предположение, согласно которому на северо-востоке евразийских степей, возможно, на юге Урала, происходили длительные и регулярные контакты ИЕ общности с финно-угорскими языками уральских народов, объясняющие присутствие в них заимствованной ИЕ лексики (С. 93-97). Основу взгляда Д. Энтони составляет доказательство представления о ПИЕ языке как материнском языке, распад которого около 3700/3400 гг. до н.э. на территории степей Евразии имел своим следствием формирование и распространение между 3400 и 2300 гг. до н. э. отдельных ветвей ИЕ языков и их носителей (С. 98-101). Первыми, по мнению исследователя, от ПИЕ общности отделились анатолийские языки, затем тохарские, а после них — кельтские (итало-кельтские (С. 43-47). Считая вопрос сложным, тем не менее, он считает возможным в качестве очередных по счёту рассматривать языки греко-армянской ветви и, вопреки существующим представлениям о существовании греко-арийской общности, основываясь, в основном, на археологических данных, полагает, что индоиранские, балто-славянские и пра-германские языки олицетворяли некий диалектный континуум, находившийся внутри себя к тому же в постоянном контакте и единстве, но распавшийся окончательно на стадии т.н. Позднего Триполья между 2500- 2300 гг. до н. э. (С. 48-49). Последние группы диалектов, как полагает Д. Энтони, локализовались ещё в понто-каспийских степях, откуда, собственно, и началась их миграция на запад и север ещё в IV тыс. до н. э. (С. 50-58). Основными причинами распада ПИЕ языка и возникновения на его основе диалектного разнообразия дочерних лингвистических ветвей автор считает прогресс в экономике степного населения: возникновение стадного по форме, пастбищного по содержанию, выпаса крупного рогатого скота и овец, доместикацию лошади, изобретение колёсного транспорта, колесниц и верховой езды (ок. 3300 г. до н.э.), придавших новый, связанный с разделением земледелия и скотоводства, с зарождением общинных ремёсел, импульс динамике общественного и языкового развития, выразившегося в образовании дихотомии двух взаимодействующих хозяйственно-культур- ных типов (ХКТ). (С. 59-82). Особую роль Д. Энтони отводит преимуществам верховой езды, возникшей, по его мнению, на самых ранних стадиях развития пастушеско-скотоводческих обществ и обусловившей экономические, социальные и политические преимущества их представителям. Данное обстоятельство имело, как полагает исследователь, во-первых, весьма существенное значение потому, что пастух верхом на лошади может обслуживать значительное количество голов, находившегося в его собственности (или общины) скота, количество которого позволяло извлекать добавочную прибыль. Во- вторых, оно инициировало, в том числе связанную с миграциями и войнами, подвижность населения. А в-третьих, оно закладывало основы социальных взаимоотношений между племенами, развивавшихся на «взаимном договоре» как между членами общины (гость-хозяин, патрон- клиент), так и между ними, включая сюда и связь человека с божествами- покровителями. Самым же важным социально-политическим следствием указанных перемен в истории скотоводческих племён степи и лесостепи Евразии Д. Энтони называет появление престижной собственности, социальное расслоение пастушеских обществ и выделение своего рода «элиты всадников» - носителей ИЕ языка (языков), который (которые), навязанный (навязанные) автохтонному населению, стал (стали) доминантным (доминантными) не только в экономическом и социальном планах, но, благодаря данному обстоятельству, и господствующим (господствующими). Более того, он склонен связывать с пастушескими скотоводами евразийских степей зарождение, основанной на распределении, социальной иерархии. Иными словами, непосредственной причиной, как возникновения, пришедшего на смену диалектам предшествующего автохтонного населения, материнского ПИЕ языка, так и его членения на отдельные ветви с последующим распространением по просторам степной Евразии, автор считает наличие «престижа социальности» у завоевателей в глазах местного населения (в работе приводятся аналогичные феномены, относящиеся и к более позднему времени). (С. 321-327). Следует подчеркнуть, что констатация данного факта построена исследователем на совершенно определённой методологической основе. Давая оценку соотношению языка с памятниками материальной культуры, автор особо подчёркивает противоречивость, многоаспектность, многоуровне- вость, непосредственный и опосредованный характер данного процесса: протоэтнос, по убеждению исследователя, всегда формировался как слияние нескольких этносов и культур точно также, как и язык соотносился с носителями нескольких археологических культур, т.е. сам этот процесс являлся полиэтничным (и полиантропологическим) по своему содержанию. В концепции Д. Энтони важное место отведено рассмотрению миграции, которую, несколько абсолютизируя её значение и роль, он считает определяющей формой расселения ИЕ племён и объясняет её историческое содержание как строго определённую стратегию мигрирующей группы или социума, в ходе которой происходит складывание устойчивых границ их материальной культуры (С. 108-113). Без учёта миграции, по убеждению автора, «мы не поймём ИЕ проблемы вообще» - вывод, который нашёл отклик в сходном по тематике труде JI. С. Клейна.5 В результате скрупулёзного анализа всей совокупности данных Д. Энтони приходит к заключению, согласно которому в истории степного населения Евразии могли иметь место три, связанных с расселением потомков ПИЕ общности, потока миграции. Самой ранней из них была экспансия её диалектов на Восток. За ней последовала миграция на Запад. И только на заключительном этапе (ок. 2500 г. до н.э.) — на юг (в Иран и Северо- Западную Индию). (С. 340-367). Показательно, что исследование ведётся автором в контексте отождествления различных археологических культур степи и лесостепи с отдельными ветвями ИЕ языка. В указанном отношении привлекает внимание идентификация и соотношение автором памятников абашевской и синташтинской археологиче ских культур, а также срубной, одной из великих в оценке В. М. Массона, общности, которые можно назвать примечательными (и представляющими интерес) с точки зрения их соотнесения с памятниками, отображающими складывание и распад племён и языков греко-арийской общности на территории евразийской степи и лесостепи. С первой из них он связывает аба- шевскую эру в Уральско-Тобольском междуречье, которая имела место на стадии Позднего Абашево в период до того, как носители синташтинской культуры построили здесь свои крепости (С. 385). Именно здесь, по мнению автора, впервые становятся весьма существенными орнаментальные, олицетворяемые геометрическим меандром, мотивы абашевской керамики, производимой в Уральском регионе (С. 386. Рис. 15.7.). Только на памятниках этого региона встречаются баночные сосуды абашевского типа, которые, равно как и меандрообразный орнамент, а также металлическое оружие и дисковидные псалии, с одной стороны отображали воздействие сибирского Абашево на Синташту, а с другой — обратный культурный импульс со стороны Синташты на Абашево (Там же.). Другой особенностью данной культуры Д. Энтони называет отсутствие захоронений животных в больших масштабах, значительное разнообразие орнаментации и металлических изделий. К этому он добавляет и наблюдение, связанное с констатацией нетипичности оборонительных сооружений для абашевских поселений в сравнении с Синташтой (С. 387.). В связи с этим автор, преувеличивая место носителей синташтинской культуры в процессе этногенеза степного населения, связываемого им с индоиранцами, Д. Энтони предлагает своё видение её истоков и источников. Первым по счёту он называет Полтав- кинскую культуру, которую он считает Волго-Уральским продолжением ямного горизонта. В Урало-Тобольское междуречье её носители-группы пастухов-скотоводов двинулись между 2800-2600 гг. до н.э. Признаком, на который опирается учёный, выступает декоративный ряд полтавкинской орнаментации, присутствующий и на синташтинской посуде, единичные погребения в окружённых каменными оградами курганах и то обстоятельство, что один из полтавкинских могильников расположен в 400 м южнее будущего Аркаима. Вторым по счёту источником и истоком традиций синташтинской общности учёный называет родственную и современную ей Потаповскую археологическую культуру Средней Волги (2100-1800 гг. до н.э.) с аналогичным ритуалом и обрядом погребений, металлом, оружием, погребениями лошадей и колесничной атрибутикой, которая в свою очередь пришла на смену предшествовавшей Полтавкинской культуре. Третьим, одним из важнейших факторов формирования культуры Синташты, как уже отмечалось, автор рассматривает воздействие материальной и духовной культуры носителей абашевской археологической общности (С. 387.). Насколько можно понять, из логики рассуждений автора следует, что симбиоз указанных компонентов определил, происшедший между 2300-2000 гг. до н.э., процесс обособления локальных вариантов синташтинской культуры. Последнее вполне вписывается и в оценки Е.Е. Кузьминой, одной из первой обратившей внимание на билингвилизм населения — носителей Абашевской культуры.6 Сам же исследователь полагает возможным относить к этому времени контакты абашевцев с носителями финно-угорских языков, что выразилось в появлении в них заимствованных слов из HE словаря (С. 382.). Некоторая прямолинейность трактовок зарубежного археолога, вытекающая из недостаточного знакомства с абашевскими и родственными им памятниками других территорий, по нашему мнению, связана ещё и с невниманием к тому, что формы и орнаментация сосудов отображают самые различные состояния общества, а следовательно и развития диалектов той или иной языковой ветви, проявляющихся в соотношении адстрата и субстрата. Тем не менее, направление, избранное автором следует считать весьма и весьма перспективным. Принимая во внимание позицию автора, согласно которой археологические культуры ПИЕ были многокомпонентными и отображающими язык и культовую обрядность в большей степени, чем их этническую атрибуцию, нельзя не обратить внимания на факты, позволяющие, на наш взгляд, выделить среди них прото-греческие и прото-индоиранские признаки. В самом деле, в качестве иллюстрации своего мнения о позднем выделении языка эллинов из Анатолийской ветви, сформировавшейся, напомним, по мнению автора, в степях Евразии, Д. Энтони, после рассмотрения взаимоотношений Триполья, Майкопской и Новослободненских культур, посылавших свои импульсы в степь и лесостепь, а также роли, которую сыграли шнуровая и ямные культуры, ближе к дате распада Греко-индоиранского прадиалекта, приводит такие показатели, как, засвидетельствованные для Урало-Тобольского междуречья, меандрообразный орнамент и каменные оградки курганных захоронений, хранивших в себе скорченные на разных боках погребения с охрой или меловой обкладкой тел умерших в сопровождении керамики. (С. 388-405.). Тот факт, что аналогичные по типу сооружения характерны для Балканской Эллады начала II тыс. до н.э. (поселения Гла, Эвтресис, курганные могильники Фессалии, Эпира, Лерны и Элевсина), с учётом наблюдений Д. Энтони и принимая во внимание свидетельства античной традиции о близости языков эллинов и гипербореев, как нам представляется, позволяет усматривать в Поздней абашевской культуре Урало-Тобольского междуречья материальное воплощение мифологических представлений древних греков о местоположении их Гипербореи. Впрочем, существует и альтернативная трактовка представленных Д. Энтони наблюдений: рассматривать абашевскую эру как пра-греко-индо- иранскую археологическую общность с её вариантами (культурами), отображающей диалектное разнообразие её носителей в рамках родственного пра-языка, подтверждение чему можно усматривать в возникновении у племён абашевской общности (в особенности на Среднем Дону) знаковой протописьменности.7 В связи с названными аспектами, как нам представляется, нельзя также игнорировать и данных относительно планиграфии, конфигурации и архитектуры поселений евразийской степи и лесостепи (от Сев. Донца до Тобола) энеолита — бронзы вообще, Синташтинских горо- дищ-крепостей в частности, круглые и квадратные (овальные) формы которых впоследствии присутствуют, в том числе и в Северо-Западной Индии и Северо-Западной Греции. Их, наряду с другими, можно рассматривать, как один из показателей векторов миграции племён абашевской эры из евразийской лесостепи и степи. Иными словами, приведённые Д. Энтони факты, внося дополнительную ясность, позволяют уточнить существующие к настоящему времени представления относительно этногенеза эллинов (и фрако-фригийцев), ведических ариев и древнейших иранцев. Несмотря на то, что, на первый взгляд, эти маркеры этничности не совсем совпадают с теми, которые действительно присущи абашевской культуре (сказалось недостаточное знакомство автора с трудами отечественных и украинских археологов), тем не менее, с учётом того, что формирование определённого единства культур абашевской общности (включая сюда и Синташту), если рассматривать её материальные компоненты в качестве отображения этапов этно- и политогенеза, они, по всей видимости, как раз и отображают характерную особенность миграционных волн её носителей на Восток, Юго-Восток и Юго-Запад: полиэтничных по своему содержанию, разнотипных по форме и темпам, включавших моменты конвергенции, дивергенции и диффузии, а также подвргавшихся воздействию «эффекта маятника».
В этом смысле рассуждения автора на данную тему следует признать весьма и весьма плодотворными. Обобщающий труд Д. Энтони содержит множество и других, ценных и плодотворных в своей совокупности идей и решений, достигнутых автором с точки зрения необходимости привязки данных лингвистики и археологии друг к другу на базе шкалы калиброванных датировок. Фундаментальность поднятых Д. Энтони проблем археологии племён ПИЕ языковой общности, тщательность и скрупулёзность анализа, осторожность, проявляемая автором при формулировке предлагаемой читателям новой и оригинальной концепции позволяет назвать публикацию его обобщающего труда существенным вкладом в исследование проблем происхождения и истории индоевропейских племён в современной науке. * * * Эта книга не была рассчитана на последовательное изложение этногене- тической истории населения скифского времени на территории степи и лесостепи Евразии. В ней подвергнуты анализу лишь несколько вопросов, связанных в большей или меньшей степени с проблемой «исконных эллинов» города Гелона в стране будинов: проблемой его локализации, вопросом об этимологии и происхождении этнонима/политонима «гелоны», проблемой определения сущности упоминаемого Геродотом культа Диониса, справляемого раз в три года на его территории будинами (триетериды) и др. Однако постепенно, по мере углубления в тему, автору показалось весьма вероятным, родившееся в процессе анализа информации разнотипных источников, предположение о древнейших корнях «исконных эллинов» Гелона, которое, найдя подтверждение в свидетельствах греческих мифов, эпических поэмах Гомера, мифологии и гимнах Ригведы и Авесты, заставило в ином свете посмотреть на археологические культуры Доно-Дунайско- го, Доно-Волжского и Волго-уральского регионов эпохи бронзы и с учётом результатов, достигнутых современной индоевропейской лингвистикой, восточной филологией и археологией, в особенности, концепций Г. М. Бон- гард-Левина, Э.А. Грантовского, Л.А. Гиндина, В.Л. Цымбурского и их зарубежных коллег по «цеху», перевести, накапливаемые по мере разработки отдельных аспектов, наблюдения в плоскость поиска подходов к решению глобальных проблем индоевропеистики как комплексной дисциплины вообще: поиску аргументов в отношении локализации прародины племён индоевропейской общности, определению критериев границ её очага, подбору аргументов для формулировки представления относительно области, занимаемой греко-арийскими племенами в её пределах как до, так и после их, практически, одновременного разделения и расхождения на юго-запад и юго-восток в поисках новой родины, и следовательно, обоснования точки зрения о происхождении эллинской народности в связи с утверждением Геродота о проживании в его время «исконных эллинов» на северо-восточной периферии Скифии в городе Гелоне — главном городе обширной страны племени будинов. Работа, произведённая в указанном направлении, по нашему глубокому убеждению, оказалась небесполезной. Рассмотренные факты позволили придти к заключению, согласно которому этногенетическая история населения степи и лесостепи Восточной Европы в скифское время вообще, Среднего Дона, в частности, имеет более длительную, разностороннюю, противоречивую с точки зрения развития, ретроспективу. Во всяком случае, если верны представленные доказательства относительно этнолингвистической природы названия «Гелон», она своими истоками восходит в глубокому прошлому даже в хронологических рамках бронзового века. Констатация данного факта, как нам представляется, позволяет по-иному трактовать свидетельство «отца истории» по поводу тысячелетней истории скифов, под именем которых (правда, не всегда) он упоминал и отдельные нескифские племена. He настаивая на том, что между населением Среднего Дона скифского времени и племенами того же района в эпоху бронзы существовала прямая непосредственная связь, мы полагаем, что с точки зрения этногенетической и этнолингвистической истории, как показали, в частности, выводы относительно сохранения в скифское время индоарийского диалектного субстрата на Нижнем Дону, в Приазовье и Северном Причерноморье, она, хотя и опосредованно, хотя и в изменённом до неузнаваемости виде, по всей видимости, сохранялась довольно продолжительное время, что и нашло отражение в сосуществовании в степном и лесостепном Подонье в VI-IV вв. до н.э. конгломерата потомков фракоязычных, эллинских и индоиранских племён предшествующей исторической эпохи. Что такое предположение имеет право на существование, на наш взгляд, свидетельствует, фиксируемая средствами науки в бассейне Дона и примыкающих к нему территорий, топо-гидронимика и ономастика. Более того, результаты анализа позволяют подтвердить, сделанное ещё М. И. Артамоновым и Б.Н. Граковым, предположение о существовании в это время большого союза племён (по современной терминологии «сложного вождества» из меланхленов, невров, фиссагетов во главе с будинами), главным городом в стране которых (именно таково одно из значений греч. слова ро- Iis) был Гелон, заселённый, как считал Геродот, изначальными по своему происхождению или «исконными эллинами». Анализ свидетельств «отца истории» о будинах, г. Гелоне и эллинах на периферии скифской ойкумены, которые, как это и следует непосредственно из источника, были его современниками, в контексте этногенетической истории населения данного региона, позволило вывести наблюдение, согласно которому в наррации Геродота отложились два хронологически разновременных пласта исторической информации. Первый из них «покрывал» собой, по археологической терминологии, время раннего железного века (РЖВ), тогда, как второй, более древний уводил в глубокое прошлое зарождения и миграций племён эллинской народности на свою «историческую» родину. Заданное указанным соображением направление, с учётом результатов исследований в области миграций пра-греков в Малую Азию и на Балканы, обусловило возможность расширить и уточнить имевшееся ранее представления об их характере и формально-организационном типе. Прежде всего, наличествующие в источниках данные, как нам представляется, позволяют говорить о смешанном, конгломеративном, полиэнич- ном и полиархическом типах их содержания, проявившегося, в частности, в том, что в составе мигрантов принимали участие не только пра-эллины, пра-фригийцы и пра-фракийцы, но и их непосредственные соседи в границах очага т. н. греко-арийской общности — индоиранцы (арийцы), а также, как свидетельствуют новейшие данные, часть ближайших к ним финно- угорских племён. Более того, такая «модель» была свойственна и этим последним, в особенности индо-ариям и пра-иранцам, направившим векторы своего переселения в сторону Китая (среднее течение р. Хуанхэ), северо-западной Индии, западного и восточного Ирана. Если в первом случае присутствие различных этносов в миграционном потоке доказывается всей совокупностью свидетельств греческих мифов, эпических поэм Гомера, античной традиции и данных топономастики, засвидетельствовавших присутствие эллино-фрако-фригийских и индоиранских имён и названий рек, озёр и местностей, то во втором — оно проявилось в самой отложенности в Ригведе и Авесте, Махабхарате, источниках Древнего Китая эпохи Шан (Инь) и историческом труде Сыма Цяня той самой этнонимии, которая, очевидно, в своём преимущественном большинстве характеризовала этногеографию, социальную структуру и формы политической организации племён греко-арийской общности в период до её распада и расселения её носителей в диаметрально противоположных направлениях в границах основных очагов формирования древнейших цивилизаций Старого Света. В качестве частного проявления указанной тенденции необходимо рассматривать те, отложившиеся в греческой мифологии и в произведениях античных авторов, данные о родстве эллинов с далёким северным народом гипербореев, из страны которых в Элладу пришли не только боги — Зевс, Артемида и Аполлон, фракоязычные дельфийские жрецы Абарис и Олен, но и откуда регулярно на Делос этим народом доставлялись обёрнутые в солому священные, предназначенные Аполлону, дары. Близость эллинов и гипербореев, где бы ни локализовать территорию обитания последних, нашла подтверждение как в замечательных открытиях памятников материальной культуры эпохи бронзы «квазигородской» цивилизации в сибирском Зауралье, так и в античной традиции, сохранившей память о районах их обитания на Балканах (в Эпире, в области Додонского оракула Зевса), по соседству с эллинами, что совпадает мнениями античных авторов, обращавших внимание на удивительную близость, которая имела место между языками этих двух древних народов, надо думать, до переселения последних в страну, получившую название Эллада. Рассмотрение данного вопроса в контексте археологии, в плане сопоставления археологических комплексов носителей, по определению В. М. Массона, «великих культурных степных общностей» как между собой, так и с поселениями, погребениями, керамической культурой мигрантов в севе- ро-западной Индии, Малой Азии и Балканском полуострове (в особенности в Троаде и в Аттике) дало основания для формулировки нами вывода, во первых, о синхронном по своей хронологии начале расхождения праэллинов и индоиранцев, развивавшего свой отсчёт в пределах XXI-XVIII вв. до н. э., во вторых — о различной длительности и типах миграционных потоков (волн) тех и других, что нашло отражение в более длительном освоении индоиранцами пространств Средней и Южной Азии по сравнению с расселением праэллинов в северо-западной Малой Азии (Троада) и на Балканах. И, что самое важное,- в-третьих, о русле Дона — Синда — Танаиса как «ми ровой оси» разделения мира праэллинов и праиндоиранцев, в пользу чего свидетельствуют как факты родства в языках тех и других понятий «река, вода», прямых заимствований их друг у друга, так и следы переноса данного гидронима в новые места обитания (р. Инд — приток Скамандра и р. Сан- гарий в Малой Азии, р. Иордан в Палестине, p.p. Танаос, Ладон, Эридан/ Иордан, Апидан в Балканской Греции и др.) Тем не менее, необходимо обратить внимание на одно, пространствен- но-временного порядка, различие, проявившееся в аритмии и различной продолжительности достижения праэллинами и праиндоиранцами своих новых родин, в пользу чего свидетельствуют конкретные факты: известно, что складывание ахейской государственности на Балканах происходит уже в первой четверти II тыс. до н.э. и также давно установлено, что аналогичный процесс в северо-западной Индии и на Иранском нагорье носил прерывистый и более поздний характер (XI-IX вв. до н. э.). Знакомство со специальными исследованиями, обращает внимание и ещё на одну из важнейших сторон исторического процесса - на сходство «моделей» первоначального распространения праэллино-фрако-фри- гийцев в Балканской Греции и различных волн и их ветвей у индоиранцев в Средней Азии, Индии и Иране. Факты свидетельствуют: они - одинаковы. Причина этого весьма проста: происходя с одной и той же территории, из общего очага формирования, сохраняя во многом одинаковый хозяйствен- но-культурный, социальный тип и опираясь на мобильность, представленную использованием боевого и вспомогательного колёсного транспорта при известной идентичности отображения характера миграций в искомые места обитания в памятниках материальной культуры, и праэллины, и арии проявили одинаковую способность адаптации к различным историческим условиям и приспособления к своим собственным нуждам отдельных достижений материальной и духовной культуры местного населения. Вместе с тем, и праэллинам, и праиндоиранцам была присуща определённая её инвариантность. В том, что касается эллинов, то она проявилась в маршруте переселения, который условно можно назвать по имени соответствующего эпонима «данайским». Конкретные его направления ещё предстоит выяснить, но уже сейчас совокупность археологических артефактов и данных греческих мифов, представивших возможным переосмысление эпиграфических источников, прежде всего, из Египта, не оставляет никаких сомнений, что в своей заключительной части он включал в себя Северную Сирию, Восточное Средиземноморье и северо-восточную часть дельты Нила как промежуточный этап достижения эллинами Арголиды. Близость этнонима корневой основе названий индоевропейских рек, наличие той же практики переноса «любимых» гидронимов в новые места обитания (Иордан, Эридан), но самое главное отложенность упоминаний о данавах-Iaksos в Ригведе, составлявших совместно с другими коалицию противников (вратьев) «истинных арийцев» в Северной Индии, появление этого последнего на Ближнем Востоке — всё это вместе взятое, по нашему глубокому убеждению, подтверждает давно высказывавшуюся гипотезу о смешанности состава гиксосских племён, осуществивших вторжение в Дельту в 1750 г. до н.э., и более того, присутствии в их числе, как указывают греческие имена гиксосских царей XV-XVI династий (Тимэй, Ион), праэллинов, ведомых, согласно Геродоту Данаем. Иными словами в новом свете представляется теперь не только история данайцев и их взаимоотношений с различными народами по пути движения на Балканы, но и то, что гиксосы ( др. инд. Iaksos, др. египет. hk’hst) представляли собой ярко выраженный индоевропейский, возглавлявший движение разноэтничных пастушеских племён в сторону Египта, адстрат, носители которого засвидетельствованы эпиграфическими памятниками почти всех сколько-нибудь крупных стран Передней Азии под именем danuna-adana-adanava-didana- danaoi, а в Ригведе — danava. Выявленная основа оказалась весьма полезной и в объяснении того, почему Геродот считал «исконных эллинов» Гелона выходцами из южных пон- тийских эмпориев. Обратив внимание на распространение названий «ахейская гавань» в Причерноморье, приняв во внимание генеалогии, по меньшей мере, двух ветвей царских родов эллинов, восходящих к территории Синопы и её окрестностей, с учётом накопленных к настоящему времени знаний в области лингвистики и источниковедения в области греческой мифологии, мы пришли к заключению, что, получая информацию о проживании каких-то эллинов в далёкой глуши заскифских земель, тем более в масштабах большого, контролировавшего большую территорию, города (полиса), «отец истории», также как и мы считал такого рода россказни полным абсурдом и пытался найти им рациональное толкование, надеясь как на свои познания, так и на интуицию. Именно здесь следует усматривать источник возникновения комментария, привязывающего к обитателям Гелона юж- нопонтийские эмпории. Ho всё дело в том и заключалось, что они в который раз подвели первого историка Эллады: как и в случае с переселением тевкров, на что обратили внимание JI. А. Гиндин и В. JI. Цымбурский, как в отношении различных версий развёртывания похода аргонавтов в мифах и систематизациях последних в научной поэзии эпохи эллинизма (Аполло- дор, Аполлоний Родосский), так и в отношении «исконных эллинов» Гелона Геродот перевернул всё с ног на голову. В результате, переданная этим античным автором история должна восприниматься современным читателем ровно с точностью наоборот, поскольку, по всей видимости, является представленной в её зеркальном отражении. Собственно, в этом и усматривается автором самое важное значение отложившейся в труде Геродота, эпизодичной по своему типу, фрагментарной, весьма скупой и невыразительной, информации об «исконных эллинах» - жителях деревянного города (и, возможно, одновременно, и общины- полиса) Гелона в варварской стране будинов на периферии Скифии.