Бояре н «галичане» во взаимоотношениях с князьями Игоревичами

После смерти Романа Мстиславича (1205 г.)1 в Юго-Западной Руси начался период напряженной политической борьбы, внутриобщинных и межволостных конфликтов, обостривших старые противоречия и породивших новые. Их содержание, с одной стороны, состояло в борьбе за галицкий княжеский стол сразу нескольких претендентов, ставленников различных внешнеполитических сил, а с другой - в настойчивом стремлении галицкой волостной общины отстоять свой внешний и

'Роман погиб во время похода на Польшу в столкновении с польскими князьями Лешком и Конрадом. Существует несколько противоречивых версий этого события - см.: ПСРЛ, М., 1997. Т. I. Стб. 425: М., 1998. Т. II. Стб. 719; R о с z п і с Traski П МРН. LwiSw, 1872. Т. II. Р. 836; Chronica Alberici monachi Тгішії tbntium // MGH SS. Hannoverae, 1874. Т. XXIII. P. 885; «Великая хроника» о Польше. Руси и их соседях XI - XIII вв. / Пер. Л. М. Поповой. М.. 1987. С. 145: D 1 u g о s s і і .1 His- toriae Polonicae. Т. II. P. 175-176: Татищев В. H. История Российская. 4.2. Главы 19-39 //Татищев В. Н. Собрание сочинений: В 8-ми т. М., 1995. Т. II-III. С. 174. - Их анализ см.: Wlodarski В. 1) Polityka ruska Leszka Bialego.

Lwow, 1925. S. 21-26: 2) Polska і Rus. 1 194-1340. Warszawa, 1966. S, 25-30: W і 1 - k і e w і с z - W a w r z у її с z у k о \v a A. Ze studiovv nad politykn polsk^ na Rusi na przelomie XII — XIII w. // Ateneum Wilenskie. 1937. T. 3; Головко А. Б. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях X - первой трети XIII вв. Киев., 1988. С. 87-88; Пшик В. Про похід Романа Мстиславича на Полыцу 1205 р. // ГВД. Львів, 1993. внутренний суверенитет. В этих условиях повышается социально- политическая роль бояр, общинных лидеров, растет их влияние во всех сферах общественной жизни, прежде всего это заметно в сфере внешнеполитических отношений, военных столкновений и дипломатических контактов, где в прежнее время в основном доминировала княжеская власть1255.

Когда после смерти Романа киевский князь Рюрик Ростиславич, собрав «половци и Роуси много», пошел на Галич, то «сретоша и бояре Галичкыи и Володимерьстии оу Микоулина на реце Серете. И бивши- мася има всь день о рекоу Сереть, и мнози язвени быша, и не стерпев- ше, и възвратишася в Галичь»'. Некоторые дополнительные подробности сообщает Лаврентьевская летопись. Так, узнаем, что после похорон Романа «Галичане же целоваша кресть къ сыну его Данилу», а вместе с киевским Рюриком в походе на Галич участвовали и другие соискатели галицкого стола - черниговские Ольговичи, предварительно заключившие друг с другом союз1256.

Обращает внимание тот факт, что в сообщении летописи на первый план выдвинуты бояре. Они, как и в недавней истории с краковским князем Лешком (1199 г.)', изложенной в польских хрониках, встречают войска неприятеля на границе Галицкой земли - у реки Серет - и, видимо, после безрезультатных переговоров приступают к военным действиям, ведя за собой галицкие полки1257. В этом и состоит первенствующее значение бояр. Важно отметить, что бояре здесь действуют от имени и по воле общины: отвергая претензии на галицкий стол Рюрика и Ольговичей, они выполняют решения галичан, целовавших (очевидно на вече) крест Даниилу, и вместе с ними сражаются против незваных гостей.

Тем временем малолетнему галицкому князю Даниилу предоставил военную помощь его родственник, венгерский король Андрей II1258. По сообщению Ипатьевской летописи: «...по смерти Романове снимался король со ятровъю своею (вдовой Романа, матерью Даниила. - А. М.) во Саноце. Приялъ бо бе Данила, ка ко мнлога сына своего, оста- вилъ бо бе оу него (в Галиче. - А. М.) засадоу - Мокъя великаго слепоокого, и Корочюна Вълпта, и сына его Внтомира, и Благиню, иныи Оугры многи. И за то не смеша Галичане ничтоже створити, бе бо инехъ много Оугоръ»х.

Последние слова источника воспринимаются исследователями как свидетельство недовольства галичан или какой-то их части, влиятельной партии пребыванием в городе Романовичей. В результате венгерская «засада» трактуется не как помощь для отпора наступающим на Галич войскам чернигово-киевской коалиции, а как своего рода личная охрана, призванная уберечь от неминуемой расправы со стороны галичан непопулярных сыновей Романа1259. Нам представляется, что такой взгляд не вполне соответствует подлинной обстановке, сложившейся в Галиче в 1205 г., нарушает действительный ход событий. Отчасти это обусловлено состоянием самих источников.

Нельзя сбрасывать со счетов ряд важных особенностей, определяющих своеобразие нашего основного источника по истории Галицко-Волынской Руси XIII в. - Галицко-Волынской летописи, заключительной части Ипатьевского свода. Ее первой частью является так называемый свод митрополита Кирилла, составленный во Владимире-

Волынском в 40-е годы XIII в. близким соратником князя Даниила Романовича1260. Последний весьма далек от беспристрастного отражения событий галицкой истории, так как главной его целью было идеологическое обоснование борьбы за Галич и победы в ней владимирского князя1261. Отличительной чертой этого источника от начала и до конца является обличительный пафос и неприязненное отношение ко всем противникам Даниила, в том числе недоверие и подозрительность к галичанам и галицким боярам, поскольку их политика не раз шла вразрез со стремлениями Даниила1262"*.

Мысль о желании галичан немедленно после смерти Романа избавиться от его наследников кажется нам преждевременной, поскольку она плохо вяжется с другими обстоятельствами происходящего и, прежде всего, с поведением самих галичан, дважды сражавшихся за нового князя Даниила с его врагами, киевским и черниговским князьями, проявляя при этом полное единодушие. И когда войска Рюрика и Ольговичей подошли к Галичу, с ними билась не венгерская «засада», а «галичане же бишася с ними оу города», и поэтому «Олговичи же, не оуспевше ничтоже, възвратишася с срамом великимъ в свояси»1263. *

* *

Чтобы сломить волю галичан, в следующем 1206 г. Ольговичи и их союзник Рюрик Ростиславич собрали в поход практически всех князей

Южной Руси, а также половцев, берендеев и поляков13. Новый поход столь значительных вражеских сил, угроза разорения земли и военного поражения в неравной борьбе напугала галичан и заставила общину в лице ее лидеров бояр вновь полностью взять в свои руки инициативу принятия ответственных внешнеполитических решений. Доверие галичан к своему князю при таких условиях пошатнулось, что и предрешило его дальнейшую судьбу.

В летописи читаем: «Слышав же Галичане с Романовичема, аже идеть рать на ня силна отвсюду, и оубояшася зело, и послашася к королеви, помочи прося оу него»1264. Страх перед вражеской силой пробудил в галичанах недовольство Романовичами, явившимися причиной новых тяжелых напастей. И хотя король Андрей, «совокупяся весь», поспешил на помощь своим родичам, это уже не спасло их, как не спасла и венгерская «засада», находившаяся в Галиче. «Романовича же, видевша мятежь в земли великъ, и оубоястася, и, не дождавже короля, бежаста из Галича в Володи мерь, в воотчину свою»1265.

Более осведомленная Галицко-Волынская летопись сообщает некоторые подробности галицкого «мятежа», правда, ничего не говоря о походе на Галич Рюрика и Ольговичей: «Малоу же времени миноув- шю, и приведоша Кормиличича, иже бе загналъ великый князь Романъ не веры ради, - славяхоу бо Игоревича. Послоушав же ихъ, Галичкыи бояре и послаша по нихъ (т. е. за Игоревичами. - А. М.)... Княгини же Романовая, вземше детяте свои, и бежа в Володимерь»1266 \

Опираясь на приведенные известия, мы можем проследить механику галицкого «мятежа» против Романовичей. Ему предшествует появление в городе бояр Кормильчичей, известных противников Романа Мстиславича, сосланных им из Галича. Судя по термину «кормильчи- чи», эти бояре были сыновьями княжеского воспитателя, «кормильца». По мнению исследователей, отцом их являлся «кормилец» последнего галицкого князя династии Ростиславичей Владимира Ярославича1267 Галицкие Корм ил ьч и чи, Володи слав и его братья являлись последовательными сторонниками других претендентов на галицкий стол - князей Игоревичей, состоявших в близких родственных отношениях с династией Ростиславичей1268.

Заметим, Кормильчичи возвращаются в Галич не самовольно и не тотчас после смерти своего обидчика Романа. Их «приведоша» в город галичане и именно тогда, когда община стояла перед необходимостью выбора новой кандидатуры на княжеский стол, способной справиться с возникшим кризисом. В подобных ситуациях община, очевидно, остро нуждается в опоре на авторитет своих лидеров, известных бояр, способных инициировать те или иные решения, предложить действенные меры и взять на себя ответственность. И действительно, Кормильчичи, вчерашние изгнанники, становятся вождями галицкой общины, готовой идти по предлагаемому ими пути: Кормильчичей «послушали» галицкие бояре, как говорит Галицко-Волынская летопись, с ними заодно «думали» и галичане, как говорит Лаврентьевская летопись1269. После этого дальнейшее пребывание в городе Романовичей стало невозможным.

Надо сказать, что в развитие ситуации еще пытался как-то вмешаться венгерский король, располагавший значительной военной силой. По сообщению Лаврентьевской летописи, последний, «с Галича- ны здумавъ», послал в Переяславль звать княжившего там Ярослава Всеволодовича на княжение в Галич1270. Б. Влодарский усматривал в действиях короля продолжение традиционного галицко-венгерско-суз- дальского союза2', так же думал и В. Т. Пашуто2'1. Однако нельзя в данном случае всю инициативу приписывать королю или видеть в происходящем лишь проявление каких-то личных отношений русских и венгерских правителей. Летопись ясно указывает, что отправке посольства в Переяславль предшествовало совместное решение короля «с Галичаны». Ярослав Всеволодович, так же, как и Игоревичи, был родственником галицких Ростиславичей2', и это обстоятельство привлекало к нему интерес галичан, выбиравших тогда между Романовичами и ближайшими родственниками пресекшейся старой галицкой династии.

Из сообщения татищевского свода узнаем, что галичане, боясь остаться «безглавными», сами обратились к королю с просьбой оставить в городе гарнизон и разрешить призвать в Галич временно другого князя, «доколе Даниил возрастет», на что король, отказав в войске, «велел им принять на княжение Ярослава Всеволодовича переяслав- скаго»26. Исследователи видят в этом попытку венгров укрепить собственную власть в Галичине27 Но как только галичане увидели короля «идуща прочь», то немедля «здумавше, послашася по Володимера Игоревича отаи»2к. По В. Н. Татищеву, галичане прождали Ярослава «две седмицы», но тот не давал о себе никаких вестей; когда же, наконец, он появился у Галича, княжеский стол был уже занят Владимиром Игоревичем29,

Две основные версии галицких событий 1206 г., которыми располагает исследователь - рассказ Ипатьевской и Лаврентьевской летописей - подчас расходятся между собой в весьма важных для понимания сути происходящего деталях. Так, согласно Лаврентьевской летописи, Владимир Игоревич был приглашен и прибыл в Галич одинМ). По свидетельству же Ипатьевской (Галицко-Волынекой) летописи, в Галич были приглашены и прибыли двое Игоревичей - Владимир и Роман, причем первый сел в Галиче, а второй - в Звенигороде'1271, одном из «пригородов» и давнем сопернике Галича'1272. Видимо, в рассказе Галиц- ко-Волынской летописи, возникшем спустя много лет после описываемых в нем событий'', нарушена их изначальная последовательность и, как это уже не раз бывало, в цепи их пропущены некоторые звенья34.

Нам представляется, что появление в Галицкой земле еще одного княжеского стола, да еще в Звенигороде, вряд ли было добровольным решением галичан, общины «старшего» города земли, так как это могло поставить под вопрос его политический статус. С 40-х годов XII в. Галицкая земля сохраняла политическое единство под эгидой Галича, и попытки князей учредить в земле новый стол наталкивались на решительное сопротивление галичан. Такую попытку предпринял перед смертью галицкий князь Ярослав Осмомысл, «приказав» галицкий стол любимому сыну Олегу, а другому сыну Владимиру «дав» Перемышль'’5. Ответом на это был «великий мятеж» галичан и восстановление ими прежнего единства землі-ґ6.

Скорее всего, учреждение нового княжеского стола в Звенигороде было навязано галичанам силой. Нельзя забывать, что за спиной Игоревичей стоял могущественный клан черниговских Ольговичей, к которому они и сами принадлежали. Войска черниговских князей и их союзника Рюрика Ростиславича стояли всего в двух днях пути от Галича’’7, противопоставить им было нечего, так как венгерский король уже увел свои полки, а сын владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо Ярослав не смог вовремя поспеть в Галич51273

Верным способом укрепить свое положение на галицком столе для нового князя Владимира Игоревича было, как представляется, политически ослабить галицкую общину, добившись учреждения в Галицкой волости еще одного княжеского стола и передать его своему младшему брату Роману. Войска коалиции Ольговичей разошлись по домам, только когда Владимир Игоревич сделал свое дело'9. *

* *

Утвердившись в Галиче, Игоревичи ведут активную внешнюю политику, устремив свои взоры на соседнюю Волынь и задавшись целью посадить во Владимире-Волынском своего брата Святослава. Намерение князей вызвало полное одобрение и поддержку галицкой общины - бояр, участников княжеского «совета» и простых горожан, о чем с нескрываемым раздражением говорит симпатизировавший Романовичам летописец: «И еще же хотящю Володимероу (Игоревичу. - А. М.) искоренити племя Романово, поспеваюшимъ же (ему. - А. М.) безбожнымъ Галнчаномъ»40. О «поспешестве» галичан своему князю в подчинении Владимира свидетельствует и сообщение В. Н. Татищева, что галицкий князь «пошел с войски ко Владимерю»1274. Галицко-Во- лынская летопись ничего не говорит об этом походе, сделав акцент на дипломатической стороне дела: «Посла же Володимеръ со светомъ Га- личкых бояръ наречь е попомъ к Володимерцемь, рекы имъ: “Не имать остатися градъ вашь, аще ми не выдаете Романовичю, аще не приимете брата моего Святослава княжити в Володимере”»1275.

Речь галицкого посла обращена к владимирцам, собравшимся на вече1276'; вече должно было решить судьбу княжеского стола и определить направление дальнейших взаимоотношений Владимирской волости с Галичиной. Последующие известия дают ценный материал, иллюстрирующий поведение общинных лидеров на вече, раскрывающий их влияние на ход вечевых собраний. Это позволяет выяснить роль бояр в принятии важнейших вечевых решений, определяющих внутри- и внешнеполитическую жизнь общины.

Заслушав речь галицкого парламентера, владимирцы вознегодовали и хотели убить его. Но в решительный момент на авансцену выходят трое местных бояр, названных в летописи по именам - Мстибог, Мончук и Микифор - и берут инициативу в свои руки, «реша: “Не по- добаеть намъ оубити посла!”»1277 Никаких других слов бояр или кого- либо еще из участников веча источник не приводит, ограничившись лишь гневным замечанием в адрес названной троицы: «...имеяхоу бо лесть во сердце своемь, яко предати хотяхоу господоу свою и градъ»1278". Однако из дальнейшего видно, что «предати господу (Романову вдову с детьми - А. М.)» вслед за «льстивыми» боярами решили и владимирцы, городская община в целом. Горожане на вече последовали за авторитетным словом своих лидеров, и княжеской стороне нечего было противопоставить этому. «Наоутрея же оуведавши княгини и светь створи с Мирославомъ и с дядькомъ, и на ночь бежаша в Ляхы...»1279.

Тот факт, что бежать вдове Романа пришлось «не ведахоу бо камо бежаще, бе бо Романъ оубьенъ на Ляховъ, а Лестько мира не ство- рилъ»1280, да еще совершать свой побег ночью, воспользовавшись при этом «дырею градною» в сопровождении только дядьки, кормилицы и попа4х, говорит о том, что владимирцы полностью от нее отвернулись. Трудно согласиться с М. С. Грушевским, считавшим, что причиной бегства княгини была лишь ее «устрашенная фантазия», а не реальная политическая обстановка, сложившаяся во Владимире1281. Такое суждение, очевидно, продиктовано уверенностью исследователя, что владимирские жители всегда и во всем поддерживали Романовичей, самых популярных на Волыни князей. Однако из этого правила были и свои исключения1282. Впрочем, возможно, определенную роль сыграла угроза военной силы, ведь, если верить В. Н. Татищеву, вслед за парламентерами двигались галицкие войска. Вскоре во Владимире обосновался новый князь Святослав Игоревич1283.

Все сказанное наводит на некоторые размышления.

По сути дела и посланник, и владимирские бояре Мстибог с товарищами обращаются к владимирскому вечу с одними и теми же предложениями - отступиться от Романовичей и принять другого князя, Игоревича. Однако реакция общины в первом и втором случаях была прямо противоположной. Предложение, звучащее из уст галицкого попа, едва не стоило ему жизни, вызвав бурный и решительный протест, но стоило только поддержать его кому-то из числа самих владимирцев, владимирским боярам, как страсти вечников тотчас остывают, и настроение их кардинально меняется. Отсюда мы можем заключить, что для веча, решающего сложные, противоречивые вопросы, важны не просто те или иные предложения, те или иные инициативы, а важно то, от кого именно они исходят, чем и как они мотивируются.

Вечников, обсуждавших какой-либо спорный политический вопрос и в силу этого имевших несколько различных и не всегда согласующихся между собой мнений, необходимо было убеждать в верности одного-единственного решения, добиваться его всеобщего признания и одобрения. Как известно, вечевое решение в Древней Руси могло состояться лишь при условии, когда против него не было возражений, когда вечники принимали его единогласно, поскольку государственная власть не располагала тогда достаточно сильным и независимым от народа аппаратом принуждения; для исполнения же решения, получившего всеобщее одобрение, не требовалось никаких особых органов - это было делом самого народа1284.

Убедить сограждан в правильности предлагаемого решения было под силу только авторитетным общинным лидерам, обличенным подлинным доверием горожан. Их руководящая роль на вече видна и в других подобных случаях. Так, анализируя вечевые события 1146 г. в Киеве, И. Я Фроянов отмечает: «Мы не только не исключаем, но и предполагаем руководство вечем со стороны “лучших мужей”. На то они и “лучшие”»5'. Руководящая роль бояр видна и в киевских вечевых событиях 1113 г.5'1285

На первом месте в таких делах стоит сила личного авторитета «лепших» и «смысленых мужей». Но не менее важным было также умение находить наиболее сильные и убедительные аргументы в защиту своей позиции, способность донести свою правоту до сознания собравшихся. Известны случаи, когда уже состоявшиеся вечевые решения отменялись и пересматривались под влиянием агитации одного лица, сумевшего переубедить «людей». Так, постановление белгородского веча было отменено по предложению «одного старца»1286. Новгородцев, решивших не участвовать в походе своего князя Мстислава Мстиславича Удалого на Киев и даже не явившихся по его зову на вече, переубеждает в обратном посадник Твердислав1287. Бывали случаи, когда голос одного человека из толпы мог переломить течение вечевого собрания и подвигнуть вечников к принятию такого решения, которое противоречило доводам князя, митрополита и тысяцкого, как это было в Киеве в 1147 г.1288 >

Никакая келейно возникшая группа или партия твердых сторонников заранее выбранного решения ничего не сможет добиться, если не сумеет привлечь на свою сторону симпатии подавляющего большинства непосредственно в ходе вечевого собрания. Это не исключает, конечно, того, что среди бояр могли существовать приверженцы того или иного князя, например, поддерживавшие князей Игоревичей галицкие бояре Кормильчичи и владимирские - Мстибог, Мончук и Микифор, - «партия Игоревичей», как выражаются некоторые исследователи^. Не исключено также, что такие бояре руководствовались в своей деятельности и определенными эгоистическими, корыстными мотивами, например, рассчитывая извлечь личную выгоду из победы поддерживаемого ими кандидата39. Однако добиться своего они могли не путем партийных интриг и закулисной борьбы, а единственно посредством победы на вече - общем собрании граждан, где решающий голос принадлежал не боярским партиям, где в конечном счете решение зависело от «людья» - рядовых свободных жителей города и округи60, и где свою правоту нужно было доказывать, апеллируя к высшим государственным интересам земли, очевидным для всех членов общины.

* 1289 *

Краковский князь Лешко оказал прибывшей к нему вдове Романа и ее сыновьям чрезвычайно радушный прием: «Лестко не помяноу вражды, - говорит летопись, - но с великою честью прия ятровь свою и детяте, сожаливъ си»61. Неожиданное расположение малопольского князя к детям своего врага объясняется, по-видимому, тем, что, прикрываясь защитой их интересов, Лешко рассчитывал укрепить собственные позиции на Волыни6". Для более успешной реализации подобных замыслов он предложил союз венгерскому королю Андрею 11, имевшему виды на Галичину (с 1206 г. венгерский король официально титуловал себя «королем Галичины и Володимирии»6'). Оставив в Кракове Василька. Лешко отправил Даниила к королевскому двору и передал свои предложения Андрею: «Ныне же идемь и, вземша, пре- даеве имъ (Романовичам. - А. М.) отчьство ихъ»1290.

Дипломатические маневры краковского князя не ускользнули от внимания Игоревичей, и они, сыграв на опережение, успели предотвратить надвигающуюся опасность: «Володимеръ же многи дары посла королеви и Лестькови»г° В результате, по меткому выражению М. С. Грушевского, Андрей и Лешко «ограничились лишь платоническим сочувствием оставшимся у них сиротам»1291. Возможно, совместному походу помешали старые противоречия, существовавшие между венгерским королем и краковским князем. За год до описываемых событий, когда в походе на Галич вместе с южнорусскими князьями принял участие и краковский князь, венгерский король выступил против и «омирил» польские войска, не пустив их на Волынь1292.

Внешнеполитические успехи Игоревичей укрепили их положение в Галичине. Это позволило вернуться к проводимой еще Романом Мстиславичем наступательной политике в отношении Киева. В 1207 г. старший из братьев Владимир, по свидетельству Лаврентьевской летописи, принял участие в походе черниговских князей на Киев. В тот момент, когда глава клана Ольговичей Всеволод Чермный, овладев Треполем, «оустремнся на Кыевъ», «из Галича, - говорит летопись, - приде к нему Володимеръ Игоревич»1293. И это предприятие также увенчалось успехом: совместными усилиями Ольговичи вынудили Рюрика Ростиславича отказаться от киевского стола, после чего Всеволод Чермный, «пришед, седе в Кыеве»1294.

Благополучное правление Игоревичей в Галичине и на Волыни продолжалось примерно два года1295. В 1208 г.1296 начался новый «мя- тежь». В Галицко-Волынской летописи читаем: «По сем же, долгоу времени миноувшю, мятежь бысть межи братома, и Володимеромъ, и Романомъ. Романъ же еха во Оугры (и поем оугры. - по Хлебниковскому и Погодинскому спискам. - А. М.) и бися с братомъ и, победи, вьза Галичь. А Володимеръ бежа во Поутивль»1297. В Воскресенской летописи это событие передано в несколько ином виде: «Угри тогда прогнаша изъ Галича Володимера Игоревича, а брата его Романа посадиша въ немъ» \

Каковы были причины этой внезапной войны между Игоревичами, стоившей им так дорого, ведь в результате братья в скором времени лишились всех своих завоеваний - сперва на Волыни, а затем и в Га- личине. Вслед за летописцем историки относят случившееся на счет нерадивости самих Игоревичей, которые «не имели рассудка даже настолько, чтобы держаться между собой солидарно»1298. Нам представляется, что дело было не только в этом. За спиной у князей стояли силы, игнорировать значение которых было бы большой ошибкой. Эти силы - местные общины, имевшие свои политические интересы и требования, и от того, насколько успешно князь мог их реализовать, во многом зависел успех всего его княжения.

Как уже не раз отмечалось, Звенигород, подобно другим галицким «пригородам» Перемышлю и Теребовлю, имел непростые отношения со стольным городом, стремился выйти из подчинения галицкой общине и оспорить ее первенствующее значение. Неудивительно, что вскоре после приобретения или, точнее, восстановления собственного княжения, звенигородцы во главе со своим князем Романом начинают с Галичем воевать. В Галиче княжил старший брат Романа Владимир. Выступить против него и победить Роман мог только при условии твердой и решительной поддержки жителей Звенигорода. Конечно, свою роль сыграла и венгерская помощь, но главное, на наш взгляд, - поддержка городской общины, ее воинских сил.

О такой поддержке говорит и особое отношение к Роману Игоревичу жителей Звенигорода, проявившееся впоследствии. Своего князя звенигородцы поддерживали не только во времена побед, но не отступали от него и в минуту испытаний. Когда через несколько лет выступившие против Игоревичей венгерские войска осаждают город, «Зве- нигородцемь же люте борющемся имъ с ними и не поушающимъ ко градоу, ни ко острожнымъ вратомъ»1299. Несмотря на численное превосходство, вражеские войска ничего не могли добиться, и только после того, как Роман попал в плен, звенигородцы были вынуждены прекратить сопротивление70. Ни в одном другом городе Юго-Западной Руси Игоревичи не пользовались такой популярностью. Из стольного Галича старший Игоревич, Владимир бежал без боя1300, без боя «отворились» и жители Перемышля, выдав врагам другого Игоревича, Святослава1301, который незадолго перед тем был выдворен из Владимира, так как жители его приняли сторону другого претендента1302.

Обосновавшись в Галиче, Роман благополучно правил там еще два года, удерживая в своих руках власть над всей Галичиной1303. Считаем преувеличением распространенное мнение, что положение Романа в Галиче было чересчур шатким и непрочным ввиду поднявшихся боярских смут и мятежей1304. Если верить сообщению Московского летописного свода 1479 г., замешательства в Галиче произошли только в 1210 г. и были вызваны не внутренними, а внешними причинами. В галицкие дела вмешался Ростислав Рюрикович, сын враждовавшего с черниговскими князьями Рюрика Ростиславича: «Ростиславъ Рюрико- вичъ седе въ Галичи, а Романа Игоревича выгнаша»1305. Это известие повторяется в ряде позднейших летописей - Воскресенской, Никоновской, Ермолинской1306'. Никоновская летопись уточняет, что описываемое событие произошло «месяца сентября в 4 день»1307. Однако, не имея поддержки галичан, Ростислав очень скоро лишился княжеского стола: горожане «осени тояже выгнаша изъ Галича Ростислава Рюрикови- ча»1308. Причину неприятия нового князя раскрывает В. Н. Татищев: «...галичане, не дав Ростиславу долго владеть, опасаясь быть под властью киевскою...»1309. Избавившись от Ростислава, галичане вернули стол тем, кому более доверяли - «Романа Игоревича посадиша съ бра- томъ»х7 Отсюда можно заключить, что правление Игоревичей не вызывало в городе опасений насчет потери Гапичиной своего суверенитета.

И вновь правление Игоревичей было прервано вмешательством извне. На Галич неожиданно напал палатин венгерского короля Бенедикт (осень 1210 г.). Появление венгерского отряда было столь внезапным, что галичане и их князь оказались застигнутыми врасплох. По сообщению летописи: «Андреи же король, оуведивъ безаконье Гапич- кое и мятежь, и посла Бенедикта со воими, и я (Бенедикт. - А. М.) Романа, в бани мыющася, и посла и во Оугры»**

На несколько месяцев в Галиче установился венгерский режим. Палатин Бенедикт вел себя как настоящий завоеватель, «бе бо томи- тель бояромъ и гражаномъ, и блоудъ творя, и оскверняхоу жены же, и черници, и попадьи»1310. Галичане не стали мириться с таким угнетением, вновь проявив свою сплоченность и силу. «Приведоша же Галичане, - говорит летопись, - Мьстислава на Бенедикта» 9!>. Это был княживший поблизости, в Пересопнице, Мстислав Ярославич Немой, не сумевший, однако, оправдать возлагавшихся на него надежд («не оус- певшю емоу ничто же»).

Нерасторопного князя галичане подвергают издевательским насмешкам: боярин Илья Щепанович, «возведъ и (Мстислава. - А. М.) на Галициноу могилоу, осклабився, рече емоу: “Княже! Оуже ecu на Галицине могыле поседелъ, таки и в Галиче княжилъ еси!” Смеяхоу бо ся емоу...»1311. Галичина могила, как полагают исследователи, сохраняла символическое значение как «место интронизации первых галицких князей еще задолго до Владимирка»; когда же «этот обычай был изжит или, возможно, запрещен церковью, могила оставалась историческим местом»1312. Вот почему «сидение» на могиле в словах боярина соотносится с вокняжением в городе, но не в прямом значении, а с ярко выраженным ироническим оттенком.

Еще через некоторое время галичане отправляют посольство в Путивль, вновь призывая к себе Игоревичей (первая половина 121J г.). Обращаясь к старшему из них Владимиру, галицкие послы говорят: «Избави ны [от] томителя сего Бенедикта»9'. Два других Игоревича - Роман и Святослав - к тому времени также находились на Северщине. первый бежал из венгерского плена1313, а второй, надо думать, освободился из польского. Перед ратью Игоревичей, поддержанной галичанами, «томитель» не устоял и бежал в Венгрию, а к королю из Галича опять был направлен посланец с богатыми дарами1314. *

* *

Трудно сказать, какими были условия возвращения в Галичину северских князей. Ясно, однако, что для галичан обращение к ним было вынужденной мерой, вызванной тяжелым внутренним кризисом, и могло сопровождаться какими-то уступками со стороны общины. Об этом судим по следующим деталям. Галичане обращаются только к старшему Игоревичу, Владимиру и его одного зовут на княжение; Игоревичи же прибывают в Галичину всей своей семьей, приведя с собой множество «пришельцев», своих «служителей» и «приятелей»% и, самое главное, опять делят волость на части, учредив, помимо галицкого, еще три стола: в Звенигороде садится Роман, в Перемышле- Святослав, а в Теребовле- Изяслав - сын старшего из братьев Владимира, севшего в Галиче1315.

Мы видим разительные перемены во взаимоотношениях Игоревичей и галичан. Только что обосновавшись на своих новых столах, князья подвергают жителей Галицкой земли жестоким репрессиям, еще более массовым и кровавым, нежели свергнутый «томитель» Бенедикт. Возможно, это была месть северских князей галичанам и их предводителям - «великим боярам», сведение каких-то старых счетов, ведь, направляя послов в Путивль, галичане каются перед Игоревичами, говоря: «Сгрешихомъ к вамъ»9Х; и, видимо, памятуя об этих «грехах», не сразу обращаются к ним, а сперва просят помощи у нерадивого Мстислава Немого1316.

О терроре, развязанном Игоревичами, летописи говорят весьма кратко и, кроме того, содержат противоречивые сведения. По данным нашего основного источника Ипатьевской (Галицко-Волынской) летописи, прогнав иноземцев, князья «съветь же створиша... на бояре Га- личкыи, да избьють и, [и] по прилоучаю избьени быша. И оубьенъ же бысть Юрьи Витановичь, Илия Щепановичь, инии велиции бояре, оубьено же бысть ихъ числомъ 500, а инии разбегошася»1317. В Хлебниковском и Погодинском списках Ипатьевской летописи фраза «числомъ 500» опущена1318.

Этот короткий рассказ может быть дополнен сведениями В. Н. Татищева: «Галицкие князи Роман и Владимир, непорядочно живучи, многих жен честных и девиц насиловали и ругалися, многих знатных обвиня, домы их разграбили и невинно неколиких знатных казнили... И хотя многие дерзали их увесчевать, но они не токмо презирали и на оных гневались, а советом ласкателей их последовали, дондеже народ весь, не могши более терпеть, разсвирипев, совокупяся. Хотели их изгнать, но бояся сродников их, черниговских князей, покушались зелием тайно уморить. Обаче не могли того учинить, понеже служители княжие и приятели, ведая на князей великую ненависть, крепко того наблюдали и некоторых, неопасно дерзнувших, облича казнили»1319'2. Татиицевские известия подтверждаются летописью, - обращаясь к жителям Перемышля, боярин Володислав Кормильчич говорит: «Не сии ли (Игоревичи. - А. М.) избиша отци ваши и братью вашю9 А инеи имение ваше разграбиша и дщери ваша даша за рабы ваша. А отчьст- вии вашими владеша инии орищельци»ш\

Свидетельства источников о репрессиях, чинимых Игоревичами в Гапичине, породили у историков немало вопросов, два из которых являются ключевыми для понимания сути случившегося. Во-первых, какую цель преследовали своими действиями Игоревичи, и, во-вторых, каков был реальный масштаб устроенных ими гонений.

Большинство исследователей традиционно рассматривают расправу князей с боярами исключительно как меру борьбы с «боярской оппозицией», посягающей на прерогативы княжеской власти, как решительную попытку последней разом покончить со всеми своими политическим противниками104. Возмездие, постигшее в скором времени

Игоревичей, приводит таких историков в недоумение: если, мол, даже после огромных потерь бояре по-прежнему оставались подлинными хозяевами Галицкой земли, то сколько же их было всего?!103

На наш взгляд, гораздо ближе к истине был Н. М. Карамзин, тонко уловивший подлинный смысл антибоярского террора Игоревичей. «Желая утвердиться на шатком троне Галицком, - пишет ученый, - обвиняя прежнюю слабость свою в излишнем самовольстве тамошних Вельмож, и приписывая блестящее государствование Романа Мстисла- вича одной его строгости, Игоревичи вздумали казиию первостепенных Бояр обуздать народ (выделено нами. - А. М.), и погубили себя невозвратно: без явной, особенной вины, без улики, без суда, исполнители Княжеской воли хватали знатнейших людей, убивали, и произвели всеобщий ужас»106.

Действительно, Игоревичи употребили для укрепления своей власти в Галичине те же средства, что и Роман107, который, разумеется, не стремился уничтожить всех галицких бояр1011, ибо не имел перед собой такой цели. Целью Романа, как и впоследствии Игоревичей, было подчинить своей власти общину, «обуздать народ», как говорит Н. М. Карамзин. Для этого достаточно было подвергнуть публичной расправе, имевшей символически-разоблачительный смысл, тех бояр, которые считались вдохновителями и руководителями (реальными или потенциальными) сопротивления общины установившемуся режиму.

Данные татишевского свода подтверждают сделанные наблюдения. Разграбления и казни «многих знатных» не оставили безучастными простых галичан, «весь народ», затронув, таким образом, интересы всей общины. Горожане, «не могши более терпеть, разсвирипев, сово- купяся», хотели сначала изгнать тиранов, а затем «покушались зелием тайно уморить». Это общее сопротивление не позволило Игоревичам до конца реализовать свой план, успешно осуществленный несколько лет назад Романом. Возможно, северские князья допустили какой-то серьезный просчет, например, позволив бежать из земли наиболее

дубы, Игоревичи намеревались «вырезать все галицкое боярство», стремясь тем самым «к насильственной смене внутреннего устройства».

105 См.: П а ш и н С. С. Червоноруескне акты XIV - XV вв. и грамоты князя Льва Даниловича. Тюмень, 1996. С. 25. 116

Карами и и И. М. История Государства Российского, М., 1991. Т. 11-111. С. 427.

10, См. с. 340-341 настоящей работы.

Масштаб репрессий при Романе Мстиелавиче. судя по дошедшим до нас известиям, не был столь значительным, как при Игоревичах.

ш видным боярам, или же галицкая община, наученная горьким опытом, уже не так легко могла покориться насилию. Дело закончилось новым вмешательством извне, организованным спасшимися боярами Володи- славом, Судиславом и Филиппом, имевшими личные связи при дворе венгерского короля1119 и поддержанными волынскими князьями"0.

Спорным остается вопрос о реальной численности казненных Игоревичами бояр. Сообщаемая летописью цифра (500) вызывает неоднозначное отношение исследователей. Одни совсем отвергают эту цифру как позднейшую приписку к первоначальному тексту1320. Однако такая версия встретила аргументированный отпор М. С. Грушевского, доказывающего аутентичность данного известия: «Слова ииии ... числом 500 принадлежат, бесспорно, первоначальному тексту; причиной того, что их не достает в позднейших кодексах, был пропуск: в тексте стояло два раза “ішмм”, и взгляд писца перескочил с первого на второе, таким образом слова, что стояли между этими двумя “инии”, выпали, - случай весьма обыкновенный»1321. Сам М. С. Грушевский полагал, что, хотя цифру 500 и нельзя считать достоверной (ввиду подозрительно круглого счета), но «во всяком случае число убитых должно быть очень значительным»1322'.

Высказывались и другие мнения: например, что число убитых летописью завышено на порядок и едва ли в действительности превышало несколько десятков1323. Против подобной интерпретации в свое время решительно возражал М. Кордуба: «...мы не находим здесь никакого преувеличения, так как здесь идет речь о числе лиц, а не семей, а... отдельные боярские семьи были довольно многочисленными. Одна Гапицко-Волынская летопись приводит более 70 разных боярских имен, более-менее в одно время, и то лишь наиболее значительных, которые играли выдающуюся роль в политических отношениях княжества. Несомненно, кроме них еще было большое число мелких, менее богатых бояр... Во всяком случае их число в первых десятилетиях XIII стол, доходило до двух тысяч»1324. Видимо, в силу такого рода расчетов в дальнейшем оценки историков изменились. Так, В. Т. Пашуто полагал, что Игоревичами было истреблено «около пятисот одних “великих бояр”»ш.

Нам представляется, что цифра 500 в данном известии вполне достоверна но она имеет не прямое, а символическое значение. Ближайшей смысловой параллелью здесь могут стать новгородские события 1015 г., известные как расправа князя Ярослава с восставшими против его варяжской дружины горожанами. По рассказу Повести временных лет, князь «послав к новгородцем, рече: “Уже мне сих не крести”. И позва к собе нарочитые мужи, иже бяху иссекли варягы, и, обльстив я, исече»1325. Новгородская Первая летопись говорит, что Ярославом были истреблены «вой славны тысяща»нх.

Исследователи полагают, что «нарочитые мужи» Повести временных лет есть своеобразный перевод выражения «вой славны тысяща» Новгородской Первой летописи1326. Оба эти выражения в данном случае тождественны по смыслу, так как указывают на один и тот же предмет. При этом речи не идет о количестве погибших «славных во- ев» или «нарочитых мужей», измеряемом тысячей человек1327. По верному наблюдению Л. В. Черепнина, «Слова Новгородской 1 летописи ’’иссече” “вой славны тысящу” надо понимать, очевидно, не в том смысле, что погибла тысяча славных воинов, а в том, что подверглись избиению знатные военачальники, возглавлявшие подразделения войсковой “тысячи”»1328, или, как считает И. Я. Фроянов, «наиболее видные, прославленные воины из “тысячи”», не обязательно представите- 122

ли знати

Так или иначе, гибель этих «славных воинов» воспринимается современниками как гибель целой «тысячи», т. е. как общественное бедствие глобального масштаба. Недаром большинство русских летописей говорят, что Ярослав погубил «1000 воев» или «нарочитых мужей»12’, и это свидетельство (если не воспринимать его буквально) по существу не противоречит показаниям древнейшего источника, поскольку речь в нем идет вовсе не о численности погибших (их точное число, по- видимому, не имело для современников решающего значения), а о масштабе бедствия, постигшего новгородцев, столь значительного по причине того, что погибли предводители местного ополчения, «тысячи», а по сути дела - лидеры местной общины.

Нам представляется, что в Галиче начала ХШ в. имел место аналогичный случай, а сообщаемая летописью цифра погибших бояр - 500, - несомненно, имеет прямое отношение к тысячной организации, существовавшей на Руси, в том числе и в Галицкой земле, в течение всего домонгольского периода1329. Реальное содержание рассматриваемого известия, на наш взгляд, состоит в том, что, во-первых, казненных и ограбленных бояр действительно было достаточно много1330, и, во-вторых, расправой с боярами был нанесен тяжелый удар всей общине, гибель бояр, таким образом, была не частным, локальным событием, а масштабным, общественным потрясением. Вот почему галичане, «весь народ», столь живо откликнулись на случившееся, «не могли терпеть» насилия и, «совокупяся», пытались изгнать тиранов или отравить. *

* *

Последним актом драматической истории пребывания Игоревичей на Галичине стала их казнь, состоявшаяся в сентябре 121! г., после того, как в Галич вошли приведенные боярами венгерские войска. Казнь князей - событие, безусловно, неординарное, характеризующее накал политических страстей в тот период. Оценка случившегося исследователями остается неоднозначной, споры вызывают и некоторые важные обстоятельства этого дела. Такое положение во многом обусловлено состоянием источников, дающих далеко неполную и противоречивую картину происходящего. Сообщение о казни Игоревичей дошло до нас в составе примерно полутора десятков летописей XV - XVII вв., в «Хронике» Ф. Софоновича и «Истории» В. Н. Татищева, содержащих различные данные, в частности, о количестве и именах казненных1331.

Ипатьевская летопись сообщает: «Ятым же бывшим княземь Ро- маноу, Святославоу, Ростиславоу, Оугромъ же хотящемь е вести королеви. Галичаномъ же молящимся имъ, да быша и повесили мьсти ради. Оубежени же бывши Оугре великими даръми, предани быша на повешение месяца сентября»1332. Воскресенская летопись прибавляет к этому рассказу, изложенному вкратце, несколько любопытных деталей: «Галичане приведоша къ собе Угры отай чрезъ горы, и изъимаша князи своя Игоревичи 3, Романа съ братома, и, бивше ихъ, повесиша ихъ»ш

Более подробно эта версия представлена в татищевском своде: в основных пунктах она полностью соответствует сообщению Воскресенской летописи (за исключением числа казненных князей) и не противоречит показаниям нашего главного источника - Галицко-Волын- ской летописи. «И послали галичане, - говорится у В. Н. Татищева, - в Венгры к королю тайно просить, чтоб сам пришел и, обиды им тяжкие разсмотря, определение учинил,.. Венгры пришли немедленно близ Галича так тайно, что князи о том нимало не ведали. Галичане, совокупись, тотчас князей поимали, били и ругали их с женами и детьми, и потом Романа и Володимира повесили пред градом, служителей же их и лестцев галичане всех побили, а иных, ограбя. отпустили. И взяв от имения их более 1000 гривен сребра, дали венгром, и к королю послали с благодарением»1333. Совершенно иную картину представляет сообщение Новгородской Первой летописи, имеющее косвенное отношение к галицким событиям, но раскрывающее такие их обстоятельства, о которых умалчивают другие источники. Согласно новгородскому летописцу, киевский князь Всеволод Святославич Чермный «изъгони. .. внукы Ростиславле из Руси, тако рекъ: “братью мою есте два князя повесиле вы в Галице, яко злодея, и положиле есте укоръ на всех; и нету вамъ части в Рускои земли"» |31\ Это известие практически дословно повторяется в ряде позднейших источников01.

Начнем с того, что большинство исследователей оценивают казнь Игоревичей галичанами как совершенно беспрецедентный, «неслыханный», «необычный» и проч. факт в истории Древней Руси1’2. Вряд ли можно согласиться со столь категоричными суждениями. В этой связи стоит обратить внимание на отношение галичан к Игоревичам, сложившееся в результате их правления. Под стенами Перемышля боярин Володислав обращается к горожанам: «Не сии ли (Игоревичи. - А. М.) избита отци ваши и братью вашю, а инеи имение ваше разгра- биша и дщери ваша даша за рабы ваша, а отчьствии вашими владеша инии пришельци»1Ъ. Северские князья и их дружинники называются боярином «пришельцами», чинящими «зло» общине и такая оценка встречает полную поддержку перемышлян и галичан. Схожую характеристику правления Игоревичей дает татищевский свод: князья «в управлении, суде и распорядке не прилежали», полагаясь во всем на своих «служителей»; после казни нерадивых князей «служителей их всех побили, а иных ограбя отпустили»1334. Таким образом, в Галицкой земле относились к Игоревичам как к «чужим» князьям, «пришельцам», чье правление стало тяжелым испытанием для общины, принеся ей большой вред1'6. L,

С этой точки зрения поступок галичан для Руси не новость. Аналогичным образом ведут себя владимирцы (община Владимира-Суздаль- ского) в отношении рязанского князя Глеба Ростиславича, его сына Романа и шурина, ростовского князя Мстислава Ростиславича1335. Новый владимирский князь Всеволод Юрьевич в марте 1177 г. разбил и пленил ростовского и рязанского князей вместе «с дружиной», «всеми вельможами» и «думцами»1's. Этому предшествовала длительная

борьба городских общин Владимира и Ростова за политическое лидер-

139

ство , в которой первоначально успех сопутствовал ростовцам, и они презрительно называли владимирцев «своими холопами каменщиками»14". Одержав победу, владимирцы потребовали от своего князя Всеволода казнить или ослепить «врагов своих»1336. Всеволод, хотя и не без колебаний, вынужден был удовлетворить это требование: князь Глеб умер в «порубе», а Роман и Мстислав были ослеплены1337.

Уместно будет вспомнить здесь и об убийстве киевлянами своего бывшего князя Игоря Ольговича, годом ранее свергнутого с киевского стола1338'. Когда же за Ольговича попытался вступиться находившийся в Киеве Владимир Мстиславич, горожане «яша Володимира и хотеша убити его про Игоря»; только случай спас этого князя: киевляне увидели, что Игорь, воспользовавшись общим замешательством, пустился бежать, бросились за ним, оставив Владимира1339. Еще более близкой аналогией может считаться случай в самом Галиче. По сообщению летописи галичане, лишив стола Владимира Ярославича, собирались его

г- 145

уоить, но «не посмели» и в итоге ограничились только изгнанием . Показательно, что точно так же, как Игоревичи, Владимир Ярославич вызвал против себя гнев галичан непотребным поведением и нераде-

146

нием в государственных делах .

Данные источников позволяют сомневаться в справедливости дру- того весьма распространенного утверждения историков, что расправа с Игоревичами была делом рук исключительно галицких бояр147. Как явствует из сообщения Новгородской Первой летописи, которому исследователи справедливо отдают приоритет перед известием тенденциозной и сбивчивой Галицко-Волынской летописик убийству Игоревичей были непосредственно причастны княжившие тогда в Галиче «внукы Роста славле»149, с кем впоследствии расквитался родственник погибших киевский князь Всеволод Чермный1340

Галицко-Волынская летопись молчит об этом. Но в ее рассказе, которым оперируют упомянутые выше историки, ничего не сказано и о боярах. В источнике сказано, что с просьбой о выдаче плененных Игоревичей к венграм обращаются «галичане», они же добиваются своего «великими дарами», т. е. уплачивают венграм большой выкуп и тем «убеждают» их выдать своих обидчиков1341. Речь здесь идет именно о выкупе, который платит вся община, поскольку термин «галичане», как известно, имеет в виду всю иерасчлененную в социальном отношении совокупность свободных общинников - и бояр, и простых людей1342. Кроме того, как показывают наблюдения Т. В. Беликовой, выкуп князя в подобных случаях был под силу только всей общине153.

Характеру летописных известий полностью соответствуют данные татищевские свода, где «галичане» сами обратились за помощью к венгерскому королю, и, как только его войска подошли к городу, в нем началось общее движение; «галичане, совокупясь, тотчас князей поймали», «били и ругали их с женами и детьми», и затем «повесили пред градом». Эти же «галичане» заплатили королю за помощь из средств, конфискованных у Игоревичей, «взяв от имения их более і ООО гривен сребра». Н. И. Костомаров с полным основанием, на наш

Г р у ш е в с ь к и й М. С. Історія України - Рус». Т. III. С. 28; ГІрес м я - ков А. Е. Лекции по русской истории. Т.П. Вып. 1. Западная Русь и Литовско- Русское государство. М, ] 93 К. С. 33; П у шуто В. Т. Очерки... С 198: К р и - п я к е в и ч I. П. Галицькії-Волинське князівство. С. 89; Гущи н О. Вступ чернігівських Ольговичів... С. Уб.

1J* Г р у ш е в с ь к и ii М. С. Історія України - Руси. Т. III. 1 (рим. 4.

1,19 Речь идет о ком-то ИЇ сыновей и племянников Рюрика Ростиславича, княживших в киевских «пригородах» и изгнанных отгуда Всеволодом. - См,; Г р у шевський М. С. Нарис історії Київської чем л і від смерті Ярослава до кіпця XIV ст. Київ, 1991. С. 274.

1,01-1ТІЛ.С. 53,251.

'?1 ПСРЛ. Т. П. Стб. 727.

152 См. с. 256-257. 261. 269 настоящей работы.

151 Беликова Т. В. Княжеская власть и боярство... С. 75. . .... .

взгляд, мог говорить, что преступных князей «осудили народным судом» и казнили по приговору этого судаЬ4, что в Червонной Руси «род князей не считался уже выше обыкновенных родов, и жизнь их подлежала общему суду народному»155.

Возвращаясь к аналогии с событиями 1177 г. во Владимире- Суздальском, мы должны отметить, что в обоих случаях перед нами не «боярский заговор» и «мятеж», который можно было бы отнести на счет разгулявшейся «боярской анархии»; наоборот, перед нами организованное выступление общины против «чужих», враждебных ей князей и всех тех, кого горожане числили «своими врагами». В обоих случаях наказание осуществляется под руководством князей, находящихся в тот момент у власти. Инициаторами же расправы выступают бояре, увлекающие за собой простых горожан. Во владимирских событиях роль боярства особо отмечается летописцем: «...бысть мятежь велик в граде Володимери, всташа бояре и купци...» [...] «...всташа опять лю- дье вси и бояре, и придоша на княжь двор многое множьство с оружьем...»'30. Видная роль галицких бояр в судьбе Игоревичей не вызывает сомнений у историков, в большинстве склонных ее абсолютизировать. В нашем понимании эта роль вряд ли шла дальше роли владимирских бояр, действовавших в аналогичных обстоятельствах. *

* *

По сообщению ряда источников, галичане, прежде чем предать князей смерти, «бивше ихъ»157, или «били и ругали их с женами и детьми» и «повесили пред градом»’^. Повешению, как видим, предшествовали еще какие-то действия, превосходящие идею казни в обычном ее понимании и сообщающие происходящему совершенно иной смысл. Эти действия чрезвычайно напоминают летописное описание убийства киевлянами свергнутого Игоря Ольговича в 1147 г., а также некоторые другие подобные описания, несущие на себе зримую печать архаического ритуала.

Подробности убийства киевлянами князя Игоря переданы несколькими источниками, иногда дополняющими друг друга, но нередко содержащими противоречивые сведения. Общая картина представляется следующей. По решению веча киевляне ворвались в монастырь святого Федора, в котором содержался Игорь, и «оустрьмишася на нь, яко зверье сверьпии», сорвали с князя монашеские одежды, яростно крича: «Побейте! Побейте! Побейте!». Свою несчастную жертву «лю- дье» подвергли жестоким побоям и надругательствам («ругающеся царьскому и священому телоу»), привязав за ноги веревкой, поволокли через весь город на княжии двор и там «прикончаша» его

Можно вспомнить также историю расправы с Авраамием Смоленским, о которой повествуется в его житии. «Блаженного» Авраамия «яко злодея влачяху, овии ругахуся ему, инии же насмихаахуся ему и бесчинная словеса кыдающе, и весь град - и по торгу и по улицам - везде полна народа, и мужи же, глаголю, и жены и дети, и бе позор тяжек видети»1611. Комментируя данное известие, И. Я. Фроянов отмечает: «Перед нами разворачивается настоящее действо, исполненное особого смысла, определяющего высокую степень общественной значимости вины, вменяемой Авраамию. Несчастного не ведут, а волокут по улицам и торгу, осыпая проклятиями, угрозами и бранью. Возможно, следование по “всему граду и торжищу” осуществлялось в известном порядке, предусмотренном древним обычаем, сохранившимся от языческих времен. Во всяком случае, сцена с хождением и волочением Авраамия живо напоминает то, что мы наблюдали в Киеве середины XII в., когда кияне подвергли аналогичной процедуре князя Игоря Ольговича»1343.

Расправу с Игоревичами летописец называет местью галичан: «повесили мьсти ради»1344. Это была кровная месть, допускавшаяся, как известно, Русской Правдой163. Однако, в отличие от казусов, трактуемых древнерусским судебником, в нашем случае мы имеем дело с публично-правовой акцией. Известно, что практика такого рода также имела место в Древней Руси. Судить о ней можно из сообщений нарративных источников. В случаях, когда кровная месть выходила за рамки частно-правовых отношений и приобретала значение общественно важного мероприятия, она очень часто выражалась именно в форме казни через повешение, точнее говоря, повешение выступало как один из ее элементов.

В Повести временных лет под 1071 годом рассказано, как по приказу воеводы Яна Вышатича жители Ростовской земли отомстили волхвам, убивавшим во время голода «лучших жен», уличаемых ими в колдовских чарах: ростовцы «поимше» волхвов, «убиша я и повесиша я на дубе»104. Под 1097 годом сообщается о мести князей Володаря и Василька Ростиславичей за ослепление последнего: выданных по требованию братьев жителями Владимира-Волынского бояр Василя и Лазаря, главных зачинщиков злодеяния, мстители «заутра, по зори, повесиша» и «растреляша стрелами»1345. У В. Н. Татищева есть сведения о том, как Михаил Юрьевич,-утвердившись во Владимире Суздальском, мстит убийцам своего брата Андрея Боголюбского: главных виновников - Анбала и Кучковичей - князь велел, «повеся, расстрелять»"56.

Общей чертой всех рассмотренных случаев предания смерти через повешение, особенно, когда таковое сочетается с расстрелом, является несомненная связь данной процедуры с древними языческими обрядами человеческого жертвоприношения1346. Традиционным сознанием наказание преступника осмысливается не просто как восстанавливающий справедливость акт возмездия, но и как ритуальное действие, посвящаемое всевластным богам, требующим людского поклонения. Общественные бедствия и разного рода неудачи воспринимаются как свидетельство божьего гнева, причиной которого явились чьи-либо преступные деяния, раздражающие богов. Именно люди, совершившие такие деяния, должны стать жертвой, могущей умилостивить бога и предотвратить новые беды в будущем.

«При различных общественных бедствиях, - пишет А. Н. Афанасьев по поводу подобных стереотипов традиционного мировоззрения славян, - боги казались раздраженными людскими грехами, карающими какое-нибудь нечестие, и только кровь преступника или его детей и родичей могла отклонить их праведный гнев. Таким образом, умилостивительная жертва получила характер казни, следующей за преступ-

16х Т' ~

лением» . То же самое нужно сказать и о кровной мести, совершения

которой требовал древний обычай. Ведь месть в традиционном обществе воспринимается как священный долг, несомненно, связанный с религиозными представлениями, и исполнение его, надо думать, доставляло не просто чувство морального удовлетворения, но также символизировало жертву богам, удовлетворяющую их «раздражение».

Закономерным представляется вывод, к которому приходит И. Я. Фроянов в результате анализа обстоятельств расправы киевлянами с Игорем Ольговичем. Ученый говорит о «ритуальном существе убийства Игоря», выдвигает и обосновывает предположение о том, «что перед нами, собственно, не убийство, а жертвоприношение», вскрывая тем самым «языческую подкладку» рассматриваемого собы-

169

тия

Языческими мотивами проникнута не только процедура умерщвления князей-преступников, но и предшествовавшие этому действия - битье и поругание, в котором участвуют все члены общины. Обращает внимание и такая немаловажная деталь: убийство осуществляется вне города, за пределами некоего сакрального пространства. Именно так, на наш взгляд, следует понимать известие, что Игоревичей «повесили пред градом». Эта же идея, хотя и в несколько ином виде (что, на наш взгляд, не меняет существа дела) просматривается в действиях киевлян, расправляющихся с Ольговичем. Убитого на княжем дворе, Игоря везут «на Подолье на торговище и повергоша поруганыо»17". «Что касается собственно перемещения убитого князя из расположенного в черте “старого города” Ярославля двора на Подол, - поясняет рассказ летописи современный исследователь, - то и в нем проглядывает языческий образ действий: отторжение низвергнутого князя от киевских святынь и удаление за пределы общинного сакрального пространства, заключенного в “старом городе” - древнем религиозном средоточии полян»1'1.

Предсмертное битье и «ругание», несомненно, также несут определенную ритуальную нагрузку, будучи частью единого обрядового комплекса. Исследования этнографов позволяют до известной степени раскрыть их ритуальное предназначение. У различных народов, переживающих архаическую стадию развития, битье (бичевание) выступает в качестве одного из обрядов перехода, символизирующих переход из одного общественного состояния в другое или из одной ситуации в другую. Как отмечает А. ван Геннеп, «в некоторых местах... бичевание или удары служат обрядом физического отделения от мира, в котором человек находился прежде. В данном случае ударять равносильно понятиям “отрезать” или “разбить, оторвать, отбить”»1347.

Изучение славянских древностей позволяет сделать вывод, что подобные представления были свойственны традиционному сознанию славянских народов. Битье у славян встречается в различных обрядах - свадебных, календарных, окказиональных - и выступает как «ритуальное магическое действие, имеющее преимущественно продуцирующую и отгонную функции». Очевидна его связь с переходными, пограничными ситуациями, поэтому чаще всего ритуал совершался в местах, имеющих соответствующее символическое значение - на пороге, в воротах, на брачном ложе и пр.17' Этнографические данные указывают и на ритуальное предназначение брани, ругани - действия, которым галичане сопровождают избиение обреченных на смерть князей. Брань в народных представлениях наделяется магической силой и может выражать собой, с одной стороны, вербальное оскорбление, унижение, а с

174

другой - содержать пожелание зла, проклятие

Таким образом, битье и ругань, которым подвергаются Игоревичи перед казнью, должны были символизировать ритуальное разоблачение, своего рода переход осужденных из одного состояния в другое, заключающийся в лишении их княжеского достоинства и связанного с этим религиозно-мифологического ореола. Свое отношение к преступным князьям галичане выражают руганью, очевидно, соответствующими бранными словами, усиливающими магический эффект унижения, и, вероятно, содержащими проклятья. Последние в контексте предстоящей казни приобретают значение предсмертных и должны исполниться в новой, загробной жизни. *

* *

В заключение остановимся еще на нескольких важных обстоятельствах, связанных с казнью Игоревичей, позволяющих приблизиться к социально-психологической подоплеке народной расправы с преступными князьями, а также с теми, кто почитался врагом общины. Для этого нам необходимо вновь обратиться к приведенным выше аналогичным случаям, имевшим место в Киеве и Смоленске.

Авраамия, как и Игоря Ольговича, судят всенародным, вечевым судом, что признают многие современные исследователи175. То был суд общины, и поэтому в расправе принимают участие все «люди», «от мала и до велика», «и жены, и дети». То же самое мы видим и в случае с галицкими Игоревичами: горожане «били и ругали их с женами и детьми». Это еще раз доказывает, что нет никаких оснований суживать социальную базу выступления галичан, приписывать казнь Игоревичей одним лишь боярам. Участие в расправе женщин и детей подчеркивает высокую общественную значимость совершаемой процедуры, вовлечение в нее самых широких общественных сил. Экзекуция подобного рода могла быть санкционирована всенародным решением, принимаемым всей вечевой общиной.

В пользу сказанного свидетельствует еще одна весьма характерная деталь. Галичане подвергают разграблению имущество слуг и приспешников свергнутых князей: «...служителей же их и лестцев галичане всех побили, а иных, ограбя, отпустили», взяв «от имения их более 1000 гривен сребра»176. Подобная мера обозначала публичное действие, направленное против тех, кто наносил вред общине, кару за содеянное в ущерб обществу. Социальная сущность таких грабежей заключается в типичном для доклассовых обществ перераспределении богатств на коллективных началах, «когда развивающаяся частная собственность еще сосуществует и переплетается с отношениями коллективизма в распределении»177. Как показывают исследования И. Я. Фро- янова, аналогичная практика была широко распространена в Древней Руси в домонгольский период17S, ее следы можно видеть повсеместно - в Киеве, Новгороде, Владимире, Смоленске179.

Осуждение и наказание, которым подвергаются Игоревичи в Гали- че и Игорь Ольгович в Киеве, не случайно имеют так много общего Связь названных событий обусловлена одинаковыми причинами, их вызвавшими. Преступления, вмененные в вину князьям, в обоих случаях тождественны и совпадают не только по своему характеру (причинение тяжкого вреда общине), но и по составу. Игоревичей, как мы знаем, обвиняли в том, что они убивали и грабили свободных граждан, а также насиловали их жен и дочерей1348*0. Совершенно аналогичные обвинения звучат и в адрес Ольговичей. Когда Игорь, «видя, что его хотят убить, просил, чтобы ему дали свясченника исповедоваться», киевляне в ответ кричали: «Когда вы с братом Всеволодом жен и дочерей наших брали на постели и домы грабили, тогда попа не спрашивали, и ныне поп не надобен»181.

Как видим, ответственность за беды, причиненные киевлянам старшим Ольговичем, ложилась и на его младшего брата, расплатившегося за них обоих. В этом - еще одно совпадение с галицкими делами, где ответственность за всю братию несут Роман и Святослав, а старшему Игоревичу, Владимиру, на которого (в силу его старшинства), надо думать, возлагалась главная вина, как и его сыновьям, удается избежать наказания, спасшись бегством. Данное обстоятельство довершает картину полного сходства киевских и галицкий событий, что дает нам право для их сравнительного анализа и подкрепляет основательность сделанных наблюдений.

Мы можем говорить о существовании в Древней Руси вполне сложившейся традиции народного суда и расправы с неугодными правителями. Казнь Игоревичей в этом смысле не единичное и не случайное событие. Выше уже отмечались примеры подобного отношения вечевой общины к враждебным и неугодным князьям. Это и расправа киевлян с Игорем Ольговичем, и намерение убить вступившегося за него Владимира Мстиславича, это также намерение галичан убить князя Владимира Ярославича за его непотребное поведение и нерадение в государственных делах, это, наконец, требование владимирцев к своему князю Всеволоду убить или ослепить «врагов своих» - ростовского и рязанских князей, - требование, не оставшееся без удовлетворения.

Приведем еще один весьма показательный пример - историю убийства владимирского князя Андрея Боголюбского. Подробности этого события донесли до нас многочисленные летописные свидетельства, восходящие к особому литературному произведению - так называемой «Повести об убиении Андрея Боголюбского»1349. Как установлено современными исследованиями, за спиной заговорщиков, покончивших с князем, стояли более широкие общественные силы, представляющие всю владимирскую общину, недовольную его правлением1*'0. Драматический финал в судьбе прославленного князя, по словам И. Я. Фроянова, «есть в конечном счете результат острых противоречий, возникших между владимирской общиной и княжеской властью. Конечно, различные социальные группы владимирского общества и отдельные лица имели собственные причины для недовольства князем. Но было и общее, что касалось всех: военные неудачи, уронившие престиж местной святыни - чудотворной иконы св. Богородицы, произвол и беззаконие княжеской администрации, жестокие преследования политических противников, выдвижение на влиятельные должности иноверцев. Однако главная, пожалуй, вина Андрея, с точки зрения владимирцев, состояла в том, что он не принес им вожделенную свободу от власти старейших городов - Ростова и Суздаля» ш.

Как видим, владимирцы предъявляли своему проштрафившемуся князю почти те же претензии, что и галичане к Игоревичам - тут и жестокие преследования политических противников, и предоставление должностей чуждым общине лицам («пришельцам»).

Расправа галичан с Игоревичами в свое время навела Н. И. Костомарова на глубокие раздумья по поводу судеб княжеской власти и удельного уклада вообще: «в Червоной Руси род князей не считался уже выше обыкновенных родов, и жизнь их подлежала общему суду народному..., княжеское достоинство выступило из Рюрикова рода; этим, казалось, удельный уклад начинал новый поворот, и он возникал, прежде всего, в Галиче - там подавали пример; там стали князей казнить смертью, не обращая внимания на их княжеское достоинство...»186. Данные современной науки заставляют нас внести необходимые поправки в представления маститого ученого.

Этнографам хорошо известен древний обычай, в том или ином виде существующий практически у всех народов мира, согласно которому наделяемый сверхчеловеческими (божественными) качествами правитель при известных обстоятельствах неизбежно предавался смерти. Чаще всего умерщвление правителя происходило по причине его одряхления и физической немощи или по истечении определенного (установленного свыше) срока правления187. Среди европейских народов такой обычай отмечается, в частности, у древних греков и сканди- навов,кк. Некогда он существовал и у славян: «Жители древней Пруссии, - пишет Дж. Дж. Фрэзер, - считали своим верховным властителем человека, правившего ими от имени бога и носившего титул “уста бога”. Когда этот властитель заболевал и становился дряхлым, для него насыпали холм из веток кустарника и соломы, и владыка, если он дорожил своим добрым именем, взбирался на него и произносил длинную проповедь, в которой призывал народ почитать богов и обещал заступиться перед ними за соплеменников. Затем он поджигал костер головней от вечного огня, горевшего перед священным дубом, и исче-

і tg

зал в языках пламени»

Среди причин насильственного умерщвления властителя было превышение им своих властных полномочий, вызывавшее всеобщую ненависть народа, В таких случаях вступал в силу обычай суда и казни

|,!5ПСРЛ. Т. II. Стб. 592. т К о с т о м а р о в Н. И. Черты... С. 97-98. is7Cm.: Фрэзер Дж. Дж Золотая ветвь. Гл. XXIV. '“Там же. С. 265-267.

Там же. С. 261-262.

правителя1350. Иногда вместо самого правителя на заклание отправлялся его «заместитель», которым, как правило, становился осужденный на смерть преступник: с обреченного срывали одежды, били плетьми и затем вешали или сажали на кол1351. Умерщвление правителя воспринималось как своего рода мера предосторожности, призванная уберечь людей от тяжелых бедствий и неудач, проистекающих от появления у него малейших признаков слабости и неспособности к правлению1352.

Разумеется, этот обычай - наследие далекого прошлого. Однако, подобно другим нормам язычества, он не мог исчезнуть бесследно. Нам представляется, что корни традиции народного суда и расправы с князьями, существовавшей в древнерусский период, восходят именно к такому затерянному в веках религиозному представлению о природе власти, которое нашло отражение в исследованиях этнографов. Галичане, предавая суду и казни своих нерадивых князей, не придумали ничего нового, ничего такого, что применялось бы впервые и могло быть поставлено в пример жителям остальных русских земель, вызвав тем самым «новый поворот» в судьбах «удельного уклада». Напротив, в случае с галицкими Игоревичами мы видим проявление старой, коренящейся в глубокой архаике, но еще до конца не изжившей себя практики. Казнь Игоревичей была отнюдь не первым, а, скорее, наоборот, последним событием такого рода в истории Древней Руси. *

* *

Итак, всего около пяти лет продолжалось пребывание Игоревичей в Галицкой земле. Галичане трижды приглашали их на княжение, и все три раза оно заканчивалось неудачей. После смерти Романа Мстиславича община оказалась перед выбором нового правителя между несколькими претендентами, каждый из которых опирался на поддержку извне: малолетними Романовичами и родственниками старой галицкой династии Ростиславичей - северскими Игоревичами и княжившим в Переяславле Ярославом Всеволодовичем. Игоревичи получили перевес, главным образом, благодаря поддержке влиятельных бояр Кор- мильчичей, сумевших убедить сограждан в преимуществе такого выбора. Однако с первых же шагов новые правители повели себя совсем не так, как того хотела галицкая община. Действуя исключительно в своих интересах, Игоревичи учреждают в земле новый княжеский стол - в Звенигороде, одном из главных соперников Галича, стремясь тем самым ослабить последний и укрепить собственное положение, причем сделано это было при помощи силы - союзных войск черниго- во-киевской коалиции.

Обосновавшись в Галичине, Игоревичи ведут активную внешнюю политику, опираясь, по-видимому, на помощь союзников. Их наступление было направлено на соседнюю Волынь, где нашли убежище бежавшие из Галича сыновья и вдова Романа. Такая политика встретила полное одобрение галичан, имевших к своим соседям давние счеты, и, несомненно, прибавила популярности Игоревичам. С помощью сторонников из числа владимирских бояр последние добиваются нового успеха, - владимирский стол достается одному из их братьев. Однако, воспользоваться в полной мере плодами этой победы северским князьям было не суждено. Внезапно между братьями началась война, причину которой, как нам кажется, следует искать во взаимоотношениях Галича со своими мятежными «пригородами», а именно - в соперничестве Звенигорода и Галича.' Ослаблением Игоревичей воспользовались внешние враги - киевский князь и венгерский король, направивший в Галич своего палатина. Однако галичане, уже свыкшиеся с сыновьями Игоря как со своими князьями, не хотели признавать власти никого другого; в обоих случаях они помогли братьям вернуть утраченные столы.

Перелом произошел после третьего возвращения Игоревичей, ставшего для них последним. Возвращение в Галич северских князей, по всей видимости, было обусловлено какими-то важными политическими уступками со стороны общины, воспринятыми братьями как проявление слабости и ставшими поводом к ужесточению режима правления. Игоревичи приводят с собой множество «пришельцев», делят волость на части, учреждая столы в мятежных галицких «пригородах», и подвергают репрессиям лидеров галицкой общины, казнив, по словам летописи, пятьсот одних только бояр. Последнее известие, как нам представляется, имеет не прямое, а символическое значение. Здесь не идет речи о реальной численности погибших бояр, измеряемой пятьюстами человек. Цифра 500 имеет отношение к существовавшей в Древней Руси тысячной организации, объединявшей все боеспособное население, и свидетельствует, по-видимому, о том, что репрессии, затронувшие, прежде всего, ее руководителей, воспринимались как масштабное общественное потрясение, гибель половины «тысячи».

Подобными действиями северские князья, очевидно, пытались повторить опыт своего знаменитого предшественника Романа Мстисла- вича, - террор и жестокие казни общественных лидеров должны были сломить своевольных галичан, заставить их полностью покориться новым властителям. Однако, на этот раз гонения и казни бояр привели к совершенно иным последствиям. Горожане не смирились с насилием, и против Игоревичей в Галиче началось массовое движение: тиранов хотели изгнать и даже покушались тайно отравить. Это общее сопротивление не позволило Игоревичам до конца реализовать свой план. Возможно, они допустили роковой просчет, когда позволили бежать из земли наиболее видным боярам (Володиславу, Судиславу и Филиппу), да и сама галицкая община, наученная горьким опытом, уже не так- легко могла покориться насилию. Спасшиеся от гонений бояре обратились за помощью к венгерскому королю, и, как только его войска подошли к городу, в нем началось всеобщее движение против ненавистных правителей. Двух их них, попавших в плен, галичане выкупили у венгерского короля, и по приговору вечевого суда преступные князья были публично казнены через повешение.

Расправу с Игоревичами летописец называет местью галичан. Практика кровной мести хорошо известна по древнерусским источникам. В случаях, когда эта месть выходила за рамки частно-правовых отношений и приобретала общественно важное значение, она выражалась именно в форме казни через повешение (точнее, повешение выступало одним из ее элементов). Налицо несомненная связь данной процедуры с древними языческими обрядами человеческого жертвоприношения. Как известно, наказание преступника в традиционном обществе означает не просто акт справедливого возмездия, оно выливается в ритуальное действие, посвящаемое всевластным богам, требующим людского поклонения, жизнь преступника должна была умилостивить богов, предотвратить их раздражение и гнев. О ритуальном характере расправы свидетельствует и предшествующие убийству битье и поругание осужденных, в которых участвуют все члены общины. Такие действия должны были символизировать ритуальное разоблачение, своего рода переход из одного состояния в другое, лишение княжеского достоинства и связанного с этим религиозно-мифологического ореола. Правление боярина в оценке исследователей. - Венгерский король, бояре и галичане в истории вокняжения Володислава. — Высокий общественный статус и личный авторитет Кормильчича. - О некоторых психологических закономерностях традиционного сознания. - Антиномия спои - чужие. - Патриотическое чувство, понятия жизнь и душа. - Дочери и «рабы» перемышлян в аспекте виут- риволоетных отношений. - Итоговые замечания.

Еще в большей мере абсолютизируется исследователями роль боярства в истории с вокняжением в Галиче Володислава Кормильчича, и сам этот факт расценивается как одно из главных доказательств политического всесилия и произвола галицких бояр, по словам В. О. Ключевского, сложившихся «в многочисленный и могущественный класс, который успешно соперничал с князем и не раз решительно торжествовал над ним»1353. «Володиславом Самозванцем» называет боярина Д. И. Зубрицкий; будучи всем известен как «отчаянный кознодей», Володислав, «прискакав в столицу с своими соумышленниками, засел на престоле и, чего в Русском мире, исключая Асколда и Дира, никогда не бывало, он, боярин, частный человек, присвоил себе княжеское достоинство»1354. Эту же мысль проводит Н. И. Костомаров: в Галиче произошло событие, «небывалое на Руси со времени утверждения Рюрикова дома: боярин Володислав, не принадлежавший к княжескому роду, назвался князем...»1355. Володислав «сам вокняжился в Галиче», - полагает Д. И. Иловайский, - это было «неслыханное на Руси событие»; самозванец держался у власти «с помо- шью наемных угров и чехов и, конечно, признавал себя вассалом Угорского короля»1356.

По мнению М. С. Грушевского, Кормильчич принадлежал к числу наиболее радикальных галицких бояр, целью которых являлся такой общественный порядок, когда «власть князя была номинальной, а действительное управление было в руках боярства, а, если можно, - то и вовсе без князя править землей»1357. Но как оказалось, для столь радикального шага, каким было занятие княжеского стола боярином, «не был подготовлен грунт, и после несчастного конца Владиславова княжения (1214) не нашлось охотников следовать данному примеру»1358. Сквозь призму межпартийной борьбы рассматривает деятельность Володислава М. Кордуба, подобно другим исследователям полагавший, что вокняжение боярина было происшествием, «которое во всей русской истории нигде не повторяется и наглядно свидетельствует о могуществе и силе оппозиционной партии»1359.

Как «вдохновителя» «боярского самоуправства», «решившего «княжиться» в Галичине», воспринимает Володислава В. Т. Пашуто. «Пример единственного в русской истории княжения боярина, - продолжает историк, - вновь свидетельствует о большой силе галицких бояр. Но скорое падение Володислава одновременно говорит о том, что боярство не могло править самостоятельно; раздираемое внутренними противоречиями, оно не имело прочной социальной базы, так что переоценивать силу его не приходится»1360. Подобным образом трактует политическую роль Володислава и галицких бояр К. А. Софроненко: «Боярам уже не нужно было прикрываться княжескими именами, оставалось лишь объявить Володислава правителем Галича... Во время войны с польским князем Лешком и пересопницким князем Мстиславом он встал во главе всех боярских полков. В союзе с боярством выступили венгерские феодалы. Но венгерский король и польский князь, трезво анализируя боярские междоусобицы в Галиче, пришли к выводу, что “не есть лепо боярину княжити в Галичи”»1361.

У И. П. Крипякевича находим в целом ту же интерпретацию: «0:- лабленные борьбой бояре признали власть малолетнего Даниила. на самом деле задумали держать управление в своих руках. В 1213 - могущественнейший из бояр Володислав Кормильчич «въехал в Гал;:- вокняжился и сел на престоле». Это был единственный известно факт, когда боярин провозгласил себя князем - и он вызвал возмущение князей: “Не пристало боярину княжить в Галиче”»1362. Вокняже:-: : Володислава убедило В. К. Гарданова в том, что для бояр «инстит ~ кормильства стал основным орудием политической борьбы с велкк:- княжеской властью»1363. Как «неслыханное нарушение феодальной ;:г- рархии Древней Руси» оценивает вокняжение Володислава Н. Ф К - тляр; этот случай иллюстрирует «великую силу галицкого боярства. . которым не могло сравниться боярство никакой другой русской земл> начала XIII ст., за исключением разве что новгородского»1364. «Узурпация боярином престола» и его «самовластное правление» в Галиче ст_- ли поводом для нового вмешательства внешних сил. Соседние кня:г = ополчились против Кормильчича; последний, опиравшийся только НІ иноземных наемников, не имел никакой опоры среди горожан: «гали_- кие жители не поддерживали его и не выставили, как бывало в таки случаях, ополчения в помощь князю»1'.

Суммируя высказанные историками суждения, можно свести их • следующим общим позициям. 1)

вокняжение Володислава - единственный в русской истори пример княжения боярина; 2)

вокняжение Володислава было делом рук исключительно бо*т «боярским самоуправством»; 3)

галицкое боярство было настолько политически сильно, чт: могло с успехом бороться с княжеской властью, добиваться гг полного подчинения своим интересам; 4)

самовольно вокняжившийся Володислав не только вызван ве:- мущение соседних князей, но и не пользовался поддержкой Гі- личан, что и предопределило его скорое падение. *

* *

Начнем по порядку. Утверждение, что «вокняжение» Володислан:

является единственным в русской истории фактом княжения боярина, не соответствует действительности. Не говоря уже о всей русской истории, заметим, что и в истории Галичины первой половины XIII в. случай с Володиславом не был единственным. Сразу после Батыева нашествия летописец отмечает, как один из бояр, Доброслав Судьич, «поповъ вноукъ», в отсутствие Даниила Романовича, прятавшегося от татар заграницей, «вокняжилъся», по-видимому, в Галиче, после чего, «въшедъ во Бакотоу, все Понизье прия безъ княжа повеления»1365. А другой боярин по имени Григорий Васильевич «собе горноую страноу Перемышльскоую мышляте одержати»'1366. Таким образом, налицо не единичный и нелепый случай, а, можно сказать, тенденция политического развития. Трудно понять логику исследователей, которые, подобно В. Т. Пашуто и И. П. Крипякевичу, противореча сами себе, в одних и тех же работах говорят об исключительности поступка Володислава и вместе с тем прямо указывают на аналогичные факты, имевшие место в скором времени1367.

Обратимся теперь к показаниям источников, непосредственно связанным с вокняжением Кормильчича, датируемым началом осени 1213 г.1368 Наиболее подробный, но, к сожалению, не отражающий всей полноты происходящего рассказ об этом содержит Ипатьевская (Га- лицко-Волынская) летопись: «Король же поусти Володислава, и собра много вой, и иде на Галичь. Ставше же во манастыре Лелесове, невер- нии же бояре хотеша его оубити, и оубиша же женоу его (Гертруду. - А. М.), а шюринъ его, патриархъ Авлескыи (Бертольд. - А. М.) одва оутече, и мнозии Немци избити быша. И потомъ, королеви обратив- шюся, мнозе (заговорщики. - А. М.) избити быша, а дроугия разбего- шася. Мятежю же бывшю, королеви не могшю въины оучинити за без- аконие ихъ. Володиславоу же ехавшю на передъ со всеми Галичаны, Мьстиславъ оубо, оуведавъ королевоу рать великоую, избежа из Гали ча. Володислав же воеха в Галичь, и вокняжися, и седе на столе»1369.

В этом рассказе, как видим, летописцем сделан упор на вероломстве венгерских бояр, поднявших мятеж против своего короля, - тема «боярского беззакония» постоянно волновала нашего писателя, чьи политические симпатии были явно на стороне сильной княжеской власти. Увлекшись изложением перипетий «мятежа» в стане венгров, источник слишком мало и поверхностно говорит о деятельности Володислава, не раскрывает мотивы и обстоятельства его поступка. Остается только догадываться, как боярину удалось освободиться из венгерского плена, и что реально стоит за летописным известием о его вокняжении в Галиче.

Подобные вопросы, судя по всему, волновали уже наших средневековых историков - позднейших летописцев, осмысливавших сообщения первоисточников. Как интерпретация первоначального текста воспринимается исследователями рассказ о вокняжении Володислава Густынской летописи1370. В позднейшем памятнике, являющемся компиляцией ХУП в.1371, переосмысливается известие Галицко-Волынской летописи с целью придать ему недостающую ясность, найти логическую последовательность в описываемых событиях: «Андрей поиде со Данилом ко Галичу... Сущю же королю на пути, возста некто Володы- слав, боярин Галицкій, и со Галичаны хотя убити короля. Король вернулся, а Владыслав, боярин, внійде в Галич и начать сам княжити»1372.

К сообщению Густынской летописи нельзя, разумеется, относиться с полным доверием. Явно противоречит действительности сообщение о том, что походу Андрея на Галич воспрепятствовал Володислав, поднявший на восстание галичан. На самом деле мятеж произошел непосредственно в стане венгров: правоту Галицко-Волынской летописи здесь подтверждают данные венгерских источников, согласно которым во время похода король получил известие о мятеже придворной знати и о гибели своей супруги Гертруды, которой, уходя, он оставил власть’2. Но и показания Густынской летописи опрометчиво было бы считать лишь пустой выдумкой. Почву для подобного истолкования событий создает древняя летопись, где Володислав самостоятельно «вошел в Галич» и «сел» на княжеском столе, тогда как других своих ставленников, и, прежде всего, Даниила, король «сажал» в Галиче2'.

Внимательный анализ источников убеждает исследователей, что Володислав Кормильчич получил свободу и возможность княжить в Галиче неспроста. Дело не обошлось без участия политического интереса венгерского короля, проводником которого должен был стать популярный в Галиче боярин. Еще Н. М. Карамзин предположил наличие тайного сговора Володислава и короля Андрея, когда первый сумел убедить последнего, «что отрок Даниил, сын отца ненавистного народу, не в состоянии мирно управлять Княжением, или, возмужав, не захочет быть данником Венгрии; что Андрей поступит весьма благоразумно, ежели даст Наместника Галичине, не природного Князя и не иноплеменника, но достойнейшего из тамошних Бояр, обязав его в верности клятвою и еще важнейшими узами столь великого благодеяния»1373. Несколько иначе решает дело С. М. Соловьев: Володислав «убедил Андрея не давать Галича никому из русских князей, а взять его себе, причем обещал приготовить все в Галиче к новому порядку. Иначе трудно будет объяснить то известие, что король, сбираясь идти на Галич, отправил туда в передовых Владислава»1374.

В дальнейшем получила поддержку в науке версия Н. М. Карамзина: целую систему аргументов в ее пользу развернул Н. П. Дашкевич1375, и его усилия положительно были восприняты другими исследователями1376. В настоящее время факт участия венгерского короля в вокняжении Володислава и последующей поддержки боярина в качестве агента своего влияния в Галиче так или иначе признается большин-

4 2Х

ством историков и в том числе теми, кто склонен видеть во всем про- исходящем в Галиче одни лишь «боярские беззакония»1377

Действительно, король не только предоставил свободу Володисла- ву, но и вместе с ним пошел на Галич против Мстислава Пересопниц- кого. После вокняжения боярина Андрей, в отличие от других соседних правителей, не пытался лишить его престола, хотя Володислав был главным соперником в борьбе за Галич поддерживаемого венгерским королем Даниила Романовича. Сам Даниил, вместе с матерью и владимирским боярином Вячеславом Толстым пребывавший в Венгрии, тотчас после случившегося «отъиде... в Ляхи, отпросився от короля»'", а брак, намечавшийся между Даниилом и дочерью короля1378, не состоялся. Венгерский король оказал военную поддержку Володиславу, находившемуся на столе в Галиче: когда против него пошли войска нового покровителя Даниила краковского князя Лешка, поддержанного во- лынскими князьями, на стороне Володислава сражались «угры» и «чехи»'2. Весьма показателен ответ Андрея на вторжение поляков в Галицкую землю: король «поиде на Лестька»''; это наводит на мысль, что венгерский король воспринимал нападение на Галич как посягательство на свои владения.

Таким образом, необходимо признать, что освобождение Володислава из плена и появление его в Галиче в качестве нового правителя стало возможным, благодаря заинтересованности в этом венгров, было еще одним проявлением вмешательства внешнеполитических сил во внутренние дела галицкой общины. Источники не дают никаких оснований приписывать случившееся «всемогущим» галицким боярам. На

страницах летописи Володислав «княжится» при поддержке «галичан»; видеть в них «боярские войска» - как это делает В. Т. Пашуто’4 - слишком большая натяжка. Ничем не обоснованы и попытки Н. Ф. Котляра поправлять летопись: цитируя сообщение о вокняжении Володислава, исследователь вместо «со всеми Галичаны... воеха в Галичь, и вокняжися.,.»° настойчиво и совершенно бездоказательно предлагает читать «с боярами, которые поддерживали его» ’6.

Противоречит реальному положению дел в галицком обществе и расхожее мнение о том, что местное боярство во главе с Володиславом Кормильчичем вело борьбу с княжеской властью, добиваясь сосредоточения в своих руках всей полноты правительственных полномочий. Не вдаваясь здесь подробно в анализ социально-экономических причин, определивших общественный статус и претензии бояр на государственную власть'7, и ограничившись только выяснением роли бояр в общественной жизни, мы приходим к такому же выводу, какой был сделан авторами монографии «Города-государства Древней Руси»: «...мысль о всесилии галицкого боярства, боровшегося с княжеской властью, должна быть оставлена. Бояре не представляли собой отдельной и самостоятельной группы в галицком обществе. Они боролись не против княжеской власти, а против отдельных князей. В противном случае не понять, почему некоторые бояре стремились вокняжиться в Галиче»'8. *

* *

Наконец, остается выяснить, насколько прочным было положение Володислава на княжеском столе с точки зрения отношения к новому князю галичан, галицкой городской общины, и определить действительную причину его падения, проверив справедливость утверждения историков о том, что для вокняжения боярина «не был подготовлен грунт» и его правление «не имело прочной социальной базы».

Если под «неготовностью грунта» иметь в виду негативное отношение галичан, простых общинников, к поступку боярина, то в историографии по этому поводу высказывалось и другое мнение, на наш взгляд, заслуживающее серьезного внимания. По мысли Н. И. Костомарова, казнь Игоревичей и вокняжение Володислава знаменуют собой глубокую перемену в общественном сознании галичан и древнерусских людей вообще: «в Червоной Руси род князей не считался уже выше обыкновенных родов, и жизнь их подлежала общему суду народному..., княжеское достоинство выступило из Рюрикова рода; этим, казалось, удельный уклад начинал новый поворот, и он возникал прежде всего в Галиче - там подавали пример; там стали князей казнить смертью, не обращая внимание на их княжеское достоинство; там стали принимать особ не от Рюрикова рода. Почти можно поэтому предвидеть, как бы разыгралась история удельного уклада..., у разных народов в разных землях были бы свои князья, свои веча, не связанные уже единством княжеского рода»'9.

Оставляя в стороне прогностические высказывания автора, думается, можно согласиться с ним в том, что авторитет Рюриковичей в Гали- че действительно упал, и доверие к представителям этого рода в обществе было подорвано. Такая тенденция наметилась уже в конце XII в., когда на галицком столе впервые появился правитель, не являвшийся Рюриковичем - венгерский королевич Андрей4". Она усилилась после пресечения правившей в Галичине более столетия династии Ростиславичей1379 и возобладала после гибели Романа, когда на галицком столе быстро сменяли друг друга слабые и несамостоятельные правители, не способные решать стоящие перед общиной задачи или намеренно причинявшие ей вред ради собственных эгоистических выгод. И более

49

других в этом отношении отличились злополучные Игоревичи . Реакция против них общины может быть объяснена как рецидив языческого сознания и поведения, для которого характерно соответствующее отношение к нерадивым или проштрафившимся правителям - таких не просто лишают власти, но и предают ритуальному умерщвлению, имеющему символически-очистительный характер4,5.

В концепцию дохристианского ритуального поведения укладывается и последующее вокняжение в Галиче Володислава: ведь он был не просто виднейшим деятелем галицкой общины, но и внес решающий вклад в победу над Игоревичами, будучи фактическим руководителем всех выступивших против них сил (и, прежде всего, самих галичан, а также жителей галицких «пригородов»). Как победитель, с точки зрения архаических представлений о преемстве власти, действовавших некогда и на Руси1380, Володислав должен был наследовать полномочия поверженных врагов1381. Правда, в ХШ в. эти представления уже не действовали в чистом виде, поэтому Кормильчич сперва уступил власть Даниилу: как говорит летопись, Володислав, подобно князьям именуемый «Володиславом Галицким»1382, а с ним владимиро-волынский боярин Вячеслав Толстый («Вячеслав Владимирский») «и вси бояре Воло- димерьстии и Галичкыи, и воеводы Оугорьскыя посадиша князя Данила на столе отца своего великаго князя Романа (разрядка наша. - А. М.)»41.

Когда же, спустя несколько лет, Володислав вместе со «всеми галичанами» изгнал из Галича еще одного правителя - Мстислава Немого, - ничто не помешало ему занять княжеский стол. При этом было не столь важно, что боярин не относился к княжескому роду, важно другое - в глазах галичан он выступил избавителем общины от засилья неугодных правителей, и поэтому в Галиче никто не возражал против вокняжения боярина. Ему воспротивились только князья, они же потом мстили детям Володислава и всему его роду: свергнутый боярин, говорит летопись, погиб в заточении, «нашедъ зло племени своемоу и де-

417 темь своимъ княжения деля, вси бо князи не призряхоу детии его того ради»4*.

О. П. Лихачева переводит последнюю фразу так: «Из-за этого все князья не поддерживали его детей»1383. Точнее, на наш взгляд, перевод Л. Е. Махновца: «...из-за этого все князья не пощадили детей его (не зглянулись на дітей його)»3'1. Подобное отношение к детям и другим родственникам Володислава показывает, что род Кормильчичей после вокняжения его главы стал восприниматься как княжеский, имеющий права на галицкий стол. Чтобы не допустить возникновения новой княжеской династии, против него и ополчились «все князья», начавшие преследовать наследников Володислава. Следовательно, и само вокня- жение (и последующее правление) Кормильчича воспринималось не как «боярское беззаконие» или узурпация власти самозванцем, непризнанным и отвергнутым галичанами, а, скорее, наоборот, в глазах современников оно было вполне законным и оправданным.

Мы можем уверенно говорить, что галичане оказали своему новому князю полную поддержку. Об этом свидетельствуют сообщения источников: когда против Володислава выступили польский князь Лешко и союзные ему князья, галицкий князь-боярин смело пошел им навстречу, «собравъся с Галичаны», т. е. во главе галицкого войска. Но силы оказались неравными, «и одолеша Ляхове и Роусь»1384. Но и после того галичане не отступились от Володислава и сообща отбили вражеский приступ: «потом же Лестько не можаше прияти Галича» и в отместку общине, уходя восвояси, «воева около Теребовля, и около Мокле- кова, и Збыража, и Быковенъ... и взя пленъ великъ...»1385.

Совершенно определенно характеризует отношение галичан к Володиславу как к полноценному князю, пользующемуся доверием и поддержкой, сообщение летописи о неудачной битве галичан с интервентами на реке Боброке: потерпев поражение от объединенных поль- ско-волынских войск, «Володиславъ бежа, [и] мнози [быша] избити от вой его (разрядка наша. - А. М)»5\ Галичане здесь не только называются воинами Володислава (что было возможно только по отношению к подлинному правителю, князю, признанному общиной), но и, насколько можно судить, жертвуют собой ради спасения жизни князя.

Таким образом, падение Володислава никак нельзя связывать с негативным отношением к нему галичан, поскольку оно не было таковым. Подлинной причиной свержения и гибели Кормильчича стало очередное вмешательство в галицкие дела внешней силы, существенно превосходящей силы галицкой общины. Именно так представляет дело и сам летописец, сомневаться же в истинности его показаний в данном случае нет оснований. Когда король Андрей и князь Лешко пришли к взаимопониманию в отношении Галича, заключили союз, скрепив его династическими узами, дни Володислава были сочтены. Король Андрей «пославъ [вой] и я Володислава в Галичп, заточи и. И в томь зато- ченьи [Володислав] оумре»51.

В чем причина высокого авторитета Володислава у галичан, какие основания могли выдвинуть его в число ведущих общинных лидеров, способных принять на себе княжеское звание? Прозвище «Кормиль- чич» указывает, что Володислав и его братья (также упоминающиеся в источниках) являлись сыновьями княжеского воспитателя-кормильца; их отцом, по-видимому, был кормилец последнего галицкого князя династии Ростиславичей Владимира Ярославича'. Княжеские воспитатели всегда пользовались исключительно высоким общественным положением, поскольку кормильство в традиционном обществе воспринималось как особая форма кровного родства'6. Такое положение являлось наследственным, что способствовало возвышению сыновей кормильца - «кормильчичей»'7. К этому нужно добавить, что Володислав сам по себе обладал яркими качествами харизматического лидера, что позволяло ему на протяжении многих лет быть в центре политической жизни общины.

Впервые Володислав и его братья появляются на страницах летописи как сторонники призвания в Галич князей Игоревичей. Личного авторитета Кормильчичей оказалось достаточно, чтобы их «послушали» галицкие бояре1386*, и с ними заодно «думали» все галичане39. По инициативе Кормильчича («Володиславлим советом», - как выражается летопись) галичане изгоняют не в меру властолюбивую мать княжича Даниила, а его самого силой принуждают остаться в городе6". Как один из лидеров общины Володислав становится объектом жестоких преследований со стороны внешних враждебных сил, стремящихся подчинить своей власти галичан: его «мучает», а затем в оковах увозит в плен венгерский король"1387; боярин едва успел спастись бегством от

кровавой бойни, развязанной некогда поддержанными им Игоревича-

62

МИ . *

* *

Спасшийся от расправы Володислав Кормильчич вместе с другими боярами возглавил борьбу галичан против князей-тиранов, закончившуюся казнью последних. С союзным венгерским войском и княжичем Даниилом Володислав начал поход против Игоревичей летом 1210 г. и подошел к приграничному Перемышлю, прикрывавшему дорогу на Галич'”. Перемышльский стол в это время занимал один из князей Игоревичей Святослав, и, казалось, ничто не предвещало Кормильчичу легкой победы. Володислав был выходцем из Галича, авторитетным лидером галицкой общины. Однако до Галича было еще далеко, а жители Перемышля отнюдь не всегда разделяли позицию галичан и едва ли были готовы подчиниться требованиям галицкого боярина.

Галич и Перемышль - давние политические соперники. Княжеский стол в Перемышле (один из важнейших атрибутов суверенитета общины) появился раньше, чем в Галиче, сам Перемышль и перемышльские князья раньше появляются на исторической арене64. И когда волею судьбы стольным городом земли стал Галич, перемышляне вовсе не собирались довольствоваться скромной ролью «пригорода». Отсюда - их постоянное стремление восстановить свой особый княжеский стол, реализовавшееся, наконец, с приходом Игоревичей, отсюда же - их оппозиционное отношение и даже враждебность к галичанам вообще65. Что же касается галицкого боярина Володислава, то своими действиями против Игоревичей он ставил под вопрос существование особого перемышльского стола. Кроме того, перемышлян не мог не настораживать тот факт, что Кормильчич привел с собой иноземные войска, - во всяком случае, это не прибавляло ему симпатий.

Но если искать в происходящем лишь политический смысл в обычном его понимании, дальнейший поворот событий покажется чем- то совершенно невероятным. Вопреки всем политическим резонам и собственной выгоде перемышляне соглашаются добровольно выдать своего князя, сдать город и тем самым признать над собой власть Галича. Источники не дают никаких оснований думать, что эта уступка была вырвана у них силой или какими-то угрозами ее применить. Не было ни военных столкновений, никакого кровопролития и никаких ультиматумов. Все решило проникновенное обращение к перемышлянам Володислава Кормильчича, вызвавшее в них необыкновенно живой и непосредственный отклик.

Обращаясь к горожанам, боярин произнес: «Братье! Почто смыш- ляетеся? Не сии ли (Игоревичи. - А. М) избиша отци ваши и братью вашю? А инеи имение ваше разграбиша и дщери ваша даша за рабы ваша. А отчьствии вашими владеша инии прищельци. То за техъ ли хочете душю свою положити?»66 Реакция перемышлян была незамедлительной: «Они же, сжалившиси о бывшихъ, предаша град и. И князя ихь Святослава яша»67.

Мы не можем согласиться с М. С. Грушевским, будто Володислав обращался не столько к перемышлянам, сколько к «местным боярским родам, уговаривая их не стоять за Святослава из-за недавнего преступления Игоревичей»6*. При этом историку не удается избежать противоречия, оставленного им без внимания. Получается, что на призыв одного боярина, обращенный к другим боярам, отвечают простые горожане: «перемышляне, “сжалившиси о бывшихъ”, отворили перед ним город и выдали князя Святослава»69. Гораздо естественнее и точнее было бы толковать содержание данного известия как обращение боярина к горожанам вообще, в расчете на их общую реакцию, а не к какой-то отдельной группе лиц, имевших личные счеты к Игоревичам.

Терминология, использованная летописцем, и общий смысл сообщения позволяют интерпретировать выступление Володислава как обращение к вечу, а ответ перемышлян - сдачу города без сопротивления и выдачу князя Игоревича - как решение вечевой общины, получившее всеобщее одобрение. Свою речь боярин начинает обращением: «Братья!» Это - общепринятая в Древней Руси форма обращения к вечни- кам1388. О вечевой деятельности свидетельствует и употребленное летописцем выражение «смышляетесь» по отношению к перемышлянам. Не доказывает боярской исключительности упомянутых «братьев» выражение «отчьствии», которыми, по словам Кормильчича, завладели пришельцы1389. Этим выражением обозначалось прежде всего понятие «родное место», «родная земля», «отечество»1390, и даже если видеть в «отечествиях» перемышлян «владения, полученные от предков; вотчинные земли»1391', нет никаких оснований утверждать, что в данном случае речь идет о владениях только феодальной знати.

Агитация Кормильчича достигает цели благодаря умелому использованию приемов убеждения, учитывающих особенности общественного сознания. Боярин доказывает преступный характер правления Игоревичей по отношению к перемышлянам. От рук князей незаконно пострадали отцы, и братья, и дочери, а также имущество граждан, унижено достоинство свободных людей перед лицом их рабов. При этом не важно, кем были потерпевшие в социальном отношении - боярами или простыми людьми - гораздо важнее, что они члены одной общины, «свои» для собравшихся на вече, и в их лице пострадала вся община. Искусный оратор противопоставляет Игоревичей перемышлянам как чуждых земле «пришельцев», врагов, завладевших «отечеством». Обличительная диатриба Володислава не могла оставить равнодушными слушателей, потому что благополучие собственной общины, «мира», являлось главной ценностью в понимании древнерусского человека, а защита ее от внешних врагов - долгом каждого гражданина1392.

Реакцию перемышлян правильно было бы оценивать в ракурсе психологически обусловленных стереотипов общественного поведе ния, необходимость изучения которых остро осознается современной наукой75. Подобные стереотипы понимаются многими исследователями как архетипы - мировоззренческие установки, возникшие в примитивном мире первобытного человека и живущие в общественном сознании многие века и тысячелетия, сохраняя значение и в наши дни. С точки зрения психологии, они являются «неоспоримым общим наследием всего человечества», существуя в глубине коллективного подсознания и опираясь на «бесконечно архаический и примитивный, а не на актуальный общественный и культурный опыт»76. Оперируя данными психологии в более широком историко-культурном плане, современная теория архетипов предполагает, что «в сознании коллектива и в сознании личности обнаруживается некоторый фонд представлений, которые, опираясь на генетическую память н не соответствуя актуальному эмпирическому опыту или даже прямо противореча ему, в то же время возникают не столько из архаических пластов коллективного бессознательного, сколько как результат примитивно-архаических связей или дополнение к ним, а подчас и вне прямой связи с ними»'7. *

* *

Так или иначе, одним из признанных архетипов человеческого сознания является фундаментальная и неизгладимая противоположность мировоззренческих категорий «свои» и «чужие», «мы» и «они», укоренившаяся в сфере общественной психологии и реализующаяся, в частности, в установке: «город - всегда община, противостоящая осталь-

7Х

ному враждебному миру» '.

Подобные представления восходят к глубокой древности. По понятиям первобытных людей, чужой есть всегда носитель разрушительных вредоносных сил, он воспринимается как опасный враг, от которого исходит угроза жизни, и поэтому общение с ним требует особых предосторожностей79. Причем, в действительности «реальная вражда и

воображаемый вред сплетаются в одном отрицательном чувстве к чу-

КО

жакам» .

Из всего сказанного для нас важно отметить, что негативное отношение к чужому как к потенциально опасному и враждебному - это, прежде всего, эмоционально-чувственная, иррациональная реакция общественного сознания, продиктованная не столько реально существующей угрозой и необходимостью с ней бороться, сколько психически запрограммированным рефлексом страха и отторжения. А раз так, то спровоцировать ее можно искусственно, средствами эмоциональнопсихического воздействия.

В несколько смягченном виде смысловая оппозиция свой-чужой существует и оказывает свое действие в исторически более поздние эпохи. Сказывается она и в русском традиционном сознании с присущим ему негативным, настороженным отношением к инородцам, наделяемым сверхъестественными свойствами - необыкновенными разме-

^ V 1

рами и силои .

В представлении древнерусского человека город - это «уже освоенный и организованный микрокосм», отгородившийся от «еще не освоенного, во многом враждебного макрокосма»1393. Поэтому всякий чужой, посторонний вызывает к себе настороженное и опасливое отношение. Именно так, к примеру, поступают киевляне во главе с княгиней Ольгой по отношению к прибывшим в город древлянским послам. Последним, в частности, не позволяют сойти на землю, заставляя оставаться в ладье; озабоченность собственной безопасностью сквозит в вопросе Ольги: «Добри гости придоша?» и проч.*-'

Для сознания древнерусских людей чрезвычайно характерно ревностное отношение к чистоте своего жилища в смысле его защищенности от проникновения чужих и потому заведомо враждебных влияний: с этой целью используется целый комплекс предохранительных и очистительных ритуально-магических мероприятий*4. С языческих времен живет в традиционном сознании русского народа «резкое различие между домовыми своим и чужим. Свой домовой большей частью добр и заботлив... К чужим родам и семьям, у которых свои пенаты и свой культ, домовой почти всегда питает неприязненное чувство, старается повредить их хозяйству и нарушить их мир. Чужой домовой - непре-

и Х5

менно лихои» .

Мифологические представления подобного рода, очевидно, переносятся и на более широкий уровень общественных отношений своего коллектива, социальной группы, общины с чужим, посторонним миром и его представителями, предопределяя негативное восприятие всякого постороннего человека как потенциально опасного противника, имеющего тайные враждебные намерения, проводника чужого зловредного влияния. Не случайно в русском языке, как и других индоевропейских языках, понятие враг соотносится с понятиями чужої/, потусторонний, находящийся на периферии*16. А между понятиями враг и чужой устанавливается жесткая смысловая зависимость, продиктованная представлением, «согласно которому чужой, чужестранец обязательно враг и, в корреляции к этому, враг - обязательно чужой, чужестранец. Причина этого всегда в том, что “рожденный вне” заведомо враг, что необходимо взаимное обязательство для того, чтобы между ним и моим “Я” установились особые отношения гостеприимства, которые невозможны внутри общины»ь7. Неудивительно поэтому, что в славянских языках слово «гость» долгое время было двузначным и обозначало и друга и недруга1394.

Предубеждение против всякого чужого могло распространяться и на своих, покидавших общину и пределы родной земли. В Древней Руси человек, побывавший за рубежом с целью получить там убежище и помощь, дома навсегда оставался под подозрением, поскольку «наши предки полагали, что такой человек не просто странный, но чужой. хотя бы и немного, но уже не свой»*10. В античные времена гражданин, покидавший пределы общины, возвращаясь назад, должен был пройти сложный ритуал очищения на границе своего города1395. Недаром и в Древней Руси над городскими воротами часто возводились церкви, именуемые надвратными1396.

Древнерусские летописи и, в частности, Повесть временных лет «буквально пронизывают», по выражению исследователя, «экспрессивные писательские представления о “своем” и “чужом”»1397. Противопоставление «свои» - «чужие», «наши» - «не наши» не имело определенной политической или этносоциальной локализации и могло употребляться применительно к любому сплоченному коллективу, противостоящему внешним врагам1398’. Зачастую в авторской речи летописец использует смысловую оппозицию «свои» - «не свои» как характерный литературный прием, усиливающий художественно-эмоциональное воздействие, при этом «не свои» соответствует понятиям «окольные», «противные», «не добрые»1399. Не удивительно, что такой прием часто фигурирует и в прямой речи летописных героев в словосочетаниях «чужая земля», «чужой предел», «чужая волость» и, в противоположность, - «наша земля», «наши князья» и т. п.93 Заметим, что эти речи имеют, как правило, агитационный, призывный или обличительный характер, отличаются повышенной эмоциональной напряженностью1400. Отметим также, что как безусловно «чужих» воспринимали всякого рода насильников, угрожающих общине, с которыми необходимо было вести борьбу или искать примирения1401.

После сделанных наблюдений вновь обратимся к речи боярина Володислава Кормильчича, адресованной к перемышлянам. Можно констатировать, что слова боярина, разоблачающего князей Игоревичей как «чужих», посторонних «пришельцев» и одновременно «насильников», не были простыми словами, обыкновенным политическим красноречием или правовой оценкой. Они чувствительно задевали глубокие струны общественной психологии и были рассчитаны на то, чтобы вызвать отклик непосредственно всей общины, живую эмоциональную реакцию негодования и отчуждения, смятения и страха, свойственную общественному сознанию гой эпохи. Об этом же, как представляется, говорит и летопись: перемышляне «сжалившися о бывшихь, предаша градь»9*, - горожан побудили к сдаче эмоционально-чувственные переживания, вызванные проникновенными словами оратора.

Эта реакция не была адекватна реальной политической угрозе, которую представляли Игоревичи для перемышльских жителей1402. Во всяком случае, предубеждение против «пришельцев» и «насильников» оказалось для них сильнее политических расчетов, в частности, стремления иметь собственного князя в противовес галицкому. Резким контрастом на этом фоне выглядит позиция другого галицкого «пригорода» - Звенигорода, жители которого оказались стойкими приверженцами Игоревичей и не отступились добровольно от своего князя1403. Феномен поведения перемышлян, может быть, обусловлен, скорее, мотивами иррационального свойства. *

* *

В дополнение к сказанному можно предположить, что вместе с реакциями скорби, негодования и отчуждения речь боярина возбуждала патриотические чувства граждан, являвшиеся мощным генератором психической энергии в традиционном обществе. Вспомним, что одно из обвинений, выдвинутых Володиславом против Игоревичей, сводилось к тому, что по злой воле князей «отечествами» перемышлян завладели «иные пришельцы».

Едва ли следует «отечествия» перемышлян (как это предлагается авторами новейшего Словаря древнерусского языка) понимать как некие наследственные владения имущественного характера, как земельную собственность. Об имущественных потерях боярин говорит особо: «...имение ваше разграбиша». Понятие «отечество» выходит за рамки имущественного или какого-либо иного утилитарного смысла. Оно имеет гораздо более общее и возвышенное значение. «Отечество, - пишет В. В. Колесов, - поначалу другая в произношении форма слова отьчество (обе из отьчьство)... выражает наследование не материального, а скорее духовного плана»1404. Семантически оно связывается с

понятиями «долг», «завет предков», «патриотизм» и передает сопря-

10?

женные с ними эмоциональные переживания , о значении которых в традиционном обществе позволяют судить сравнительно-исторические материалы.

«Отечеством каждого, - писал о патриотизме древних греков и римлян Н. Д. Фюстель де Куланж, - была та часть земли, которая освящена его семейной или национальной религией, земли, где покоился прах его предков и где жили их души. В малом виде отечество заключалось в небольшом огороженном пространстве земли, где помешались могилы и очаг одного семейства. В большом же виде отечеством была гражданская община с пританеем и героями, с священной оградой в пределах, указанных религией... Государство, гражданство и отечество - эти слова не были отвлеченным понятием, как у новых народов, но они представляли действительно собрание местных божеств с ежедневным служением и верованиями, всесильными над душою»10'1.

По понятиям древности, «все, что человек имел самого дорогого, тесно сливалось для него с отечеством. В нем он находил свое благосостояние, свою безопасность, свою правоспособность, свою веру и своих богов. Лишившись отечества, он вместе с тем лишался всего»1405. Последнее происходило еще и потому, что отечество в глазах человека традиционного общества «не есть только место его пребывания. Вне этих священных стен и за пределами своей родной земли он более не найдет для себя ни другой религии, никакого другого общественного союза. Нигде кроме своего отечества он не принимает никакого участия ни в обыденной, ни в правовой жизни...»1406.

Насколько можно судить, все сказанное в немалой степени отвечало патриотическим идеалам древнерусского человека, нравственному значению понятия «отечество» (иногда выражаемому также термином «отчина»), потеря которого была невосполнимой утратой для человека, жизненной катастрофой. Лишенный отчего стола и изгнанный из Рус- ской земли князь восклицает: «Мне отцины вь Оугрехь нетуть, ни въ Ляхохъ, токмо въ Рускои земли!»1407 Другой князь в ответ на приглашение перейти на княжение в Новгород заявляет: «Не могу ити изъ отчины своей...», поскольку князь «хотя страда™ отъ всего сердца за отчн- ноу свою... хотя исполните отечьствие свое»; вынужденный все же перебраться в Новгород, он с тоской думает о родине; «...то не могу никако же Рускои земле забыти»1408.

Понятие «отечество» («отчина») по своему значению и важности стоит в одном ряду с понятием «жизнь». Лишиться отчин для князя и его дружинников значило лишиться жизней10*. Такое же смысловое значение заключало в себе понятие «изгой», употребляемое в Древней Руси в отношении покинувших родину иноземцев, а также людей, в силу разных причин отпавших от своего рода, общины или социальной

109 ~ ~

группы , т. е. той среды, к которой они принадлежали по рождению. Этимологически термин «изгой» восходит к глаголу гоить — 'жить, давать жить, устроить, приютить' и в буквальном смысле означает лишенный жюни, изжитый^.

Подобно древним грекам и римлянам, о которых писал Н. Д. Фюс- тель де Куланж, жители Древней Руси наряду с осознанием общенародного единства и чувством общерусского патриотизма, особенно проявлявшегося в минуты всеобщей опасности, испытывали также острое чувство малой родины, местного патриотизма, связанного с отдельной землей, волостью, городом, местной гражданской общиной. В полной мере подобные представления развились в период политической раздробленности XII - XIII вв., когда само понятие «Русская земля» приобрело узкий, локальный смысл и стало связываться с территорией Среднего Поднепровья (Киевская, Черниговская и Переяславская земли)1409. Исследователи с достаточным основанием отмечают, что в этот период, наполненный беспрерывными междоусобными войнами, «патриотическая идеология получила локальный характер»1410.

Говоря о преступлениях Игоревичей, боярин Володислав выставляет их еще и как пришельцев из чужой земли, из «Руси», по отношению к которой Галич и Галицкая земля мыслились особо. Более того, между «Русыо» и галичанами нередко происходили кровопролитные столкновения, что, разумеется, не могло не вызывать известных опасений и подозрительности последних к «русским» князьям, ведь всего за несколько лет до описываемых событий с половцами и «Русью» ходил войной на Галицкую землю киевский князь Рюрик Ростиславич11'.

Наконец, Кормильчич использует еще одно чрезвычайно действенное средство, до предела нагнетающее атмосферу эмоционально-психического возбуждения. Кульминацией его речи становится вопрос, звучащий подобно набатному призыву: «То за техъ ли (Игоревичей. - А. М.) хочете душю свою положити?» Разогретые обличительным пафосом предыдущих слов боярина, перемышляне уже были подготовлены к вполне определенному ответу. Но и сам по себе этот последний прием оратора имеет немаловажное значение.

С языческих времен понятие «душа» у восточных славян имеет значение 'жизнь, ()ыхапие'ПА. «Положить душу» - это значило отдать жизнь, т. е. самое дорогое, что есть у человека. И в этом смысле «душа» равноценна понятию «отечество», потеря которого также воспринималась как потеря жизни, жизненного пристанища. Анализ патриотических идеалов древнерусских людей, выраженных в произведениях письменности XI - XV вв., показывает, что идея сражаться за своего князя, за обиду князя, за честь князя, за раны князя была весьма распространенным и обычным.явлением1’1411. Однако в системе патриотических ценностей идея защиты отечества («Русской земли» или конкретного города и символизирующего его храма) стоит неизмеримо выше116. «Пришлые» князья Игоревичи покусились на «отечества» перемышлян, и поэтому сражаться за них и «душю свою положити» было немыслимо, точно так же, как немыслимо и нетерпимо было допустить, чтобы «отечествами» «владеша инии пришельци». *

* *

Среди обвинений, выдвинутых Володиславом против Игоревичей есть и такое: князья повели себя в отношении перемышлян как завоеватели, унижающие достоинство свободных граждан («дщери ваша даша за рабы ваша»). Унижать и бесчестить женщин могли только враги- завоеватели, - подобное поведение являлось своего рода символом порабощения. Вспомним полулегендарный рассказ Повести временных лет о насилиях, чинимых аварами («обрами») над женщинами завоеванных ими дулебов117; или требования монгольских завоевателей к рязанским послам отдать сестер и дочерей: «...нача просити у рязань- ских князей дщерей или сестер собе на ложе»ш, в том числе и жену молодого князя Федора, который предпочел расстаться с жизнью, нежели вынести такое унижение119.

Безопасность своих жен и детей в сознании древнерусских людей имела чрезвычайно высокое значение, являлась одним из главных приоритетов. Любая угроза с этой стороны воспринималась с болезненной остротой, ради ее преодоления наши предки готовы были принести в жертву самые важные политические интересы. Подтверждение сказанному можно найти в многочисленных фактах истории Юго-Западной Руси и Галицкой земли в особенности.

Галичане отказываются повиноваться своему князю Владимирко Володаревичу, выведшему их защищать внешние рубежи земли от вражеского вторжения, когда узнают, что неприятельские войска могут обойти их с тыла, создавая тем самым угрозу захвата Галича: «Видив- ше же то Галичане, съчьноуша, рекоуче: “Мы еде стоимы, а онамо жены наша возмоуть!”»1412. Всеобщее негодование вызвало в Галиче поведение князя Владимира Ярославича, покушавшегося на честь свободных женщин и незамужних девушек: этот князь «где оулюбивъ женоу или чью дочерь, поимашеть насильем»1413. Нечто похожее произошло во времена правления в днестровской столице наместника венгерского короля палатина Бенедикта, который был «томитель бояромъ и гража- номъ, и блоудъ творя, и оскверняхоу жены, и черници, и попадьи»1414. В обоих случаях реакция горожан оказалась одинаковой: Владимир и Бенедикт были лишены власти и изгнаны из земли1Г\

Женщина в традиционном обществе воспринималась как символ домашнего очага, хранительница мира и благополучия в доме1415. Поэтому посягательство на женщин имело важный символический смысл и могло означать покушение на самые основы жизненного уклада, грозившее обернуться тяжелой катастрофой. Еще более усугубляло положение то обстоятельство, что подобное покушение, как в случае, о котором говорит Кормильчич, исходило от рабов, завладевших дочерьми свободных людей, своих прежних хозяев.

Значение случившегося помогает прояснить древнее народное предание, бытовавшее на протяжении многих веков и дошедшее до нас в нескольких вариантах, именуемое Сказанием о холопьей войне1416. Историческая основа Сказания связана с глубокой древностью и в ряде важных моментов затемнена многочисленными позднейшими напластованиями1417. Многовековая история памятника доказывает, что сюжет его волновал людей в разные исторические эпохи, поскольку в нем затронуты глубинные струны общественной психологии.

Сказание повествует о произошедшем в незапамятные времена восстании новгородских холопов, завладевших женами своих господ. «Таже потом, - читаем в одном из вариантов Сказания, - паки вси древнии холопи, собравшеся воедино, и въздумавше совет свой таков положиша, во еже бы им всем ити на Великий Новгород. И тако утвер- дившеся и охрабрившеся, идоша и поплениша весь Великий Новград, и новоградцкая имения вся побраша себе, и жены их обругаша, и премного зла по всей земле словенстей содеваху, грабяще и убивающе»1418. Для того, чтобы поправить причиненный холопами урон, необходимо было надлежащим образом наказать последних. Новгородцы, читаем далее, «с холопами своими старыми крепкую брань составиша, и грады их и села начаша разоряти, и самех их из всей области новгородцкия и из иных разных всех мест их, из городков и из сел, начаша вон изгоня- ти от всея земли своея, не дающе им у себя места нигде же...»ш.

Можно заметить, что новгородские «холопы» совершают почти те же преступления, что и князья Игоревичи со своими приспешниками в Перемышле:

Князья Игоревичи:

...избиша отци ваши и братыо вашю..., инеи имение ваше раз- грабиша и дщери ваша даша за рабы ваша

Новгородские «холопы»:

... и новоградцкая имения вся побраша себе, и жены их обругаша, и премного зла по всей земле словенстей содеваху, грабяще и убивающе

Неудивительно, что и реакция перемышлян оказалась такой же, как у новгородцев: они перестали оказывать поддержку Игоревичам и прогнали своего князя из города, отдав его на верную смерть.

О каких «холопах» повествуется в северорусском сказании? И. Я. Фроянов верно подмечает, что здесь не может идти речи о рабах в обычном понимании, поскольку взбунтовавшихся или беглых рабов наказывают иначе: их возвращают владельцам, а не изгоняют за пределы земли1419. Целый ряд деталей повествования (в частности, наличие у «холопов» своих сел, городов и крепостей) приводит исследователя к выводу, что в данном случае подразумевается выступление против новгородцев какого-то ранее подвластного им племени, платившего дань и выполнявшего другие повинности, что первоначальной основой Сказания являлись межплеменные или межобщинные столкновения1'". Таким образом, «холопами», завладевшими имуществом и женщинами новгородцев, скорее всего, могли быть какие-то жители Новгородской

земли, пытавшиеся освободиться из-под власти волховской столицы.

Нам представляется, что таких же по сути дела «рабов» («холопов») перемышлян имел в виду обличавший тиранию Игоревичей боярин Володислав. Подобная ситуация, отражающая сложный характер внутриволостных отношений, была типичной для Древней Руси ХП - ХШ вв. Жители «старшего» города зачастую воспринимали жителей «пригородов» как людей несвободных, находящихся у них в подчинении и распоряжении, как у своих господ. Так повелось еще со времен господства киевской общины над племенными центрами восточных славян: киевляне презрительно именовали новгородцев своими плотниками, удел которых «хоромы рубить» господам1'1. Наиболее красноречив в этом ряду пример ростовцев, которые во время конфликта с владимирцами высокомерно заявляют: «Пожжем и попалим град Вла- димерь весь, и посадим в нем посадника своего; те бо суть холопи наши, каменосечци, и древодели, и орачи, град бо Владимерь пригород наш есть Ростовскиа области»1420.

Вспомним теперь о непростой и часто конфликтной внутриволост- ной ситуации в Галицкой земле. Одной из главных причин тому были взаимоотношения галицкой и перемышльской общин. Перемышль являлся древнейшим городским центром Червонной Руси1'1', имевшим свое особое княжение еще в конце XI в., задолго до того, как возник галицкий стол1'4. И когда перемышльский князь Владимирко Волода- ревич перенес свою резиденцию в Галич (1141 г.)1'3, это, как справедливо отмечает Т. В. Беликова, «несло в себе в первое время распространение влияния перемышльской общины на галичан»1'6.

В дальнейшем Перемышль плохо усваивал роль галицкого «пригорода», его жители неоднократно пытались восстановить в городе особое княжение, давали прибежище оппозиционным Галичу силам, и к середине XIII в. «горная страна Перемышльская» фактически стала самостоятельной волостью1’7.' Возможно, называя присланного из Галича князя и его людей «рабами» перемышлян, Кормильчич провоцировал еще не изжитое в сознании горожан чувство политического превосходства над галичанами, ущемляемое долгими годами властвования последних. С другой стороны, бесчинства Игоревичей и их приспешников в Перемышле, в частности, надругательство над дочерьми горожан их «рабов», в аспекте внутриволостных противоречий также обнаруживает свой скрытый от поверхностного взгляда смысл: действуя как завоеватели, Игоревичи пытались утвердить в Прикарпатье пошатнувшуюся власть Галича, используя ритуально-символические средства, характерные для традиционного сознания. *

* *

Итак, княжение в Галиче боярина Володислава Кормильчича - случай, во многих отношениях чрезвычайно любопытный, заслуженно привлекающий внимание исследователей. Однако оценки, даваемые ему в литературе, представляются нам по большей части неверными. Нельзя согласиться, что пребывание у власти Кормильчича - единственный случай боярского правления в Галицкой земле, - даже те историки, кто утверждает это, противореча самим себе, признают, что и другие галицкие бояре совершали более или менее успешные попытки придти к власти в обход князей.

Не соответствует действительности распространенное мнение, что вокняжение Володислава было делом рук одних галицких бояр, что самозванный правитель не имел никакой поддержки среди простых горожан и поэтому не смог удержаться на княжеском столе. Источники говорят об обратном. На страницах летописи Володислав въехал в город и «вокняжися» «со всеми Галичаны», т. е. при поддержке всей галицкой общины. Эта поддержка видна и в дальнейшем: когда против нового галицкого правителя ополчились соседи - польский и «русские» князья - князь-боярин «собравъся с Галичаны» и вышел им навстречу. Силы были не равны, и Володислав потерпел поражение; но и тогда галичане не отступились от него и сообща отбили вражеский приступ. Павших галицких ратников летописец именует «воями» Володислава, что характеризует отношение к нему как к подлинному правителю, князю, признанному общиной.

Высокий общественный статус и претензии на княжеские полно-

ствия II Историческое познание: традиции и новации. Мат-лы Междунар. теоретич. конф-ции. Ижевск, 26-28 окт. 1993 г. I Сост. и общ. ред. В. В. Иванова и В. В. Пуза- нова. Ижевск, 1996. Ч. 1. С. 263.

мочия Кормильчича находят свое объяснение с точки зрения архаических представлений о власти, нередко проявлявших себя в древнерусский период. Кормильство в традиционном обществе воспринималось как особая форма кровного родства, что определяло исключительно высокий социальный статус княжеских воспитателей-кормильцев. Такое положение являлось наследственным, способствуя возвышению сыновей кормильца - «кормильчичей». Согласно тем же, существующим с дохристианских времен обычаям, Володислав, как победитель тиранов Игоревичей, мог восприниматься законным преемником их власти, наследующим полномочия своих поверженных противников.

К сказанному следует добавить, что Кормильчич сам по себе обладал выдающимися качествами харизматического лидера, и это позволяло ему на протяжении многих лет быть в центре политической жизни общины. Ярким примером, демонстрирующим силу его личного влияния на умонастроения простых людей, может служить сообщаемый летописью эпизод переговоров боярина с жителями Перемышля.

Речь Володислава, разоблачавшая князей Игоревичей и призывавшая перемышлян отступиться от них, по своим целям и задачам явилась, несомненно, важным политическим событием, способствовавшим восстановлению единства Галицкой земли и возвращению галицкого стола Даниилу Романовичу, чем, надо думать, и привлекла к себе внимание летописца. Однако политический эффект был достигнут средствами, так сказать, иного порядка- экспрессивным воздействием на эмоционально-чувственную сторону общественного сознания, вызывающим психологически обусловленные реакции, которые в массовом сознании людей традиционного общества могли пересиливать рациональное отношение к действительности, увлекая людей на поступки, неоправданные с точки зрения прагматического расчета и политической выгоды.

Считаем необходимым подчеркнуть, что добиться такого эффекта можно было только обращаясь непосредственно к массе горожан, собравшихся на вече, полномочном незамедлительно принимать и осуществлять любые политические решения, касающиеся общины. И только тем, кто, подобно Кормильчичу, мог доказывать свою правоту перед лицом всего народа, удавалось стать подлинными общественными лидерами, предводителями общины, на чьей стороне были доверие и поддержка сограждан.