ДЗЭН и поэзия

О любви, поэзии, дзэн и о прекрасном невозможно писать одинаково, но разве нет во всем этом чего-то сходного, нечто такого, в чем эти темы почти неразличимы? Подобным образом и дискуссии о философии дзэн, природе поэзии, поэзии природы, сущности вселенной не являются непреодолимо трудными; важно то, сколько любви содержится в сердце писателя и изливается на бумаге.

Когда мы пишем о науке, то должны писать по-научному; когда мы пишем о мороженом, то должны писать так, как если бы мы были специалистами по мороженому; точно так же обстоит дело и с поэзией, и с дзэн. Если я не понимаю, что такое поэзия и дзэн, то писать об этом бесполезно, но если я это понимаю, то уже не важно, о чем именно я пишу.

Что такое дээн? Что такое поэзия? На эти два вопроса, видимо, уже никто не даст ответа, ибо эти вопросы просто не могут быть заданы. Подобные вопросы задаются умом; этот ум на самом деле не ждет ответа, которого не хочет знать, которого хочет не знать.

Именно эти вопросы имел в виду Колридж, когда говорил о «баррикадах и заставах на дороге к истине». Но желание классифицировать, отделять, различать, определять, ограничивать не поддающееся ограничению — это не единственная форма, которую принимает дух смерти. Стремление все объединять под эгидой одного великого принципа в равной мере разрушительно по отношению к жизни, переменам, свободе. Наука ищет одну-единственную формулу, которая смогла бы полностью объяснить все бесконечное разнообразие природы, но и мы — люди вненаучные и даже антинаучные — тоже хотим видеть все вещи как нечто единое и целостное. И это — тот дух, который стремится отрицать различие между вещами, который сводит все космическое многообразие к одному-единственному виду. Так или иначе, мы должны избежать обеих научных ошибок — и анализа, и унификации.

Дзэн — это то, что Джон Клэр сравнил с «отрядом неуклюжих новобранцев». А что можно сказать о взаимоотношениях дзэн с поэзией, нравственностью, красотой, невежеством, с окончательным уничтожением вселенной? Способен ли дзэн превратить матадора в воспитателя детского сада? Может ли дзэн вырезать статуи из жилого дерева? С одной стороны, дзэн учит нас следовать природе, с другой — овладевать ею. Мы должны спать, когда чувствуем усталость, есть — когда голодны, но в то же самое время мы должны не ощущать тепла летом и холода зимой. Способен ли дзэн превратить обычного человека в поэта? Как говорил Вордсворт, поэт должен не открывать предмет, а предоставлять глаза, чтобы видеть его.

Применительно к вопросу о матадоре существуют два направления мысли. Ортодоксальное направление утверждает, что дзэн делает из матадора не просто сверх-матадора; он делает из него такого совершенного матадора, которого вообще быть не может. Другая точка зрения, которой придерживаюсь и я, состоит в том, что дзэн отвращает матадора от ет ремесла. Я точно не знаю, благодаря чему происходит именно так, но я доверяю своему надморальному поэтическому инстинкту, который противится этому конкретному способу зарабатывания на жизнь (если возможны другие способы; конечно, я бы сразился со всеми быками мира, если бы они напали на моего ребенка). Иначе говоря, дзэн, который делает из обычного матадора наи- лу'пиего, кажется мне неистинным, неправильно понятым, второразрядным. «Бог должен (и я должен) спасти всех живых существ от того, чтобы они были матадорами»; при наличии Бога и дзэн это становится возможным. Истинный дээн, следовательно, не должен заставлять людей ненавидеть животных, убивать их, радоваться их насильственной или естественной смерти. Он должен вызывать в людях желание свести к минимуму все ненужные, бессмысленные, непоэтические, лишенные дзэн страдания. Заостряя вопрос, можно сказать, что невозможно понять истинный дзэн и обладать сатори, т. е. поэзией, не став вегетарианцем. Насколько человек избегает активного устранения бесполезного и бесплодного страдания в мире, настолько он мошенник по отношению к дзэн и к самому себе. Я не хочу сказать, что в ремесле матадора есть что-то предосудительное. Разумеется, и в нем есть что-то хорошее. Я только хочу сказать, что есть и другие, «лучшие» пути прожить жизнь на этой планете. «Лучшие» — значит более глубокие, осмысленные, поэтические, соответствующие дзэн, и — с более крупными быками, которых убивают более красивыми способами.

Боюсь, что читатель не поддержит мое толкование поэзии через мораль. Рассмотрим поэзию более внимательно. Поэзия — это осмысленная деятельность, проявляющаяся или видимым образом — например, в ремесле матадора, или невидимым — в мышлении. Не надо спрашивать, что все это значит, или говорить об этом более подробно; сам вопрос возникает из того, о чем мы только что говорили, — из желания понять поэтическую активность per sc\ Но, стараясь приблизиться к обыденному использованию слова «поэзия» (а именно «литература, существующая в стихах или в прозе»), мы воспользуемся словом «поэзия» в ее узком значении литературы в стихотворной форме, которая передает глубокие переживания, выраженные ритмически, в повторяющихся формах, например — в параллелизмах мысли в древнееврейском стихе или в повторении ударения, строки и строфы в современной европейской поэзии.

Но какое буйство контрастов находим мы даже в стихах представителей одной нации и одной эпохи! «Заброшенные земли фей» Китса — и «Был первый теплый день марта» Вордсворта; лирика У. X. Дэвиса — и «мысли, странствующие в вечности» Мильтона. Или чувственная мягкость Калидасы — и откровенная сексуальность Катулла; глубокомысленный мистицизм китайской поэзии — и лирический мазохизм Гейне.

Термин «поэзия» обычно используют в отношении словесного творчества; Карлейль называл поэзию «музыкальным мышлением». Одна из типичных ошибок относительно дзэн — считать, что он превыше слов и мыслей, что он безмолвен. Это все равно что сказать, что никакое выражение не должно следовать за впе- чатленисм, то есть что выражение должно всегда происходить одновременно с впечатлением. Слова неотделимы от вещей, так же как форма неотделима от материи, а душа — от тела. Это было хорошо известно школе сингон.

Согласно учению школы сингон — точнее, сингон химицу-сю, или «секты тайны истинного мира», — в мире существуют три тайны: тайна действия, тайна слова и тайна смысла. Школа называется «сингон», т. е. «истинный мир», чтобы подчеркнуть важность второй тайны. «В начале было Слово», но так же как доктрина Троицы объединяет нераздельных Отца, Сына и Духа Святого, так и действие, слово и смысл не могут быть разделены. Иными словами, поэзия, если ее понимать глубоко, и есть «истинный мир». Даже в виде написанной и напечатанной книги она по-прежнему такова и неотделима от человека.

Поэзия, как и дзэн, будучи неподвластна определению, то есть ограничению или изоляции, может быть пояснена примерами. Проблема, однако, состоит в том, что то, что показывают, не всегда тождественно тому, что видят, и наоборот. Здесь нет «fool-proof»,68 хотя нет также и «защиты от мудреца», защиты от поэзии или от дзэн. Вместо того чтобы пытаться дать определение дзэн и поэзии, изменять эти определения, пока они не придут в соответствие с желаемым, лучше указать на наличие общих элементов в обоих этих явлениях, — эти общие элементы и будут тем, что мы искали. Я имею в виду дзэнский юмор. Юмор в дзэн прост и ясен. В частности, Мумоикан (и в меньшей степени Хэкиганроку) — это просто собрание комических69 шуток. Просветление всегда сопровождается неким утонченным смехом. Примечательно и в то же время странно, что дзэн появился — по крайней мере, так считают — с улыбки. Дарума в Японии превратился в забавную безногую куклу. Можно также вспомнить историю пробуждения Шуй-лао, происшедшую с легкой руки — а точнее, ноги — Ма-цзу. Шуй-лао спросил: «В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?» Ма-цзу немедленно ударил его в челюсть и сбил с ног. Шуй-лао обрел просветление, встал и, хлопая в ладоши, громко рассмеялся. Да-хуэй рассказывает, что, когда Шуй-лао спросили, в чем состояло его просветление, тот ответил: «С тех пор как наставник ударил меня, я уже не могу перестать смеяться». Когда Дэн Инь-фэнь из Утая умирал, он спросил тех, кто сидел вокруг него: «Я видел, как монахи умирали сидя и лежа, но бывало ли, чтобы они умирали стоя?» — «Да, такое бывало», — ответили ему. «А вверх ногами?» — спросил он. «Нет, о таком мы никогда не слышали», — ответили монахи. Тогда Дэн встал на голову — и умер.

Можно привести множество примеров подобного дзэнского юмора, противоречий, внезапного снятия напряженности, практических шуток, непоследовательностей, невероятных случаев, гипербол и т. д. Но важнее все-таки показать, как этот юмор связан с поэзией, прозой, живописью или музыкой.

Чтобы объяснить, что мы понимаем здесь под словом «юмор», можем сказать, что у Марка Твена, например, юмора было мало, тогда как у Генри Торо почти каждая фраза, даже самая печальная, пронизана им. Истинный юмор, так же как истинная поэзия и истинный дзэн, не может быть отделен от целого, его нельзя разложить по ящикам и он никогда не может быть просто анекдотом. В этом состоит опасность таких книг, как Мумонкан и Хэкиганроку. Если они не будут поэзией и превратятся в простые собрания историй и притч, в них исчезнет дух дзэн — и мы уже не сможем вдохнуть жизнь в эти высохшие скелеты.

Страдальческий юмор «Дон Кихота» ясно виден всем (иногда он даже режет глаза), но разве юмор «Короля Лира» виден хуже? Как ужасно комична сцена, когда Эдмонд выдавливает каблуками глаза Глостеру! Какая шутка — безумие короля Лира! Как жестоко изобретателен Бог, если он позволяет, чтобы Корделия была убита раныис Лира! Действительно, вся пьеса невыносимо смешна; от нее можно и умереть со смеху.

Допуская, что дзэн и поэзия в какой-то степени пересекаются, логично будет спросить, существует ли что-либо, что было бы поэтично, но не имело бы ничего общего с дзэн? Есть ли в дзэн непоэтические элементы? Дзэн может показаться прагматическим, но он также и фантастичен. Он дает нам «проповеди в камне и книги в виде бегущих ручьев», в нем открываются также «тайны, скрытые пеной тревожных морей». Слова Еврипида — это чистый дзэн: «После высокого прилива, говорят они, море оставляет озерки воды на уступах скал; в эти чистые воды женщины погружают свои кувшины». Но и дзэнский мастер может сказать: «Небесный паркет покрыт патинами яркого золота». Враги поэзии — вульгарность, сентиментальность, романтика, равнодушие, отсутствие чувства юмора — являются также и врагами дзэн. Тем не менее дзэн, подобно юмору и поэзии, превращает нашу тупость в стремление познавать, ложь — в откровение истины, безучастную злобу — в осмысленную «любовь», поражение — в победу. Эти подтверждают парадоксальные слова Сократа: «Будь уверен, с добродетельным человеком ничего плохого не случится — ни в жизни, ни в смерти». Этот «добродетельный человек» — человек дзэк, человек поэзии.