1.2. Потребность в себе как Другом

Но есть зависимость, преодоление которой чрезвычайно трудно, а потребность в освобождении от нее необычайно высока. Это зависимость от собственного отражения в самом себе. Человек по-разному отражается в чужих судьбах, в чужих глазах. И эти отражения, конечно же, играют определенную роль в его судьбе, как обратные, ответные движения, которое наносят некий "рисунок" (или штрих) на самовосприятие. Правда, как правило, этот рисунок вовсе не адекватен отражению в чужих глазах. Даже более того, он вовсе не так жестко детерминирует человека, как это могло бы показаться. Это чужое, при переходе во внутренний мир человека, приобретает совершенно иной характер. М. М. Бахтин писал об этом так: ". мы постоянно и напряженно подстерегаем, ловим отражения нашей жизни в плане сознания других людей, и отдельных ее моментов и даже целого жизни, учитываем и тот совершенно особый ценностный коэффициент, с которым подана наша жизнь для другого, совершенно отличный от того коэффициента, с которым она переживается нами самими в нас самих. Но все эти через другого узнаваемые и предвосхищаемые моменты совершенно имманентизируются в нашем сознании, переводятся как бы на его язык, не достигают в нем оплотнения и самостояния, не разрывают единства нашей вперед себя, в предстоящее событие направленной, не успокоенной в себе, никогда не совпадающей со своей, данной, настоящей наличностью жизни."Ю1 . И далее: "Взглянув на себя глазами другого, мы в жизни снова возвращаемся в себя самих, и последнее как бы резюмирующее событие завершается в нас в категориях собственной жизни"1°2 .

А вот зависимость от своего отражения в своих же собственных глазах укоренена в человеке очень крепко. По сути она определяет нашу почти всегда действующую неспособность увидеть себя как Другого. И потребность освободится от навязанного самим себе своего образа, от привычного способа существования, от предопределенных ими путей своего дальнейшего движения, время от времени вспыхивает довольно сильно. Именно вспыхивает, так как это движение обычно весьма выразительно и импульсивно. При этом - не всегда осознаваемо. Под его воздействием человек способен сломать собственную жизнь. Перевернуть все до основания и, может быть, найти себя на иных путях.

Что же дает такое изменение? Почему к нему стремятся? Самое главное, хотя и не единственное, это - ощущение свободы. Когда снимается заданность своим, уже созданным, образом, появляется действительно необозримое поле возможностей самопроявления. Ведь на самом деле, из всех возможностей, которые предоставляются жизнью, человек выбирает малую толику. Нельзя пройти всеми путями. А они остаются и манят. В особенности в ситуации, когда активно актуализируемая жизнь, говоря словами поэта, "обманула". Это свобода начала, когда нет еще ничего предданного, когда возможно сделать все, когда есть надежда на результат, о котором мечтается. Другое дело, что часто этот новый путь оказывается тем же самым путем, а не другим, и результат тот же самый, а вовсе не другой. И хорошо, если не худший по качеству, при сохранении той же смысловой направленности. Потому что наш путь есть то, что мы есть. И изменение жизни должно быть начато с изменения себя. Новая жизнь рождается при условии новизны самого человека. А как можно стать иным, как возможно стать Другим? Что должно произойти, чтобы эта инакость, "другость" реализовалась? Ответ прост, но реализация его в действительности вовсе не так легка, а временами и вовсе невозможна. Нужно иначе жить, любить и ненавидеть другое, чем это было прежде. Попросту сменить ценности. Но если дороги те, что уже пытался реализовать, да не получилось? И получится ли, если изменить одно внешнее окружение? Может, действительно, порок в самом человеке, в том, что и как любит, что и как ненавидит. А может быть и хуже, если все получится, как задумывалось, но окажется, что все это не то, чего действительно человек жаждал. Проблемы, проблемы и проблемы.

Потребность стать Другим иногда пытаются удовлетворить через псевдонимию. Явление нередкое в мире художественного творчества. Писатели довольно часто берут псевдонимы, и это имеет свои преимущества. Но возможны две стратегии в пользовании псевдонимом. Первая, когда псевдоним и человек, пользующийся им, не разделены, а всем известны. Общеизвестно, что у Ильфа и Петрова были другие собственные имена. Или Анна Ахматова, урожденная Горенко. Даже в этой ситуации устанавливаются особые отношения человека с собой. С изменением имени возникает как бы другая сфера, в которой живешь, в которой не равен себе обыденному. Имя ведь вовсе не некая формальность, ничего не значащий знак для обозначения. И изменение имени означает вывод себя за пределы обыденности, вступление в иную область, где нет обыденности, где ты не равен себе тому, который делает обычные дела: заваривает чай, например, или стоит в очереди. Сам факт отдаления от себя в присвоении себе другого имени дает возможность расширить границы своей реализации, оторваться от уже привычного себе и окружающим образа. В этом действии как бы снимается рутинность и неизменность своего бытия и дается право быть иным, интересоваться иным, и являться миру в образе радикально отличном от привычного. Тем самым снимается экзистенциальная неловкость при проявлении себя существенно иначе. Нужна известная дерзость для явления себя иным, отличным от обычного, образом.

Вторая стратегия при использовании псевдонима - это стратегия утверждения анонимности человека. Псевдоним не привязан к физическому носителю, а потому неизвестен окружающим. Это дает реальную возможность видеть мир, людей и их реакции иначе. Возможность подсматривать за людьми, будучи укрытым псевдонимом как шапкой-невидимкой. В ситуации пользования псевдонимом, когда он в глазах окружающих не закреплен за физическим человеком, последний оказывается обладающим властью большей, чем обычно дана человеку.

Реализуются два плана отношений: первый - это отношения скрытого от известности псевдонимом человека и окружающих, обычно не подозревающих о второй его ипостаси. Возможности для интриги громадные. Начинается игра. Но игра весьма специфическая: ибо власть и простор действия анонима за псевдонимом громадные, тогда как у остальных они весьма ограничены. Получается довольно скверная ситуация, при которой оказывается возможным использование других. Это общение лишено важнейшего качества, позволяющего ему состояться как таковому - нравственного равенства участников. Другой в силу анонимности партнера, оказывается марионеткой, он лишен возможности активного и самостоятельного действия. По сути, это оскорбление. И часто такая вот игра приводит в случае ее раскрытия к довольно печальным последствиям.

Псевдоним дает громадные преимущества человеку, который решился на такой образ существования. Свободу, которая непредставима ни в какой иной ситуации. Но как всякая свобода и эта также обременена ответственностью. И часто ответственность, о которой вначале и не подозревают, оказывается столь тяжким бременем, что не достает сил снести его.

Игровой элемент - весьма симпатичная вещь в общении. Игра создает момент легкости и, одновременно, амбивалентности, как общения, так и смысла, который в общении складывается. Это где-то расширяет рамки общения, рамки восприятия мира, делает его более радостным. Вместе с тем, в силу того, что игра это всегда несколько "понарошку", легкость может и довольно часто переходит в легковесность, в "воздушные пузырьки" (Ивлин Во), где ничего не только не утверждается, но все, в силу самого качества игрового общения, даже то, что действительно утверждено в человеке, получает налет (качество, свойство) неустойчивости. В этом состоянии легко теряются ориентиры. Мир оказывается приблизительным, неустойчивым и опасным. Игровая стратегия, взятая как основная в существовании, создает довольно сложные душевные коллизии, из которых часто оказывается трудно или даже невозможно выбраться. Можно заиграться, да так, что и игра станет непереносимой, и в контексте самого игрового бытия не найдется ни сил, ни возможностей для выхода в иное пространство. Известно, как трудно выходят актеры из образа.

Игра увлекательна, весела, легка. До тех пор, пока она не становится жизнью. И тогда она оборачивается ужасом, тоской и страшной, непереносимой ответственностью, в первую очередь, перед собой.

Второй план отношений при анонимности за завесой псевдонима - это план отношений человека и образа, рождающегося под псевдонимом. Или отношений, которые рождаются у человека с самим собой Другим, тем, кто живет и действует под псевдонимом. Это может быть наиболее наглядный образ (сознательного) раздвоения человека на Я и Другого Я. И отношения между ними вовсе не просты, а порой даже и трагичны.

Что дает "маска", псевдоним, скрывающий человека? Как выше уже говорилось, она дает свободу, о которой невозможно и мечтать в иной ситуации. А потому она действительно значительно расширяет границы самопроявления. И поскольку скрыт, постольку это проявление может носить самый удивительный и неожиданный характер. Субъективно человек ощущает возможность реализоваться так, как этого никогда не бывало и как это было бы невозможно в его, открытой всем взорам, жизни. Начинается игра с использованием нереализованных возможностей. Создается маска, которая, будучи вроде бы игровым элементом, тем не менее, прирастает к человеку так, что сорвать больно. Второе, иное издание Я, которое начинается не как спонтанная реакция ребенка на события внешнего мира, создающая самого человека, а как сознательное конструирование иного облика и иного душевного строя личности. Откуда это конструирование может брать материал? Конечно же, из самой уже состоявшейся личности. Но берется сознательно, а потому берется то, что кажется привлекательным или интересным, с тем, чтобы здесь в этой новой жизни реализовалось то, что ранее не состоялось. Так, когда создавался известный образ Черубины де Габриак, то ей не только было дано необыкновенное имя, но и соответственно разрабатывался миф о некоем таинственном, но благородном происхождении этого человека. Чего вовсе не было у Лили Дмитриевой, скрывшейся за этим псевдонимом. В общем не блистающей в жизни красотой женщине под псевдонимом была придана и необычайная красота, что обыгрывалось в стихах, и загадочность ее закрытости и проницательности, и неординарность поступков и суждений. Был создан образ блестящей красавицы, жизнь которой состояла из обычного времяпрепровождения светской дамы с томительными глубокими размышлениями о вечном и несуетном. Конечно, это придавало ее стихам особый колорит, и они безо всякого препятствия печатались в журнале

"Аполлон"^03 , в чем ранее Лиле Дмитриевой было отказано.

В опыте псевдонимии начинают работать иные перцептивные стратегии. Я получает новый, неизведанный и не имеющий возможность проявиться иначе, душевный опыт. Придание Я другого существования, другой жизни рождает для него и другую, новую область чувствования и реализации. Но поскольку прежний опыт не исчезает, - возникает проблема совмещения. Псевдоним обрастает подробностями, связями, отношениями, у него начинается своя жизнь, отличная радикально от своей родной, может не столь и веселой жизни. Получается две дороги, по которым один человек пройти не в состоянии. По свидетельству Макса Волошина, принявшего в интриге с Черубиной де Габриак самое активное участие, Лиля тяжело переживала существование выдуманной ими Черубины. Она стала ее бояться. Те, кто видел Черубину в ее стихах, кто посылал ей письма, кто ждал и волновался за нее, кто был влюблен в нее,- делали ее существование реальным. Она обретала пространство своего существования. Тем самым, не то чтобы убивая, а, скорее, вытесняя носителя этого псевдонима из жизни. Видящие делают видимым то, что видят. Так и в случае интриги с псевдонимом, последний обретает независимое от автора существование. И в этом Другое Я, уходя от создателя, становится настолько чужим, что его или трудно, или невозможно освоить. Скандал идентичности личности, невозможность для Я вместить в себя эти два существования. Создается одна из наиболее тяжелых экзистенциальных ситуаций.

Более того, чуждость (невозможность полного его освоения, или полного с ним слияния) Другого Я, существующего под псевдонимом, делает чуждой и собственную жизнь Я. Псевдонимный вариант существования, никогда до конца не освоенный, ставит под сомнение освоенность собственной жизни. И кризис самоидентификации становится уделом Я. Я оказывается в ситуации саморазорванности между тем, что естественно сложилось как образ личности, и искусственно созданным, не чуждым окончательно, но также окончательно и не родным существованием под псевдонимом. Эта душевная и нравственная коллизия трудно преодолевается. Если преодолевается. Иногда это оказывается

невозможным, как, например, случилось с Роменом Гари, видным французским

писателем русского происхождения104 .

В ситуации псевдонимии, когда Я сознательно отчуждает себя в Другого, рушится не только принцип идентичности личности. Вместе с ним рушится устойчивость и надежность мира. Собственно всякое вторжение чего-то инородного вызывает возмущение в мире человека. И утишить его можно при условии освоения этого вторгшегося элемента. Но анонимная жизнь под псевдонимом, наравне с открытой жизнью, не поддается освоению.

В известной мере в этом же положении оказываются люди в силу неблагоприятных обстоятельств оказавшиеся лишенными собственных корней при потере семьи или родины. Состояние безродности рождает ощущение такой же неустойчивости мира. И ставит проблему, далеко не всегда успешно разрешаемую, - обретения себя на новой почве или даже обретения (сознательного сотворения) себя безо всякой почвы. Разрешение этой проблемы чревато возможностями трагического развития событий. Люди с проблемной самоидентификацией и живут в менее устойчивом мире и сами значительно менее устойчивы к ранящим обстоятельствам жизни. Наверное, нет на свете человека хотя бы единожды не столкнувшегося с предательством и подлостью. Но у немногих они вызывают столь страшную экзистенциальную трагедию, как

в случае, например, с поэтом Паулем Целаном 105 .

А между тем, утрата устойчивости, почвы, корней - проблема сознания, вернее, установки сознания. Если связывать себя с чем-то конкретным и ограниченным, то вероятность потери себя не так уж и мала. Тогда как расширение горизонта (границ) самоидентификации дает более богатый спектр возможностей реализации, и, вместе с тем, принципиально иное понимание (ощущение) себя в мире. У Эммануэля Левинаса есть мысль: "Вне любой укорененности и любой принадлежности - безродность как подлинность!" 106 . Речь идет не об игровой смене бытийных стратегий и образов, а скорее, о приятии множественности мира и множественности Я самим Я. Нет трагедии в том, что Я проявилось иначе; это не только возможно, это действительно необходимо, чтобы Я могло состояться. Как ни странно, но человек во все времена существования человечества боится собственной сложности. Чего только ни делается на пути к ее упрощению! И неоднозначность проявлений человека самим человеком принимается как нечто негативное и пугающее. Также и привязанность человеком себя к чему-то наглядно не представляемому не дает уверенности в праве на существование. А между тем широта души позволяет изменять наше жизненное пространство в значительно большем диапазоне, что мы обычно имеем, связывая себя со страной, народом, местом жительства и прочим. Истинная родина человека - культура, а истинная семья - человечество. Недаром А. С. Пушкину, например, был много ближе поляк Адам

Мицкевич, чем соотечественник Н. И. Греч, тоже, в общем, современник и почти что коллега.