Различные формы власти в Советском Союзе и России: направления исследования
Исследования властных структур в Советском Союзе никогда не выходили за рамки методологии Хантера и Миллса. Некоторые индивиды попадали в разряд ключевых фигур в системе номенклатурной власти, причем основанием для подобной классификации являлась их формальная позиция, то есть репутация.
При этом в центре внимания исследований ни разу не оказался процесс принятия важных социальных решений, люди и причинные отношения, вовлеченные в него. Не вполне ясно, как в современной России разделена власть между президентом и Думой, как соотносится между собой власть федерального центра и регионов. Между тем, этот анализ был бы исключительно важен. Подобная информация имела бы ключевое значение в практическом плане. Сейчас необходимо использовать метод сазе-зШёу, способный пролить свет на то, как в современной России работает механизм принятия решений. Исследования США, осуществленные Далем, могут быть образцом. По этому пути должны следовать и исследования России. Даль внес свой вклад не только в практические исследования, но и в теорию плюрализма, позволяющую поставить важные вопросы о качестве российской демократии. Например: действительно ли противоборство политических сил в современной России вытекает из противоположности групповых интересов? Действительно ли в ходе принятия решений преобладают интересы отдельных классов или социальных групп? Насколько устойчивыми являются различные союзы и объединения по интересам, возникающие в современной России, если иметь в виду то, что идеальный плюрализм — это процесс постоянной реорганизации? Одним из основных аргументов критики американской демократии состоит в том, что в США деньги имеют слишком много власти. В России численность граждан, участвующих в деятельности общественных организаций, крайне мала, а позиции социальных классов неясны и неустойчивы. Вследствие того, что российское гражданское общество является слабым, значение денег в России скорее всего еще более велико, чем в США. Необходимо сильное гражданское общество, выступающее противовесом не только Коммунистической партии, но власти денег. В этом смысле плюрализм и демократия — это больше, чем организация выборов. Теория тоталитаризма часто упускает из виду тот факт, что власть в С ССР была во многих отношениях очень плодотворной. В сталинскую эпоху тяжелая промышленность стала занимать господствующие позиции в экономике, и это нередко предрешало исход борьбы за власть внутри партии. Например, решение лидеров тяжелой промышленности поддержать Хрущева рассматривалось как решающее условие его победы над Маленковым. Аналогичным образом свержение Хрущева связывается с потерей поддержки со стороны людей, представлявших интересы этой отрасли. Таким образом различные формы и уровни власти оказываются тесно переплетены друг с другом. Положение тяжелой промышленности является важной проблемой и для Ельцина, даже несмотря на то, что он выступает против «новых промышленников». Анализа структурных основ власти в СССР не существовало. Тем не менее, есть понимание того, что некоторые вопросы явно исключались из обсуждения в ходе принятия решений. Например, политическая элита решила, что она более не может повышать цены потому, что это решение способно вызвать серьезные волнения среди рабочих и, как следствие, подорвать легитимность самой властной системы. Польша представляет собой яркий пример подобных структурных ограничений. Известно, что Польша все же решила двинуться вперед и несколько раз повышала цены. В результате рабочие восстали и взяли власть в свои руки. Существовали и другие структурные ограничения, свойственные плановой экономике. Ведущей экспортной отраслью в СССР была добыча энергоносителей: угля, нефти и газа. Эти виды продукции можно было производить в больших масштабах, не забо тясь о проблеме поддержания ее качества. В этом смысле энергоносители —это идеальный продукт для плановой экономики и ее крупнейших предприятий. В начале 80-х годов от этой политики отказались, планируя структурную перестройку российской промышленности с упором на производство высокотехнологичной продукции. Плановая экономика никогда не была способна выдавать конкурентоспособное качество. Иными словами, политические соображения налагали очень строгие ограничения на соответствующие экономические структуры. В современной ситуации необходимо поставить вопросы о структурных основах власти в России примерно так же, как это сделали Бакрач и Барац в отношении Соединенных Штатов. Является ли система принуждения, используемая для стабилизации переходной экономики, столь жесткой, что ряд социальных интересов перестает приниматься во внимание? Что же будет с бедными и другими незащищенными слоями населения? Что представляет собой политический механизм, посредством которого некоторые темы включаются в повестку дня? Означает ли логика приватизационного процесса, что вопросы собственности более не рассматриваются как политические вопросы? Что имеет больше влияния—структурные условия политического процесса или идеологическиетабу? Ответ на эти вопросыможно дать, только имея результаты анализа новых эмпирических исследований власти. Анализ гегемонии позволяет ставить вопрос о семиотике большевистского проекта господства. Я попытаюсь дать ответ на этот вопрос в главе, посвященной культуре. Я полагаю, что стратегия установления гегемонии не может возникнуть на пустом месте. Эта стратегия родилась задолго до переходного периода и даже задолго до большевистской эпохи.
Скорее следовало бы говорить о исторически структурированных культурных предпосылках. Но стратегия гегемонии—это не просто сумма понятий. Речь идет о политике, имеющей конкретные последствия, а также о конкретных институтах, возникающих либо по плану, либо спонтанно, без какого-либо плана. Мы увидим сталинизм в совершенно ином свете, если станем рассматривать большевистский проект в связи с его табу и непредвиденными результатами. В главе, посвященной культуре, я также остановлюсь на некоторых качествах дискурсивной власти в Советском Союзе. В любом случае важно иметь в виду, что классификации и практики, применяемые в отношении социальных классов в Советском Союзе, сформировали особое, нестандартное понимание дисцип- Лины. Поведение людей, а также социальная и иная политика рассматривались через призму классового подхода. В романе «Котлован» Андрей Платонов приводит иллюстрацию сюрреалистического кошмара, создаваемого подобными классификациями. В романе присутствуют следующие социальные категории: «Руководящее умное лицо», спящее «как ничтожный гражданин, среди ничтожных масс», «теряющее свой авторитет»; Толстый инвалид, чья задача состояла в том, чтобы «умереть и освободить место д ля других»; Все-Пролетарский дворец, башня в самом центре мироздания, где трудящиеся массы всей земли поселятся на все оставшееся время; Пролетарий Козлов, охваченный боязнью, что «в ту жизнь его не примут, если он представится туда жалобным, нетрудовым элементом», но в минуты опасности «он чувствовал внутри себя горячую социальную радость, и эту радость хотел применить на подвиг и умереть с энтузиазмом, дабы весь класс его узнал и заплакал над ним». Козлов испытывает горячую любовь к пролетарским массам, но не к разного рода отщепенцам. «Сегодня утром Козлов ликвидировал как чувство свою любовь к одной средней даме. Она тщетно писала ему письма о своем обожании, он же, превозмогая общественную нагрузку, молчал, заранее отказываясь от конфискации ее ласк, потому что искал женщину более благородного, активного типа. Прочитав же в газете о загруженности почты и нечеткости ее работы, он решил укрепить этот сектор социалистического строительства путем прекращения дамских писем к себе. И он написал даме последнюю итоговую открытку, складывая с себя ответственность любви: "Где раньше стол был яств. ( Теперь там гроб стоит!" Пролетарий Пашкин, который «много приобрел себе классового сознания, он состоял в авангарде; накопил уже достаточно достижений и потому научно хранил свое тело—не только для личной радости существования, ной для ближних рабочих масс». Пролетарий Сафронов, понимавший, что «социализм—это дело научное» и потому «говоривший логично и научно», обещавший «этих пастухов и писцов враз в рабочий класс обратить»: «они у меня гак копать начнут, что у них весь смертный элемент выйдет на лицо». Сафронов опасался променять счастье на долг: «У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтобы в теле был энтузиазм труда. Вызываю вас, товарищ Вощев, соревноваться на высшее счастье настроенья». Сафронова очень беспокоили происки классовых врагов: «Ведь он теперь даже в форме сна и воображенья может предстать». Крестьянин, которого заставляют снять с себя зипун, потому что он «копил капитализм всю свою жизнь и имел время, чтобы согреться». Расчетливые мужики, опухшие от «мясной еды», ходившие «тяжко, как двигающиеся сараи». Мужики, «не имевшие души», а имевшие только страсть приобретать собственность и поэтому не знавшие, что с ними станет, когда их собственность у них отнимут. Буржуазия в лице мужчин и женщин, «вымирающая поголовно», настолько отталкивающая, что ее представителя трудно даже просто поцеловать. Многие другие: классовые паразиты, беспринципные оппортунисты, подкулачники, процветающие паразиты, нервные интеллектуалы. .. Платонов искусно сплетает вокруг понятия «класс» паутину душевных состояний, моральных качеств, эмоций, неизбежных судеб и речевых манер. На одной крайней точке этого пространства буржуазные добродетели: самопожертвование, труд, радость, истина, наука, коллективность, на другой—пороки других социальных сил: жадность, нервическая слабость, бюрократизм. Платонов доводит свой взгляд на устройство мироздания до абсурдного вывода: наилучшим из всех пролетариев является медведь. Различия между людьми определяются не только душевными состояниями и пустыми беседами: за ними стоит реальная практика, состоящая в «наблюдении», «информировании», «коллективизации» и «ликвидации». Можно, разумеется, отбросить сказанное писателем, как всего лишь роман, в котором автор с явным сарказмом наблюдает начало коллективизации, «марширующей босыми ногами». Подобное отношение к художественному творчеству типично для общественных наук, произрастающих из «сухого песка». Роман Платонова — это не просто анализ дискурсивной власти. Автор рисует сюрреалистическую картину, критический пафос которой затрудняет процесс реконструкции правдоподобного этического пространства, основывающегося на классовом подходе. В этом состоит реальная причина, по которой понятие «класс» приобрело столь дурную славу. Нельзя, однако, недооценивать возможности социологии, редуцируя понятие «класс» лишь к сюрреалистическому моральному дискурсу. Подлинно научный классовый анализ не имеет ничего общего с платоновской картиной мира. Этот анализ также позволяет подвергать критике так называемый «священный пролетариат».