4. «ТОЖДЕСТВО» СОЗНАНИЯ И МОЗГА

Витгенштейн, например, в 1930-х годах использовал следующий аргумент: если я имею в сознании некоторый остаточный образ и одновременно наблюдаю состояние своего мозга (с помощью соответствующего прибора), то я наблюдаю две вещи, а не одну. (По-видимому, это аргумент против отождествления.) Но мы вполне можем представить себе «умную» машину Тьюринга, «рассуждающую» следующим образом: «Когда я печатаю "Я нахожусь в состоянии Л", мне не нужно использовать свои "органы чувств". Если же я действительно использую свои "органы чувств" и сравниваю случаи, когда я нахожусь в состоянии Л, и случаи, когда взведен триггер 36, то я сравниваю две вещи, а не одну». Не думаю, что нам покажется убедительным этот сформулированный на «машинный» манер аргумент Витгенштейна!

Рассел, напротив, довел до абсурда утверждения о «тождестве», заявив однажды, что все, что мы когда-либо видели, — это части нашего собственного мозга. Аналогичным образом, «Рассел- машина» мог бы «утверждать», что «все когда-либо мной наблюдаемое — это мои собственные вакуумные трубки». И тот, и другой «Рассел» неправы: человек наблюдает события во внешнем мире, но процесс «наблюдения» предполагает события в его мозгу Сходным образом, машина Т может «наблюдать», скажем, банки с томатным супом (если в ее задачу входит сортировка банок с супом), но процесс «наблюдения» предполагает функционирование вакуумных трубок. Но у нас нет никаких причин говорить, что «на самом деле» машина наблюдает свои собственные вакуумные трубки.

Рассмотрим, однако, более серьезные аргументы. В начале статьи я отмечал, что синтетический характер утверждения (1) «Я испытываю боль, если и только если возбуждены мои С-волокна» использовался в качестве аргумента в защиту той точки зрения", что такие «свойства» (или «события», или «состояния»), как «иметь возбужденными С-волокна» и «испытывать боль», не могут быть тождественными. Этот аргумент неудовлетворителен по крайней мере по двум причинам: (а) различие между «аналитическим и синтетическим» не является достаточно четким, особенно если речь Идет о научных законах; и (б) весьма спорен используемый здесь критерий отождествления «свойств» («событий», или «состояний»).

Что касается пункта (а), то, как я показал в другой своей статье 18, фундаментальные научные законы нельзя отнести ни к «аналитическим», ни к «синтетическим» высказываниям. Рассмотрим, к примеру, какой концептуальный сдвиг был вызван переходом от евклидовой геометрии к неевклидовой, или был бы вызван, если бы мы отказались от закона сохранения энергии. Было бы неверно сказать, что законы евклидовой геометрии (пока они господствовали) были «аналитическими», а Эйнштейн просто «изменил значение слов». В действительности же, именно потому, что Эйнштейн, не меняя значение слов, продолжал говорить о кратчайших траекториях в пространстве, в котором мы существуем, движемся и живем, общая теория относительности и показалась столь непостижимой, когда была впервые сформулирована. Утверждать, что можно вернуться в то же самое место, двигаясь по прямой в одном и том же направлении! Приняв общую теорию относительности, мы, по сути, приняли новую систему понятий, а не просто «новую систему слов-ярлыков».

Но если неверно уподоблять пересмотр фундаментальных научных законов принятию новых лингвистических конвенций, то в равной мере ошибочно и уподоблять — вслед за традиционными философами науки — концептуальное изменение, ознаменованное Эйнштейном, такому типу изменения, как изменение, вызванное обнаружением черного лебедя (прежде мы считали, что все лебеди белые)! Фундаментальные законы подобны принципам чистой математики (как подчеркивал Куайн), ибо их нельзя опровергнуть с помощью отдельных экспериментов: мы всегда можем сохранить- законы и объяснить эксперименты, прибегнув к разнообразным ad hoc способам. Несмотря на уничижительный оттенок слова «ad hoc», поступать так в случае важных научных теорий даже рационально, если нет приемлемой альтернативной теории.

Как сказал Хэнсон 19, наши понятия имеют «встроенные в» них теории, поэтому отказ от основной научной теории без выдвижения альтернативной вызвал бы «разрушение нашей системы понятий». С другой стороны, хотя мы и могли бы вопреки фактам продолжать считать, что «все лебеди белые», в этом не было бы никакого смысла, ибо в этом случае понятия не связаны с принятием одного из противоположных принципов — так, как связаны геометрические понятия с принятием какой-либо геометрии, пусть и необязательно евклидовой.

Не отрицаю, что сегодня любая обнаруженная «корреляция», имеющая форму: «Некто находится в ментальном состоянии у/, если и только если его мозг находится в состоянии ф», вначале была бы просто корреляцией, чисто «эмпирическим обобщением». Но, на мой взгляд, интерес представляет случай, который имел бы место, если бы нам удалось сформулировать и теоретически разработать систему подобных «корреляций». В этом случае значительно изменился бы научный язык. Ученые стали бы говорить: «Невозможно в принципе находиться в ментальном состоянии у/, чтобы мозг не находился в состоянии ф». И очень может быть, что «принципиальная невозможность» означала бы то, что Хэнсон справедливо называет концептуальной невозможностью (ср. Hanson, 1958): ученые не могли бы вообразить (за исключением нового Эйнштейна), что некто находится в ментальном состоянии у/, а его мозг не находится в состоянии ф. В частности, ни один эксперимент не мог бы сам по себе опровергнуть психологические законы, получившие такого рода статус 20. Не ясно ли, что в подобной научной ситуации было бы некорректно утверждать, что фи у/ — это одно и то же состояние?

Более того, вовсе неясны критерии для отождествления «событий», «состояний» или «свойств». В качестве примера закона, имеющего обсуждаемый нами статус, приведем следующий: Свет проникает через апертуру, если и только если через эту апертуру проникает электромагнитное излучение (имеющее такую-то длину волны).

Очевидно, что этот закон не является «аналитическим» утверждением. Тем не менее с научной точки зрения было бы вполне корректно говорить, что: (і) свет, проникающий через апертуру, и (іі) электромагнитное излучение (имеющее такую-то длину волны), проникающее через апертуру, — это два описания одного и того же события. (Фактически, в «обыденном языке» не только не требуется, чтобы описания одного и того же явления были эквивалентными; но даже можно говорить о несовместимости описаний одного и того же события!)

Впрочем, можно было бы возразить, что свойства (в противоположность событиям) нельзя описывать с помощью различных неэквивалентных описаний. По сути, Фреге, Льюис и Карнап отождествили свойства и «значения» (в том смысле, что, если по определениюдва выражения имеют разные значения, то они «обозначают» разные свойства). На мой взгляд, это весьма сомнительно. Но предположим, что это верно. Что из этого следовало бы? Например, пришлось бы признать, что испытать боль и иметь возбужденными С-волокна — это разные свойства. Однако, если взять язык машины Тьюринга, описанной в начале статьи и способной «строить теории», то пришлось бы в равной мере признать, что «находиться в состоянии А» и «иметь взведенным триггер 36» — это разные свойства. Действительно, на языке машины предложения (і) «Я нахожусь в состоянии А» и (іі) «Взведен триггер 36» согласно любому критерию не являются синонимами (они имеют Разные синтаксические свойства и разные «условия произнесения» (conditions of utterance), например, машине приходится использо- вать разные «методы верификации»). Поэтому тот, кто пожелает на

этом основании доказывать существование души, должен быть го* тов принять в свое философское лоно и души машин Тьюринга.