Социальные противоречия и конфликты. Советский период

Следуя плану изложения проблем социальной структуры общества (в очерках третьем и четвертом), мы рассмотрим последовательно в общих чертах сначала вопрос о социальных противоречиях и конфликтах советского периода, а затем периода трансформации советского общества в современное российское, начиная с так называемой «перестройки».

Угол зрения на эти чрезвычайно сложные и многоплановые процессы диктуется замыслом книги. При макросоциологическом подходе и недостатке места, мы отметим только основные социальные противоречия каждого из этих периодов, причем только двух видов: социально-классовые и национальные, объединяя под последним названием этнические и национально-государственные. И еще одно предварительное замечание принципиального порядка. Согласно системному подходу, противоречия между частями, сторонами и т. д. целого не существуют иначе, как в его рамках, границах, и поэтому целое (система) выступает как единство многих противоположностей. В сфере социальных отношений единство интересов социальных групп предстает как подвижное, изменчивое, противоречивое даже в условиях стабильного общества, тем более оно неустойчиво в обществе нестабильном, раздираемом противоречиями и ослабляемом конфликтами, а именно таково российское общество 90-х гг. Тем не менее, возможность разрешения противоречий, улаживания конфликтов имеет своей основой наличие указанного единства, целостность системы — до тех пор, пока она существует в данном качественном состоянии.

Каковы же основные социально-классовые противоречия советского периода истории и какое отображение они находили в обществоведческой литературе того времени, находившейся под определяющим влиянием официальных идеологических установок? Для ответа на этот вопрос следует начать с периода становления государственно-бюрократического социализма, с 20-х годов, когда действовала «новая экономическая политика», введенная еще Лениным для выхода из «военного коммунизма». «Номенклатура» с ее привилегиями тогда только складывалась. В партийных документах тех лет — например, решениях XIV партийной конференции (1925 год), указывалось на два типа противоречий: 1) между рабочим классом и основной массой трудового крестьянства, представлявшего собою тогда класс мелких частных производителей; 2) между рабочим классом и буржуазией. Первое полагали неантагонистическим, поскольку общие интересы в перспективе перекрывали различие в интересах. Различие это выражалось в «ножницах» цен на хлеб и на товары производственного назначения и широкого потребления, предлагаемые городом деревне, а также в налоговой политике, ущемлявшей интересы не только зажиточного, но и среднего крестьянства. Это противоречие полагали неантагонистическим потому, что общие перспективные интересы указанных классов перекрывали расхождение в их интересах. В сфере политики наличие указанных общих экономических интересов находило выражение в союзе рабочего класса и трудового крестьянства (бедняки и середняки). Разрешение этого противоречия усматривалось в перспективе в постепенном изменении социальной природы класса мелких производителей через их кооперирование.

Второе противоречие, напротив, полагали антагонистическим, поскольку оно непосредственно продолжало основное противоречие капиталистического общества, характеризовалось невозможностью примирения интересов и поэтому подлежащим разрешению путем ликвидации городской («нэповской») буржуазии как класса, что не означало физического уничтожения ее представителей, равно как сельской буржуазии, т. е. кулачества в деревне. Оба эти противоречия были разрешены в процессе индустриализации и коллективизации страны, причем сопровождались массовым насилием не только над кулачеством, но отчасти и над середняком.

Во второй половине 30-х гг. Сталиным была выдвинута следующая схема. С одной стороны, внутри СССР ликвидированы эксплуататорские классы и достигнуто морально-политическое единство советского общества, не предполагающее внутри себя каких-либо противоречий социально-классового характера. Остаются только противоречия между сторонами общественной жизни, как-то: производительными силами и производственными отношениями, растущими потребностями общества и достигнутым уровнем производства и т. п. Впоследствии будут введены в оборот своеобразные «заменители» противоречий в социальной сфере. Таковыми уже после войны были названы существенные различия между городом и деревней (а тем самым между населением города и деревни, рабочим классом и колхозным крестьянством), а также между умственным и физическим трудом, то есть между работниками, занятыми тем и другим видом труда, рабочим классом и крестьянством — с одной стороны, интеллигенцией — с другой. Вопреки диалектике, которая в различии видит зачаток противоречия, последние официальной идеологией игнорировались.

С другой стороны, в марте 1937 года в целях оправдания политики массовых репрессий Сталин «перенес» часть внешнего противоречия вовнутрь, объявив всех подлинных и мнимых противников режима «врагами народа»; именно поэтому в предъявляемых обвинениях обязательно фигурировал пункт о причастности к спецслужбам иностранных государств. Этот тезис широко использовался и во время войны, подтвердившей в экстремальных условиях подлинное единство интересов и действий абсолютного большинства населения, всех социальных групп и народов страны. К врагам народа справедливо были отнесены коллаборационисты на оккупированных территориях и участники созданных немцами вооруженных формирований: власовской РОА, легионеров дивизий СС, созданных германскими властями из прибалтов, галицийских украинцев, некоторых кавказских народностей, крымских татар и др. Однако подозрение в измене распространялось на всех попавших в плен (а это более 5,7 млн чел., из них погибло в плену 4 млн), что послужило основанием для «фильтрации» выживших после вызволения из плена и осуждения тысяч людей, в том числе не повинных в сотрудничестве с врагом, на сроки в лагерях.

В советской философской и экономической литературе после войны состоялось несколько дискуссий о противоречиях социализма. Многие участники этих дискуссий стремились привести в соответствие с жизнью рассмотренную выше схему, но не решались далеко выходить за поставленные идеологические рогатки. Тем не менее, в социологических трудах на основе данных статистики и материалов эмпирических исследований была в 60—70-е гг. показана недостаточность политической формулы о трех социальных силах, о чем уже говорилось выше в очерке третьем. Что же касается существенных различий, то они трактовались как содержащие в себе известные противоречия интересов. Интеллигенция рассматривалась как состоящая из ряда слоев, причем слой организаторов производства, высших управленцев выделялся особо, как отличающийся по отношению к собственности (распоряжение государственной собственностью), по характеру труда и его оплате и т. д. Но условия цензуры не позволяли принять весьма спорный тезис о «новом классе» М. Джил аса и им подобные, которыми была полна советологическая литература на Западе.

Особо следует отметить попытки некоторых авторов трактовать классовые различия только как различия по отношению к средствам производства и на этом шатком основании зачислять всю интеллигенцию или часть ее в состав рабочего класса [12] и тем ускорять (в собственном воображении) процесс движения общества к социальной однородности, процесс, который, согласно Ленину, должен занять целую эпоху и характеризовался им как «дело очень долгое».

Провозглашенный в партийных документах ВКП(б) конца 30-х годов и неизменно повторявшийся на протяжении полувека тезис о единстве социально-экономических интересов и вытекавшем отсюда социально-политическом единстве классов и социальных групп, находившем выражение в лозунге о «единстве партии и народа», ныне часто изображается «голой пропагандой». Подобная оценка составляет часть общей кампании по очернению советского периода отечественной истории и усиленно навязывается населению с помощью электронных СМИ. Нам представляется, что при объективном научном подходе эта оценка столь же уязвима, как и бытовавшая на протяжении многих лет вульгарная трактовка социально-экономического и социально-политического единства советского общества, как, якобы, не содержащая в себе противоречий и возможностей возникновения социальных конфликтов.

Тот факт, что советское общество существовало как достаточно стабильная система (стало быть, наличествовали общие интересы у основных социальных групп, т. е. подавляющей массы народа) представляется достаточно очевидным. Советское общество и выражавшие его совокупную волю КПСС и советское государство обладали единством интересов до середины 80-х гг. Затем оно было подточено — при усиливающемся нажиме извне — провалом «перестройки» и быстрым обострением тлевших долгое время подспудно противоречий.

Два взаимосвязанных обстоятельства определяли относительную крепость указанного единства.

Во-первых, решающая роль внешних противоречий, военной опасности, сначала со стороны Германии, ставившей своей целью уничтожение СССР, и Японии, желавшей захватить земли до Урала, а затем США и возглавляемого ими мощного блока НАТО. Эта опасность оказалась «обручами», скреплявшими бочонок с миллионами людей на колоссальной и уже поэтому манящей захватчиков территории Евразии. Попытки геополитических противников «сыграть» на внутренних социальных и национальных противоречиях никогда не прекращались, но они смогли стать весомым фактором внутренней нестабильности лишь тогда, когда СССР по сути дела уже проиграл третью («холодную») мировую войну, когда начался распад Варшавского Договора, а Горбачев сдавал одну позицию за другой, прикрываясь фразами о «новом мышлении» (см. о таковом в очерке первом).

Во-вторых, противоречие между основной массой трудящегося населения, работниками наемного труда на государственных предприятиях и в организациях и по сути не отличавшихся от них членов колхозов, с одной стороны, и слоем управленцев достаточно высокого ранга, именуемых номенклатурой, на протяжении всего этого периода не имело признаков противоречия антагонистического, поскольку данный слой, обеспечивая себе привилегии, вместе с тем успешно выполнял роль организатора всей экономической, политической, духовной деятельности народа. Пока номенклатура успешно справлялась с задачей противостояния советского государства экономически и технически более сильным противникам и сумела при этом обеспечить мощный подъем народного хозяйства и сопровождавший его, хотя и замедлявшийся со временем, подъем материального и культурного уровня жизни населения, наличествовавшие ей с момента рождения аппетиты по части присвоения избыточных благ хотя и встречали нравственное осуждение в низах, но в целом воспринимались как неизбежное зло.

Возникавшие время от времени конфликтные ситуации были связаны с временным понижением жизненного уровня той или иной категории населения, обусловленным провалом сельскохозяйственной политики. Такие ситуации в начале 60-х гг. случились дважды: при введении ограничений на ведение личного подсобного хозяйства на селе и при повышении розничных цен на продукты животноводства.

Особо следует сказать о возникшем во второй половине 60-х гг. до и особенно после ввода войск в Чехословакию так называемом «диссидентском» движении. Оно проявлялось в форме подписей под коллективными заявлениями, осуждающими политику властей по тому или иному вопросу, иногда в попытках провести демонстрации. В этом движении принимал участие узкий верхушечный слой преимущественно столичной (Москва и Ленинград) интеллигенции. За демократическими требованиями свободы слова, печати, выезда за рубеж и т. д. стояли, впрочем, вполне реальные экономические и политические интересы. Сформулированные А. Д. Сахаровым в 1968 году программные тезисы о необходимости конвергенции социализма советского типа с капитализмом западного типа и замирения на международной арене внешне выглядели весьма привлекательно. Но все дело в том, что Запад ни на один день не отказывался от стратегии давления на СССР вплоть до полной победы над геополитическим (а не только идеологическим) противником. Поэтому выполнение выдвигаемых диссидентами требований могло означать для СССР только переход на рельсы капиталистического развития, отказ от системы союзов и неизбежное подчинение Западу.

Массовой поддержки «диссидентское» движение не встречало, и поэтому власти с ним сравнительно легко справлялись: одних выслали за рубеж, другим дали право на свободный выезд (преимущественно в Израиль, хотя «по дороге» многие «рассосались» и оказались в Америке), устроив третьим несколько показательных судебных процессов по статье 64 («измена Родине»), убедив четвертых, что для блага карьеры следует снять свои подписи под ранее сделанными заявлениями и т. д. Особо следует заметить, что при этом репрессии обрушились (после статьи А. Н. Яковлева — тогда работника ЦК КПСС — в «Литературной газете») и на некоторых патриотически настроенных деятелей русской интеллигенции, которых обвиняли в великодержавном шовинизме. Некоторые из них были даже подвергнуты тюремному заключению.

Придание конфликтам отдельных лиц и групп прозападной ориентации имиджа «крупного социального конфликта», который, якобы, «сотрясал общество» и исторически подготовил приход радикал- демократов к власти в России в начале 90-х гг., было одной из главных идеологических задач «демократов» в период, когда они рвались к власти. Использование в своих целях идеалов и имени академика Сахарова и других честных людей, ратовавших за гражданские права в условиях, когда они были существенно ограничены, продолжается поныне социальными силами, которые уже добились возвратаРоссии на рельсы капиталистического развития и защищают свои групповые корыстные интересы. Но ныне они ратуют не за демократию, хотя и продолжают себя называть «демократами», а за укрепление режима, способного завершить этот возврат в условиях, когда народное сопротивление возрастает. После того как этого рода «демократы» благословили армию на кровавую расправу с парламентом в Москве в октябре 1993 года, хорошее слово «демократ» оказалось в общественном мнении скомпрометированным столь же успешно, как в свое время хорошее слово «кооператор».

Не менее существенное значение в рассматриваемый период принадлежало социальным противоречиям другого вида, названных выше «национальными». Как известно, Российская империя стала распадаться вследствие ослабления центральной власти сразу после февральской революции 1917 г. Долго зревшие национальные противоречия «вырвались наружу». В период гражданской войны интервенты (сначала Германия, затем страны Антанты, а также

Япония на Востоке) оказали прямое покровительство сепаратистским устремлениям местной национальной буржуазии (в Закавказье и Средней Азии также феодалам), в результате чего возник на территории бывшей Российской империи ряд новых, зависимых от интервентов государств.

Объединение полураспавшейся страны заново было совершено не под белым флагом восстановления «единой и неделимой», а под красным флагом пролетарского интернационализма. При этом вследствие неравенства сил не обошлось без известных территориальных потерь. Восстановление независимости Польши, обретение полной независимости Финляндией, существенные территориальные потери на западной границе от Балтийского до Черного моря несколько сузили пределы великой евразийской державы. Но она — в новом облике СССР, независимо от характера общественного и государственного строя, — продолжала оставаться объектом территориальной экспансии, прежде всего со стороны Германии и Японии. Планы расчленения Советского Союза, прежде всего гитлеровский план «Барбаросса», предполагали использование националистических движений в целях подъема волны сепаратизма против российского государства с целью его полного уничтожения.

Программа разрешения национального вопроса, принятая ВКП (б) в начале 20-х гг., включала в себя, с одной стороны, «национальное размежевание», создание национально-государственных образований от союзных республик до автономий и национальных округов — при соединении принципов федерализма и областной автономии. Размежевание это с самого начала порождало противоречия вследствие смешанного характера населения территорий и ряда совершенных ошибок. Уже тогда были заложены зерна будущих конфликтов: Нагорный Карабах сначала был включен в Армению, а затем передан Азербайджану; Абхазия была поначалу принята в Союз на правах «договорной» республики, а затем передана в состав Грузии в качестве автономии и т. д. Но до тех пор пока центральная власть была сильна и административные границы имели достаточно условный характер, обусловленные указанным размежеванием противоречия носили скрытый характер, периодически выливаясь в локальные конфликты, погашаемые центральной властью с помощью партийных организаций на местах, а подчас с применением силы (басмаческое движение в Средней Азии, восстание 1924 г. в Грузии и т. д.).

С другой стороны, унаследованное глубокое неравенство в степени экономического и культурного развития народов России для своего постепенного преодоления с позиций интернационализма требовало перераспределения национального дохода в пользу окраин. Дотации союзным республикам из союзного бюджета, автономным из республиканского бюджета РСФСР; распределение инвестиций, при котором преимущества получали окраины в целях создания там индустрии, а также на мелиоративное, жилищное и культурное строительство; организованное направление в республики десятков тысяч квалифицированных рабочих и специалистов для обеспечения создаваемых предприятий рабочей силой, преподавания в вузах и школах, организации здравоохранения и многое другое означало постоянный перелив средств из российских (а частично и украинских) областей на окраины страны. Противоречия в объективных экономических интересах народов находили выражение в политических противоречиях между правящей элитой в центре и республиках, которые неизбежно принимали национальную окраску. Поскольку в результате уровень жизни в большинстве исконно русских территорий центра к 70-80-м гг. оказался ниже, чем во многих республиках, где производительность труда продолжала отставать, данное противоречие стало все более отчетливо проявляться во взаимоотношениях правительственных структур и номенклатуры, что впоследствии сыграло существенную роль в развале Союза.

Формула о социально-политическом единстве советского народа имела прямое продолжение в формуле о дружбе народов СССР, которая была конкретизацией принципа пролетарского интернационализма в границах такого многонационального государства, как СССР, объединявшего десятки сформировавшихся (большей частью уже в советское время) наций, сотни народностей и этнических групп, находившихся на разных этапах исторического развития. При всех недостатках национальногосударственной организации Союза, она сумела, несмотря на указанные противоречия, на десятилетия обеспечить единство основных экономических интересов всех народов и их политическое единство, находившее выражение в союзном, по сути близком к унитарному, государстве при всевластии центральных партийных органов КПСС. Формула дружбы народов тоже выдержала испытания второй мировой войны, хотя и с большими потерями. Оккупация значительной части территории СССР Германией и ее сателлитами привела к возрождению центробежных тенденций в Прибалтике, Западной Украине, Молдавии, среди некоторых народов Кавказа. Освобождение этих территорий в ходе войны встретили кое- где вооруженное сопротивление (Литва, Галиция), сдругой стороны, некоторые народы, поддавшиеся на вражескую пропаганду и втянутые в действия против Советской Армии на фронте и в тылу, были депортированы. Возвращены (кроме крымских татар, немцев Поволжья, турок-месхетинцев из Грузии) они были на исконные места обитания только в середине 50-х гг., что также сопровождалось многочисленными конфликтами с освоившими эти земли переселенцами.

Советская общественно-политическая литература в освещении данной группы противоречий была « зажата», пожалуй, еще сильнее, чем при освещениии противоречий социально-классовых. Эмпирические материалы об упомянутом разрыве в жизненном уровне и путях его выравнивания, о спорах при распределении капитальных вложений находили достаточное отражение в экономической и социологической литературе и в публицистике. Однако в теоретическом плане речь шла только о дружбе народов, об их растущем сближении, о преодолении различий в уровне экономического и культурного развития и по социальному составу населения, о роли миграционных процессов и смешанных браков в этом сближении и т. д. Противоположного характера факты рассматривались как «неприятные случаи», «ошибки» либо флюктуации, неизбежные при действии долговременной общей тенденции, о которой речь шла выше.

Сложившаяся в СССР социально-классовая и национально-государственная система обладала значительным запасом прочности. В этом не сомневались не только официальные источники, не только обществоведы различных специальностей, исследовавших эти процессы, но даже диссиденты, западные политики и советологи. Нарастание внутреннего напряжения, особенно в национальных отношениях, шло подспудно, оно стало явно ощущаться, с конца 70-х гг., когда высшее руководство СССР ввязалось в афганскую авантюру и «застряло» в ней. Необходим был сильный внешний толчок, чтобы объективные противоречия стали осознаваться субъектами социальных процессов и перерастать в социальную напряженность, в конфликтные ситуации, а последние — в конфликты. И этот толчок воспоследовал. Прелюдией к этому толчку послужил новый курс внутренней и внешней политики, предложенный в 1985 г. М. С. Горбачевым и получивший неадекватное его сути название «перестройки» под флагом совершенствования и укрепления социализма в СССР.