[...] Необходимо огромное поэтическое богатство, чтобы отличиться в Романтическом. Романтический поэт не должен утомлять мир и надоедать ему постоянно повторяющимися картинами и давно отцветшими цветами.
Творческий дух должен мощным волшебным жезлом постоянно вызывать новые и меняющиеся явления. При этом вовсе не имеется в виду, что это будет просто расцвеченный фейерверк, который слепит глаза меняющимися и перекрещивающимися огнями. Мы не хотим видеть, как перед нами надуваются цветные мыльные пузыри фантазии; в игре должно заключаться значение, в образе — божественная жизнь. Далее, поэт должен поостеречься, чтобы не остаться непонятным, то есть пч ни в коем случае не должен прятаться в мистицизм. Он должен нам действительно намекать на смысл того, что скрывается за его образами. Пускай он вводит нас постепенно от твердой почвы ясного в царство провидения и мечты. Можно дать почувствовать благоухание почки — цветок все равно останется нежной тайной. Тик и другие использовали для этого народные романы1. Факт производит на читателя надежное недвусмысленное впечатление. И если поэт довел нас до этой вершины, то он может в мелодичном полете воспарить в нежнейший эфир — теперь мы уже не потеряем его из виду. О РОМАНТИЧЕСКОМ11 Бесконечное окружает человека, тайну божества и мир. От человека скрыто, чем он был, есть и будет. Очаровательны и ужасны эти тайны. Здесь вокруг его одинокого корабля простирается бесконечный океан, человек содрогнется перед глухим шумом, в котором ему чудится шторм. И даже если он достигает земли, — уверен ли он в том, что океан, окружающий сушу, не вздымется мощно и не проглотит его вместе с ней. Там вздымается над ним и над всем земным священный эфир. Мысль хочет подняться в это богатое звездное небо с его холодными бессодержательными треугольниками. Лучшие силы души тянутся с бесконечной тоской в бесконечную даль. Но дух человека, хорошо чувствуя, что он никогда не сможет постичь бесконечное во всей полноте, и устав от неопределенно-блуждающего томления, соединяет вскоре свои страстные желания с земными картинами, в которых ему все же чудится отблеск сверхъестественного; с величайшим благоговением он будет вбирать в себя эти картины, прислушиваться к их малейшим призывам подобно тому, как Мария качала на груди своей бога в образе ребенка; они предстают перед ним как ангелы, с радостными приветствиями, но одновременно и с крыльями, на которых они всегда могут исчезнуть в бесконечное. Но и тот ужасный мир посылает нам свои образы — страшных ночных духов. Знаменательные голоса слышим мы из темноты. Почти в каждом образе, содержащем намек на тайну, мы видим предчувствие именно той великой тайны, к которой всегда сознательно или бессознательно стремится наш дух. Это мистическое проявление нашего глубочайшего духа в образе, это вторжение мирового духа, это очеловечение божественного, одним словом: это предчувствие бесконечного в видимом и воображаемом и есть романтическое. Греки, жившие в прекрасном, полном наслаждений уголке земли, по природе жизнерадостные, окруженные блестящей, богатой событиями жизнью, живя более внешне, чем внутренне, стремясь во всем к пределу и удовлетворению, не знали или заглушали в себе эту смутную тоску по бесконечному. Их философы пытались представить все это в ясных системах, их поэты противопоставляли каждому внутреннему импульсу высшего внешне светлый, обрисованный мощными мазками и снабженный атрибутами различия образ бога. Их Олимп стоял тут же, светясь на солнце, и можно было отчетливо рассмотреть на нсМ каждого бога и каждую богиню. Отдельные явления греческой поэзии для нас, возможно, более романтичны, чем они были для самих греков. Сын Севера, которого не могла полностью захватить его не столь блестящая природа, погрузился в себя. И вглядываясь в свою душу глубже, чем грек, он как раз поэтому видел не так ясно. Его природа лежала наполовину в облаках. Оттого его боги были чудовищными, тучеподобными фигурами, оссиановскими туманными картинами*; он знал о морских феях, которые выплывают из голубого бесконечного моря; об эльфах, карликах, волшебниках, которые все выходили из глу бины природы с диковинными известиями. Он уважал своих богов в неприметных камнях, в диких дубовых рощах; но вокруг этих камней кружился мир невидимого, по этим дубам проходило дуновение божественного.
Здесь мы находимся как раз в центре понятия романтического, как оно было сформулировано выше. То, как романтический дух готских племен 2 распространялся вместе с ними в различные страны или встречался с романтикой других народов, то, как романтическое представало в различном виде в разных местностях, и многое другое — все это важные предметы исторического исследования. Значительным представляется также исследование того, как расширялось слово «романтический» от своей национальной соотнесенности до понятия в искусстве. Здесь же еще только о нескольких основных моментах романтики, а именно о романтическом христианстве и романтической любви. Христианство выступило с возвышенными наставлениями из царства бесконечности. Его последователи присовокупили к этим словам картины, тут же появились крест и причастие (отсюда впоследствии романы о Граале3) и т. д; они поражались проявлению религии в святом, в этой чудесной фигуре с небесным сиянием вокруг головы. Паломничество, крестовые походы явились следствием веры Р святость определенных вещей и мест: гроба Иисуса, города Иерусалима, всей обетованной земли. Христианство — многообъемлющий предмет романтики, но все же не мать ее. Уже в старых северных сагах о богах и героях царит романтический дух. Дух романтической любви заключается в следующем: чувствуя духовное и физическое влечение к женщине, мужчина думает в божественном образе найти свое небо. Детская наивность женщины представляется ему детством высшего мира. Прекрасный покров представляется ему целью всех его стремлений, всей его бесконечности. Отсюда обоготворение любимой и преклонение перед ней. Ее лик, подобный розе, предстает его взору просветленным, из ее очей в него струится небесный свет. Самый незначительный знак благосклонности кажется ему благословением неба, каждое нежное слово — откровением. Что здесь видимость, что правда — кто хочет в этом разобраться? Религия и любовь — это то, чего искали и к чему стремились герои. Религиозность, любовь и мужество составляют дух рыцарства. Есть романтические характеры, то есть такие, которые совершенно захвачены романтической верой, она становится мотивом их настроений и поступков: монахи, монахини, крестоносцы, рыцари Грааля и др., как и вообще все поэтические рыцари и женщины средневековья. В природе также есть своя романтика. Цветы, радуги, восходы и закаты, картины облаков, лунная ночь, горы, стремнины, ущелья и т. д. то ^заставляют нас по прекрасным картинам догадываться о нежном, тайном духе, то наполняют нас чудесным ужасом. Некоторые явления природы: ураганы, грозы — врываются слишком грубо, выражают свой дух слишком громко, примешивают к предчувствию слишком большую долю ужаса, чтобы еще оставаться романтическими. Но они могут стать таковыми, если они, упорядоченные, выступают в каком-то действии как предзнаменование. Та местность романтична, где бродят духи, напоминают ли они о прошедших временах, или просто с тайной деловитостью перемещаются вокруг нас. Мы стоим еще вне хоровода воздушных эльфов, которых согласно северной саге видит только тот, кто стоит внутри их круга; но мы чувствуем их веющие движения, мы слышим их шепчущие голоса. Романтизм — это не только фантастическая иллюзия средневековья, это — высокая, вечная поэзия, которая наглядно изображает то, что слова не могут передать или передают очень скудно, это — книга удивительных волшебных картин, которые поддерживают наше общение с темным миром духов; это — сияющая радуга; мост богов4, по которому, согласно Эдде, они спускаются к смертным и избранные поднимаются к ним. Всегда ли отрицательное неверие нового времени имеет лучшую основу, чем опороченное суеверие старого? Из-за постоянного общения с чудесным, которое нависает над нами со всех сторон, многие перестали понимать его. Они перепутали чудесное со своей обыденностью, и тех, у кого еще остались высшие понятия, они называют мечтателями. Ну и ладно, называйте нас мечтателями, но мы с верой войдем в великое романтическое царство чудес, где божественное бродит повсюду в тысячах просветленных образов!