ИОАНН ИТАЛ

«...Пытающимся диалектическими словесами оспаривать естество и положение о преестествеином новом делении двух естеств: бога и человека -— анафема... Учащим о безначальной материи и идеях или о бытии, собезначальном содетелю всех и богу, и что небо, земля и прочие творения — присносущны и безначальны и пребывают неизменными, — анафема. ...При помощи иных мифических образов переделывающим от себя самих нашу образность, и принимающим платонически идеи как истинные, и говорящим, что самосущная материя отделяется от идей, и открыто отметающим самовластие соде- теля, приведшего все от не-сущего к бытию и как творца, гос- лодственно и владычески положившего всему начало и конец, — анафема... Эллинским и инославным догматам и учениям, введенным вопреки христианской и православной вере Иоанном Италом и его учениками, участниками его скверны, или противным кафолической и непорочной вере православных, — анафема» (пер. А. Ф. Лосева но изданию Ф. Успенского «Синодик в неделю православия». Одесса, 1893, стр. 14, 11), 18).

Это не вполне ясное свидетельство крайне интересно. Трудность состоит в том, что сохранившиеся произведения Иоанна Итала часто противоречат ему и рисуют мыслителя гораздо более ортодоксальным христианином. По-видимому, взгляды Итала были уже и внутри себя противоречивыми (как это верно относительно его учителя Иселла), причем наиболее лояльные аспекты его мировоззрения реализовались в его текстах, а наиболее радикальные — в устном учении; очевидно, что и тексты прошли в рукописном предании некий «цензурный» отбор, оставивший только менее опасные для ортодоксии сочинения. Наконец, следует считаться и с тем, что не все написанное Италом и сохранившееся в традиции опубликовано.

Приведенный ниже отрывок взят из книги: «Иоанн Итал. Сочинения» (Тбилиси, 1966, стр.

О ТОМ, КАКИМ ОБРАЗОМ МЫ ВОСКРКСПЕМ С ПРИСУЩИМИ НАМ ПЛОТНЫМИ МАТЕРИАЛЬНЫМИ ТЕЛАМИ

По вопросу, вызвавшему у тебя недоумение, — должны ли тела наши вокреснуть со своей настоящей матерней и формой — я имею сказать следующее.

Если любая телесная вещь состоит из материи и формы, то одно из них первенствует, а другое уступает: первенствует форма, уступает же материя (ибо каждая вещь отличается от всех других по своей форме); ведь очевидно, что вещь есть то, что отличает ее от всех других. Так, человек именуется человеком не по своей материи, ибо не она отличает его от быка или от коня, а [форма]: «живое существо, разумное, смертное», и это есть то, благодаря чему он человек. Потому материя именуется у старых философов ие-сущее Но то, что есть не-сущее, — как может оно быть человеком, или конем, или другим существом того же рода? Нет, коль скоро было показано, что материя — это не-сущее, а форма — сущее, то человек на самом деле есть форма, и форма есть то, что пребывает в нас с самого зарождения п до полного распада неизменным и устойчивым, в то время как материя в нас не остается прежней, например ногти или волосы. Но, расставшись с прежней материей, мы остаемся теми же, в то время как с утратой формы мы не остаемся теми же; материя все время распадается, но мы не подвергаемся распаду, пока пребывает форма. Но если распад постигнет последнюю, то равным образом произойдет и распад нас самих, ибо мы суть форма.

Таким представляется мне решение и для вышеназванного вопроса. Ведь в льва, в пса или в любое другое животное переходит не паша форма, а, без сомнения, наша материя, которую размышление представило как не-сущее. Но коль скоро форма пребывает той же самой и пребудет и тогда, а к тому же окажется и какая-нибудь материя, готовая воспринять эту форму, очевидно, что форма не станет другой из-за смены материи. Поскольку же показано, что материя есть не-сущее, а форма — сущее, также и смена постигнет только не сущее, но никоим образом не сущее. Последнее же есть сущность и сущпостность всякой вещи, как то было сказано. Итак, паши тела воскреснут, и нет никакой помехи этому, коль скоро палична не замкнутая в их пределах материя.