II ОТЕЦ ИОАНН КРОНШТАДТСКИЙ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ СВЯЩЕННИКА Ш.

Наша семья познакомилась с отцом Иоанном при вступлении моего отца во второй брак, когда мне было семь лет. Молодая невеста очень хотела, чтобы брак был благословлен отцом Иоанном; отец Иоанн приехал и с тех пор стал бывать у нас каждый год на квартире в Петербурге...

Я видел, что вокруг отца Иоанна всегда собирались огромные толпы и буквально рвали его одежду, но я не понимал такого стремления людей к нему. Сердце мое было закрыто до 17 лет. Не только христиане шли к отцу Иоанну, но и иноверцы: магометане, буддисты... И действительно, у отца Иоанна была всеобъемлющая душа, сыновняя Богу, дерзновенная.
Когда батюшка приезжал к нам — и, бывало, неожиданно, — тотчас же накрывали маленький столик скатертью, ставили миску с водой и клали крест, привезенный из Иерусалима; Евангелие, кадило и кропило были у нас свои. Особенно любил батюшка молиться в столовой, перед образом Спасителя, который он считал чудотворным. Бывало, встанет и минут пять молча смотрит на этот образ. Когда Увидит, что все приготовлено около него к молебну, становится на колени и начинает молиться. Он всегда молился импровизированными молитвами, произнося некоторые слова очень Резко, с особенным ударением, дерзновенно прося у Господа нам милости.
После такой молитвы, довольно длинной, где он также Всегда поминал об искупительной жертве Иисуса Христа, он

пел сам: „Спаси, Господи, люди Твоя” и освящал воду. Затем, обязательно, ходил по всем комнатам и окроплял их и все постели святой водой. Батюшка говорил, что воздух нашими действиями и нашими мыслями загрязняется, и надо его очищать — святая вода отгоняет и уничтожает этот нечувст- вуемый смрад. После обеда всегда накрывали чай. Батюшка любил чай самый крепкий, почти черный, и всегда просил сполоснуть чай и первую воду слить, как он в шутку говорил: „Надо смыть китайскую нечисть”. К чаю ставили какую- нибудь рыбную закуску. Мяса батюшка совсем не ел". Иногда выпивал полрюмки сладкого вина и, окинув взором присутствующих, давал кому-нибудь допить свою рюмку. Затем ставили перед ним ряд стаканов с крепким чаем, целую стопку блюдечек и глубокую тарелку с кусковым сахаром, и он, благословив, брал сахар целыми горстями и рассыпал по стаканам. Быстро мешал ложкой, разливал по блюдечкам и раздавал присутствующим. Он любил такое общение. К этому времени, обыкновенно, к нам на квартиру набиралось много квартирантов из нашего дома; все стремились к батюшке и во время трапезования спрашивали о своих нуждах. Иногда он, задумавшись, ничего не отвечал, а другим давал советы или молитвенно поминал. После чая всех благословлял и торопился в другое место. У подъезда опять собиралась толпа, и приходилось батюшку прямо протаскивать к карете.
Часто обвиняли батюшку* что он ездит в карете, что женщины иногда с ним там сидят... Как люди злы в своей извращенной природе; кто, как не женщины, окружали Господа нашего, кто, как не они, служили ему своим достоянием? Так и здесь находились богатые люди — женщины, из духовных детей отца Иоанна, которые считали своим счастьем предоставить свою карсту в пользование батюшки. А ему лично было все равно, в чем он едет, — он был выше этого.
Когда я был еще совсем юным, отец мой серьезно заболел горлом. Профессор Военно-медицинской Академии по горловым болезням Симановский определил, что у него горловая чахотка. Все горло покрылось язвами, и голос у отца совершенно пропал. Я помню, на Рождество, по случаю такой болезни отца, не делали нам и елки. В доме царил как бы траур, все говорили шепотом, царило уныние; нас, детей, не пускали к отцу. Только в первый день Рождества нас повели к нему, и он скорбно и молча раздал нам подарки. Симановский заявил, что ему осталось жить дней десять, а если увезти, с
большими предосторожностями, теперь же немедленно в Крым, то он, может быть, протянет еще месяца два. В это время как раз вернулся в Кронштадт из одной своей поездки отец Иоанн. Послали ему телеграмму. Дней через пять он приехал к нам. Прошел к отцу в спальню, взглянул на него и сразу воскликнул: „Что же вы мне не сообщили, что он так серьезно болен. Я бы привез Святые Дары и приобщил его”. Мой отец умоляюще смотрел на батюшку и хрипел. Тогда батюшка углубился в себя и, обращаясь к отцу, спрашивает: Веришь ли ты, что я силою Божиею могу помочь тебе?”
Отец сделал знак головой. Тогда отец Иоанн велел открыть ему Рот и трижды крестообразно дунул. Потом, размахнувшись, ударил по маленькому столику, на котором стояли разные полоскания и прижигания. Столик опрокинулся, и все склянки разбились. „Брось все это, — резко сказал отец Иоанн, — больше ничего не нужно. Приезжай завтра ко мне в Кронштадт, и я тебя приобщу Святых Таин. Слышишь, я буду ждать”. И батюшка уехал. Вечером приехал Симановский, а вместе с ним доктор Окунев, тоже специалист по горловым болезням. Им сказали об отце Иоанне и что завтра повезут моего отца в Кронштадт. Симановский сказал, что это безумие, что он умрет дорогой. (Нужно было из Ораниенбаума ехать на санях по морю, а была ветреная, морозная погода.) Но отец верил батюшке, и на следующий день закутали его хорошенько и повезли в Кронштадт.
Батюшка приехал на квартиру, где остановился отец, и приобщил его Святых Таин. Еще два дня прожил отец в Кронштадте, каждый день видясь с батюшкой. Когда он вернулся домой, Симановский был поражен: в горле все раны оказались затянуты; только голос отца был еще слаб. Симановский во всеуслышание заявил: „Это невиданно, это прямо чудо!” Так совершилось дивное исцеление моего отца по молитвам батюшки. Отец прожил после этого двадцать пять лет.
Через три года после исцеления отца родилась у моей мачехи дочь. Еще заранее просили отца Иоанна быть крестным отцом ребенка. Батюшка согласился. Сестра родилась летом, когда мы жили на нашей даче в Финляндии. Отец Иоанн, по нашим сведениям, в то время должен был быть у себя на родине. Решили крестить сестру и записать, как это в некоторых случаях делается, крестным отцом отца Иоанна, так как он дал На это свое согласие. Крещение было назначено на воскресенье после обедни. Вдруг накануне в субботу к нашей даче
подъезжает извозчик, из экипажа спрыгивает священник. Смотрим — отец Иоанн. „Вот и я на крестины”, — заявляет он, распахивая двери. Мы были поражены, началась, конечно, суматоха. Батюшка велел послать за местным дачным священником и принести из церкви купель. Сам же он пошел по нашему саду и восторгался лесом, который окружал дачу. Через час все уже было готово к крестинам. Началось таинство, которое совершал местный священник отец Симеон Налимов. Отец Иоанн сам держал мою сестру на руках, отрекался сатаны, читал, дерзновенно читал Символ Веры — исполнил, что полагалось крестному отцу. После таинства он сел на балконе в кресло и говорил: „Ну, теперь радуйтесь. Поздравляю вас с новорожденным младенцем... Теперь я ваш родственник, сроднился с вами. И посмотрите, как я нарядно одет, точно к царю приехал...” Действительно, батюшка был при звездах и крестах. Он перецеловался со всеми и радовался вместе с нами. В это время в саду уже собралась толпа народа, и батюшка с верхнего балкона благословлял эту толпу. Потом он пообедал с нами. Я сфотографировал его. И он стал спешить в Петербург, чтобы в тот же день попасть в Кронштадт. Местный помещик прислал ему свой экипаж, и мы проводили его на вокзал, где дачники и финны уже теснились, прося благословения. Когда подошел поезд, кондуктора взяли его на руки и поместили в отдельное купе.
Впоследствии дьякон моей гимназической церкви рассказывал, что он в тот раз ехал в том же поезде, что.и отец Иоанн. Дьякон, увидав батюшку совсем одного, удивился очень и, сев рядом, спросил, куда он едет. „К Ш. на крестины. Они просили меня, и теперь время ехать”. Батюшке никто не говорил, что у нас родился ребенок, да и не мог сказать, потому что сестра родилась ранее предполагаемого срока.
Впоследствии эта сестра Аня, семилетним ребенком, заболела черной оспой. Отец Иоанн безбоязненно провел по ее лицу рукой и погладил ее. А лицо ее в это время все было покрыто язвами, девочка очень страдала. По ее скором выздоровлении не осталось никакого следа от этих язв. Одна только маленькая ямочка около глаза.
Один раз мой отец предложил мне проехаться в Кронштадт вместе с ним, так как он захотел исповедоваться и причаститься у отца Иоанна. Я поехал с ним. Батюшка приехал к нам на квартиру, отслужил молебен, выслал всех из комнаты и исповедал отца. После исповеди отец мне говорит: испове
дуйся и ты у отца Иоанна, и просит об этом батюшку. Но я не готовился к Причастию и ел в этот день мясо, поэтому я и сказал батюшке, что и хотел бы приобщиться, да не могу. Тогда батюшка мне говорит: „Значит, ты не хочешь?” А я отвечаю: Батюшка, я не подготовлен”. Он же, не слушая меня, спрашивает категорически: „Хочешь или не хочешь?” Я, конечно, хотел и сказал ему это. Тогда он опять выслал всех из комнаты и сказал: „Маловер, что ты сомневаешься!” — и исповедал меня. На следующий день я приобщился в храме у него и с легкой душой вернулся домой.
Другой раз мне пришлось приобщаться у отца Иоанна в Великом Посту. Я приехал и пробыл в Кронштадте несколько дней. Батюшку трудно было залучить к себе, и мне пришлось исповедаться на общей исповеди. Пришел я с отцом к Андреевскому собору еще до звона. Было темно — только 414 часа утра. Собор был заперт, а народу стояло около него уже порядочно. Нам удалось накануне достать от старосты билет в алтарь. Алтарь в соборе был большой, и туда впускали до 100 человек. Полчаса пришлось простоять на улице, и мы прошли через особый вход прямо в алтарь. Скоро приехал батюшка и начал служить утреню. К его приезду собор был уже полон.

А он вмещал несколько тысяч человек. Около амвона стояла довольно высокая решетка, чтобы сдерживать напор. В соборе уже была давка. Во время утрени канон батюшка читал сам. После утрени началась общая исповедь.
Сначала батюшка прочел молитвы перед исповедью. Затем сказал несколько слов о покаянии и громко на весь собор крикнул: „Кайтесь!” Тут стало твориться что-то невероятное. Вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Некоторые стремились — особенно женщины — кричать как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них. А батюшка в это время преклонил колени пред Престолом, положил голову на Престол и молился. Постепенно крики превратились в плач и рыдания. Продолжалось так минут пятнадцать. Потом батюшка поднялся — пот катился по его лицу — и вышел на амвон. Поднялись просьбы помолиться, но другие голоса стали унимать их, и собор стих. А батюшка поднял одной рукой епитрахиль, прочитал разрешительную молитву и обвел епитрахилью сначала полукругом на амвоне, а потом в алтаре, и началась литургия.
За Престолом служило двенадцать священников и на Престоле стояло двенадцать огромных чаш и дискосов.

Батюшка служил нервно, как бы выкрикивая некоторые слова, являя как бы особое дерзновение. Ведь сколько душ кающихся он брал на себя. Долго читали молитвы перед причастием — надо было много приготовить частиц. Для Чаши поставили особую подставку около решетки. Батюшка вышел приблизительно около 9 часов утра и стал прйобщать. Сначала подходили те, которые были в алтаре. Среди них подошел и я. Батюшка поднял лжицу, чтобы меня приобщить, поднес ко рту и вдруг отвел, опять опустил в Чашу. Сердце у меня захолонуло, и я застыл: значит, я недостоин Святого Причастия, недостаточно каялся на обшей исповеди. (Меня действительно все оглушило...) Я стою перед Чашей, и батюшка мне ничего не говорит, смотрит внутрь Чаши и как бы мешает что-то, потом поднял лжицу, уже с двумя частицами Тела Спасителя, и приобщил.
Я отошел на клирос и стал смотреть, как приобщается народ. Около решетки стояла страшная давка, раздавались крики задыхавшихся. Батюшка несколько раз окрикивал, чтобы не давили друг друга, грозя уйти. Перед батюшкой, чтобы не выбили у него Чаши, была поставлена другая решетка, и народ пропускался между двумя решетками. Тут же стояла цепь городовых, которые осаживали народ и держали проходы для причастившихся. Народ причащался. Довольно часто батюшка прогонял от Чаши и не давал Причастия; главным образом, женщин. „Проходи, проходи, — говорил он, — ты обуяна безумием, я предал вас анафеме за то богохульство, которого вы придерживаетесь”. Это он говорил иоанниткам, то есть той секте, которая считала батюшку Иисусом Христом, пришедшим второй раз на землю. (Много было батюшке неприятностей и горя от этих иоанниток. Они кусали его, если это можно было, для того, чтобы хоть капля крови его попала им в рот. Батюшка в соборе обличал их и предавал отлучению от Церкви. Но они, как безумные, лезли к нему и ничего не слушали. И даже от Чаши их приходилось оттаскивать городовым.) Несмотря на то что еще два священника приобщали одновременно в приделах храма, батюшка с Чашей, которую он несколько раз менял, простаивал на ногах с девяти утра до половины третьего дня. Надо было дивиться его энергии и силе. Я достоял до самого конца обедни. По окончании ее Святые Дары еще остались, и батюшка позвал в алтарь всех, кто был там, приобщался, но не запивал. Поставив всех полукругом перед жертвенником,
держа Чашу в руках, он стал приобщать людей вторично, Прямо из Чаши. Удивительно трогательная это была картина! Вечеря Любви. Батюшка не имел на лице ни тени усталости, с веселым, радостным лицом поздравлял всех. К большому для меня огорчению, я уже съел просфоры и не мог войти в этот святой полукруг. Служба, Святое Причастие давали столько сил и бодрости, что действительно мы с отцом не чувствовали никакой усталости. Испросив у батюшки благословение на возвращение домой, мы, наскоро пообедав, поехали на санях в Ораниенбаум.
Когда я стал студентом, все глубже и глубже я начал понимать отца Иоанна и духовно привязался к нему... Стали мне вдруг труднее даваться науки, ослабела память, приезжаю в Кронштадт, говорю об этом батюшке; батюшка объясняет мое состояние чрезмерными занятиями в гимназии и велит дать отдых мозгу. Я начал духовно привязываться к батюшке, но это были уже последние годы его жизни. Нас он уже стал принимать на квартире, как родственников. Однажды я приехал к нему, а он был очень болен. Матушка, жейа его, говорит, что завезли его в какие-то трущобы и жестоко избили. Матушка вообще мало рассказывала нам про жизнь отца Иоанна. Называла она его брат Иван, так как в действительности он никогда не был ее мужем. Она хотела даже разводиться с ним и подавала на него в суд.
Но он был непреклонен, и она смирилась. Теперь она также состарилась, у нее болели ноги, она не могла самостоятельно передвигаться, но о себе не заботилась, а только о брате Иване.
Она меня просила, если сделается отцу Иоанну хуже, привезти к нему доктора. „Ведь брат Иван докторов не любит, и трудно заставить его принять врача. Но один доктор Александров ему понравился, — сказала она, — и когда я извещу вас телеграммой, вы его привезите. Адреса я не знаю, но вы так узнайте...” И действительно, спустя недели три получаем мы от матушки телеграмму с просьбой привезти доктора. Я уже заранее просмотрел по книге „Весь Петербург” адреса всех Докторов Александровых, съездил к ним и узнал, кто из них был у отца Иоанна. После телеграммы я отправился по определенному адресу. Но оказалось, что доктор уехал на Кавказ. Что тут делать? Сейчас же послал ему телеграмму с просьбой Указать заместителя. Тотчас же он нам ответил телеграммой и Указал другого доктора. Я отправился по новому адресу, тот
согласился ехать в Кронштадт, но так как было уже одиннадцать часов вечера, то мы решили выехать утром и утром же были в Кронштадте. Батюшка чувствовал себя немного лучше, как сообщила нам встретившая нас матушка. Доктор присел, чтобы обогреться. Вдруг дверь комнаты батюшки открывается, батюшка выходит и идет прямо к нам, подходит к доктору и неожиданно говорит: „Христос Воскресе!” — и троекратно христосуется. Я в недоумении смотрю на батюшку. Потом он подошел ко мне, благословил меня и позвал доктора к себе в кабинет.
Около часа доктор пробыл вместе с батюшкой. Потом выходит батюшка радостный и говорит: „А ведь вот доктор велел мне воздухом подышать. Пускай заложат лошадь. Спасибо тебе, — батюшка повернулся ко мне, — большое спасибо за такого хорошего доктора”, и поцеловал меня крепко в щеку. Это было для меня так неожиданно и вместе с тем так радостно, что у меня слезы выступили. Я рад был, что хоть сколько-нибудь услужил батюшке. А он говорит жене: „Хозяйка, распорядись накормить В.В. всем, что у нас есть лучшего, накорми обедом, пирогом, который сегодня принесли!” Усадил меня за стол, а сам отправился кататься вместе с доктором.
На обратном пути в Петербург, когда мы с доктором сел» в Ораниенбауме в поезд, доктор мне говорит: „А ведь отец Иоанн действительно подвижник, и все, что про него пишут, — ложь. Почему он меня встретил возгласом „Христос Воскресе”? Он воскресил во мне Христа. Я теперь вспомнил, отец Иоанн, — тот священник, который исцелил мою жену от истерических припадков, от беснования. Она не могла выносить близости креста и икон. Я был тогда молодым врачом в Вологде. Проезжал тогда через наш город отец Иоанн. Я был ветреным молодым человеком, неверующим, а теща моя была очень верующая, и она попросила батюшку заехать к нам. Он побывал у нас, помолился, возложил на голову жены руки, и припадки прекратились. Но я считал это случайностью, самовнушением; был, конечно, доволен, что жена моя выздоровела, но не придал никакого значения молитве отца Иоанна. Даже не поинтересовался, кто он такой и откуда. И вот теперь, благодаря вашему случаю, я встретил его и убедился, что это действительно подвижник. Мой случай в Вологде батюшка, оказывается, помнит. Там, конечно, было не самовнушение, а исцеление...” Мне было особенно радост-
jfO слышать это признание врача.
Это наше свидание с батюшкой было последним. Как мне передавали со слов батюшки, Господь потому не дал ему исцеления, что он сам исцелял многих, а исцеляя, брал болезни на себя и должен был пострадать.
При втором моем приезде в Оптину пустынь старец Варсо- нофий сказал мне: „А мне явился отец Иоанн Кронштадтский И передал вас и вашу семью в мое духовное водительство”. И добавил потом: „Вижу я батюшку отца Иоанна, берет он меня за руку и ведет к лестнице, которая поднимается за облака, так что не видать и конца ее. Было несколько площадок на этой лестнице, и вот батюшка довел меня до одной площадки и говорит: „А мне надо выше, я там живу”, и при этом стал быстро подниматься кверху...”
Потом отец Варсонофий рассказал про свою встречу с отцом Иоанном в Москве. „Когда я был еще офицером, мне по службе надо было съездить в Москву. И вот на вокзале я узнаю, что отец Иоанн служит обедню в церкви одного из корпусов. Я тотчас поехал туда. Когда я вошел в церковь, обедня уже кончалась. Я прошел в алтарь. В это время отец Иоанн переносил Святые Дары с Престола на жертвенник. Поставив Чашу, он вдруг подходит ко мне, целует мою руку и, не сказав ничего, отходит опять к Престолу. Все присутствующие переглянулись и говорили после, что это означает какое-нибудь событие в моей жизни, и решили, что я буду священником. Я над ними потешался, так как у меня и в мыслях не было принимать сан. А теперь, видишь, как неисповедимы судьбы Бо- жии: я не только священник, но и монах”.

<< | >>

↑

Источник: Святой праведный Иоанн Кронштадтский. В мире молитвы. 1994

Еще по теме II ОТЕЦ ИОАНН КРОНШТАДТСКИЙ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ СВЯЩЕННИКА Ш.:

- Адвайта - Атеизм - Буддизм - Зарубежная художественная литература - Индуизм - Ислам - История религий - История церкви - Православие - Протестантизм - Религии разных народов - Религиозная литература - Религиозные деятели - Религия и наука - Священные тексты - Теология (Богословие) -