СОВПАДЕНИЕ ФИЛОСОФИИ ЛЕЙТЕНАНТА С ФИЛОСОФИЕЙ НАРОДА

В это время они проводили все вечера у себя вместе с Линденбергером, хлопчатобумажником Мейером, Михелем, старым Ренольдом и еще некоторыми другими крестьянами из Бонналя и подробно расспрашивали, что, по их мнению, можно сделать, чтобы навести в деревне более прочный и надежный порядок.

Они изумились, когда увидели, что взгляды крестьян во всем совпадают со взглядами лейтенанта и что самые смелые мысли лейтенанта не вызывают ни малейшего удивления с их стороны; наоборот, крестьяне во всем спешили подкрепить мнение лейтенанта своим опытом. Это, конечно, не могло не рассеять страха пастора и помещика, страха, который возбуждала в них смелость лейтенанта. И страх действительно исчез. Это привело их обоих к первоисточнику человеческого мужества, а именно к вере в то, что все, кажущееся всем нужным, по всей вероятности, и возможно.
Крестьяне, которые, как и лейтенант, находили, что люди, предоставленные самим себе, ленивы, невежественны, неосторожны и становятся именно такими, как он их описал, опирались на рассказы о старых порядках
в Боннале. Эти рассказы свидетельствовали, что люди в Боннале настолько стали будто бы бестолковы и забывчивы, что их ни к чему приспособить нельзя; во всяком случае, с ними нельзя сделать и половину того, что раньше было обычно в данной местности.
Основания для честного поведения людей были как бы удалены с глаз, а основания для беспорядочной и мошеннической жизни, наоборот, расписывались и воспевались. При помощи мошеннических проделок и ехидства можно-де гораздо дальше пойти, больше выиграть и легче добыть хлеба, вина и мяса. Справедливые поступки люди перестали считать честью для себя и не радовались им, утратив стыд и страх. Даже маленькие дети, когда им что-нибудь запрещали, в состоянии были повернуться спиной и сказать: «Что люди говорят, о том собаки лают». Тот, кто был самым наглым, самым хитрым, самым сильным и обладал наиболее длинным языком, тот главенствовал на собраниях в общине, на суде, и туда направлялся всякий, кто считал себя вправе главенствовать. Дети, предоставленные себе, вырастали как неразумная скотина. Родители смеялись над их злыми выходками в детстве, а затем, когда дети подрастали, они пытались прекратить их шалости побоями. Так же поступало и начальство. Но опыт показал, что они вгоняли семь дьяволов там, где думали изгнать одного. Под конец люди настолько привыкли к такой жизни, что предоставили всё воле судеб, как будто бы это так и должно было быть, и не тужили по этому поводу, как это делают жулики и бродяги в лесу, которые, пока и*ме- ю? что есть и пить, являются самыми веселыми людьми на свете. При такой жизни дети, если они не умирали в первые месяцы, вырастали, несмотря на все, здоровыми и свежими, и так как все видели эти толпы радостных, краснощеких, с горящими глазами ребят, гуляющих в отрепьях и полуголых в снегу, в грязи, то можно было подумать, что не так плоха уже их жизнь. Но когда они становились старше и были ни на что не годными, никому из них нельзя было ничего доверить, ни на кого нельзя было положиться, тогда красные щеки уже никого не обманывали, тем более что румянец на них исчезал. И дети, которые в двенадцать лет выглядели ангелами и были добродушны, как ягнята, в шестнадцать лет становились неузнаваемы, а в двадцать лет делались насто-

ящими дьяволами. Так совпадали рассказы крестьян с основными положениями лейтенанта.
Лейтенант умел заставить крестьянина высказывать свои истинные взгляды на вещи, интересовавшие его. Он это делал, как аптекарь, который извлекает из костей, трав и корешков то, что ему нужно. Но ответы, которые он получал, носили большей частью другой характер, чем те, которые давали, например, пастору хитрые парни, болтавшие лицемерно про благодать божью, про целомудрие и прочие христианские добродетели, во что они совершенно не верили, или помещику, который с чисто дворянским рвением подчеркивал необходимость добросовестного исполнения своего долга со стороны сборщика десятины и прочих податей и также был настолько глуп, что верил всему, чго ему говорили. Но последние случаи несравненно реже, чем первые, ибо интересы помещика настолько раскрывают ему глаза, что он не может так слепо верить, как пастор.
Мне нечего повторять, что подобные элементарные пасторские и дворянские способы собирать материал для суждения о духовном багаже крестьян ничего не стоят. Все, что при этом получается, расходится с истиной. Это все равно, как если бы кто-нибудь взял в руки корешки и травы аптекаря и хотел простым сжатием руки выжать из них их сущность. Все, что он при этом получил бы,— это негодные отбросы и капли воды. Правда, много таких отбросов и воды продается в сотнях аптек под видом продуктов истинно крестьянского духа, как можно видеть в ярмарочном каталоге под руб-, рикой «Книги для народа». Лейтенант видел насквозь душу самого хитрого крестьянского парня и мог ему показать, что он в точности знает, что тот думает. Таким образом, он по желанию мог извлечь из них то, для чего у них не хватало слов и о чем они между собой переговаривались улыбками, кивками, закатыванием глаз и другими гримасами, которыми они все в совершенстве владели. И он приучил также своих боннальских крестьян не скрывать от него своего настоящего мнения, и теперь, в присутствии помещика и пастора, они откровенно высказывались, например, по поводу воровства, заявляя, что народ крадет везде, где трудом и большими заботами не приучили его к тому, чтобы он не воровал-

Они прямо заявляли, что воровство присуще человеку, а честности его нужно обучать, однако в большинстве мест и этого не умеют делать, а во многих местах этого и не хотят делать.

Повсюду, где нет порядка, повсюду, где в стране не привито прочно трудолюбие, повсюду, где царит невоздержанность и разврат, там народ ворует. То же сахмое происходит там, где народ угнетен и не находит себе защиты, там, где его не учат обращаться с деньгами, там, где попирается самая элементарная честь страны, и больше всего там, куда ворвался дьявол сутяжничества и где одни люди с легкостью обирают других. Во всех этих местах для народа воровать все равно, что есть хлеб.
Правда, люди сами себе в этом не признаются. Было бы хорошо, если бы они это делали. Тогда можно было бы из этого исходить и соответственно с ними обходиться; однако у них имеется свой собственный катехизис в голове, и они в общем совершенно искренне считают, что красть нехорошо. Между тем в каждом частном случае, когда имеется какой-нибудь повод, они всегда находят, что на этот раз это не важно, и для каждого подобного отдельного случая в их уме и сердце всегда наготове имеется целая куча оправданий, которые их удовлетворяют, вроде следующих: «Он и у меня украл» или «Если бы он мог, он у меня бы еще больше украл», «Как он свое имущество нажил — это хуже, чем кража», «Чем ему может повредить такая безделица?», «Он больше на одной карте проигрывает», «Если бы я была хорошей девочкой, он бы мне это даром дал», или «Это проклятый парень, хуже не сыщешь — по отношению к нему все не грех», «Все равно у него все пропадет: если я у него не возьму, то другой возьмет»; или другое: «Мне же это тоже так нужно», «Такая малость для бога ничего не значит», «Мне ведь вообще так мучиться приходится», «Мне это теперь как раз так вовремя пришлось, как если бы на это была божья воля».
Подобные слова людям при соответствующих обстоятельствах привычнее, чем «Отче наш», и повсюду, где эти мысли для них так чертовски естественны, они позволяют себе красть. Впрочем, ни у кого не крадут охот-

нее, чем у начальства. «Оно само берет, где только может и хочет»,— немедленно в таком случае подвертывается у них на язык обвинение против начальства. Воровство у иностранцев также считается гораздо меньшей виной: «Нужно было оставаться у себя дома»,— говорят наиболее честные. «Зачем они нас еще больше стесняют — нам и так достаточно тесно? Если у них уничтожают изгороди и опустошают сады, то поделом им» К
Они рассказывали удивительнейшие вещи о ворах и о том, как легко беспорядок, угнетение и то обстоятельство, что человек ничему нужному не выучился, приводят к воровству и как часто ничтожные поводы дают толчок к этому. Между прочим приводили слова одного повешенного, который сказал их своему отцу, стоя на лестнице под виселицей: «Если бы ты меня приучил на ночь вешать мою куртку аккуратно на гвоздь, то меня теперь не вешали бы». А вот слова другого человека, который в результате неосторожного слова оказался запутанным в процесс, а затем дошел и до воровства: «Мне не обидно было бы умереть, если бы кто-нибудь повесил также и тех, кто украл у меня мой дом и все мое имущество. Но их никто не повесит — они заседают в уголовном суде». И это действительно было так.
Крестьяне считали, что имеется две формы воровства: узаконенное и такое, которое наказуется повешением. И они утверждали, что там, где первое совершается легко и где с соблюдением законных форм и порядка можно лишить людей имущества, там и второму удержу нет. Обычно происходит так: если отец какого-нибудь дома придерживается узаконенного воровства, то сын почти наверняка скатится до той формы этого ремесла, которая наказуется виселицей. Крестьяне говорили также, что поскольку никак не удается убедить людей не
1 Не удивляйся, читатель, читая эти слова. Я не внушаю злых мыслей народу. Все это крестьянин думает и без моей книги. Он думает еще больше этого с такой предубежденностью, живостью и в таком мрачном молчании, что против этого яда я не знаю лучшего средства, как открыто выступить против него и показать крестьянину, что его мысли известны Йужно показать ему, что есть люди, которые знают больше его и хотят только одного — путем истины, такой, какой он ее себе представляет, помочь ему двинуться дальше, чем он мог бы это сделать без их помощи. Вот чего я добиваюсь, читатель! Поэтому не бойся, если я разрешаю своим крестьянам говорить обо всем и даже
о начальстве то, что они думают.— Прим. автора.

красть ради самих себя, то вовеки не удастся заставить их прекратить воровство ни ради господа бога, ни ради других людей. Они сказали, что крестьяне ни во что не ставят чужих людей и каждого, кто не имеет к ним отношения, и добавили, что они не знают, как это бывает среди господ, но среди крестьян точно известно, что они считаются с другими людьми только постольку, поскольку это им выгодно.
Недостаток здоровой пищи, по их словам, также часто заставляет народ воровать. И если, особенно в возрасте от шестнадцати лет до совершеннолетия, людям приходится плохо питаться, то ради фунта сыра, ради куска мяса их можно подбить на что угодно.
И скука, говорили они, также доводит многих людей до воровства. Там, где люди не находят более веселья в хорошем поведении и ничто хорошее и невинное их уже не радует, часто даже лучшие, те, которые слишком хороши, чтобы дома стать плутами и мучить своих домашних своей скукой, доходят до того, что ищут случая повеселиться, и при известных обстоятельствах, разгуливая взад и вперед по деревне, находят его только в кабаке или у мошенников.

<< | >>

↑

Источник: И. Г. Песталоцци. Избранные педагогические произведения в трех томах.Том 1. 1961

Еще по теме СОВПАДЕНИЕ ФИЛОСОФИИ ЛЕЙТЕНАНТА С ФИЛОСОФИЕЙ НАРОДА:

- Воспитание ребенка - Дидактика - Дошкольное образование - Избранные педагогические труды - Инновационная педагогика - История педагогики - Книги по педагогике - Коррекционна педагогика - Логопедия - Педагогика и воспитание - Педагогическая методика преподавания - Социальная педагогика - Физическая культура и спорт -