Глава третья О ПРАВЕ РОСПУСКА ПРЕДСТАВИТЕЛЬНЫХ СОБРАНИЙ
Существуют вопросы, которые все просвещенные люди рассматривают как уже давно решенные и к которым, следовательно, они не собираются возвращаться; но как только речь заходит о переходе от теории к практике, люди, к своему великому удивлению, обнаруживают, что вопросы эти вызывают сомнения.
Можно подумать, что человеческий разум уступает очевидности лишь при условии отказа от перевода теоретических положений в практическую плоскость. Поднимались возражения против права роспуска представительных собраний, права, которым наш конституционный акт, равно как и конституция Англии, наделяет обладателя высшей власти. Тем не менее любая политическая организация, которая не закрепляет эту способность за главой государства, обязатель- Из смутного предчувствия того факта, что королевская власть по своей природе была нейтральной и, будучи заключенной в определенные границы, не несла в себе разрушительных прерогатив, было сделано заключение, будто было бы вполне уместно наделить ее подобными прерогативами; в этом случае нейтральность власти оказывалась утраченной. Если бы было предложено дозволить министрам совершать незаконные действия в отношении индивидуальной свободы и в отношении прав граждан, все бы отвергли подобное предложение, поскольку природа правительственной власти, всегда связанной со всеми интересами, сразу же доказала бы опасность наделения этой власти правом на незаконное действие. Но очень часто такой властью наделяли королей, ибо их рассматривали как лиц незаинтересованных и беспристрастных; тем самым разрушалась та самая беспристрастность, которая служила основанием их власти. Всякий произвол противоречит природе королевской власти. Таким образом, мы приходим к двум положениям: либо могущество произвола становится неотъемлемым качеством власти правительственной, либо сам король, утрачивая свою нейтральность, становится своего рода сомнительным министром, поскольку он присоединяет к нерушимости своей власти качества, которыми он никогда не должен обладать. В этом случае эти качества разрушают всякую возможность спокойствия, всякую надежду на свободу. но превращается в оголтелую и несмолкающую демагогию, если только деспотизм, подменяя законные прерогативы мерами произвола, не сводит представительные собрания к пассивным, молчаливым и слепым орудиям. Без сомнения, в большой стране, не имеющей сильных, многочисленных и независимых представительных собраний, не может существовать никакой свободы; но эти собрания могут таить в себе опасность, и ради самой свободы следует разработать надежные способы предотвращения заблуждений. Одно только стремление собраний к бесконечному умножению числа .законов оборачивается неизлечимым бедствием, если немедленное их разделение и пополнение новыми членами не остановит их стремительное и неукротимое продвижение. Умножение законов льстит двум естественным склонностям законодателей — потребности в действии и удовольствию от непременного разрастания законодательных структур. Всякий раз, когда вы наделяете человека особой миссией, он стремится сделать скорее больше, чем меньше. Люди, которым поручено задерживать бродяг на больших дорогах, испытывают искушение искать ссоры со всеми путешественниками. Если шпионы не смогли ничего обнаружить, они начинают сами выдумывать сведения. Достаточно только создать в стране министерство, надзирающее за заговорщиками, как мы услышим бесконечные слухи о заговорах. Законодатели расчленяют человеческое существование по праву завоевания, подобно тому, как военачальники Александра делили мир. Можно сказать, что умножение законов есть болезнь государств с представительной формой правления, потому что в таких государствах все делается при помощи законов, тогда как отсутствие законов есть болезнь неограниченных монархий, потому что в таких монархиях все делается при помощи людей. Неосторожное умножение законов в известные периоды повергало в немилость все благородное, свобо ду и заставляло искать прибежища во всем самом ничтожном и низменном, в рабстве. Вето — прямое средство угнетения необузданной деятельности представительных собраний, но, применяемое часто, оно раздражает их, не лишая тем не менее, их орудия; их роспуск является единственным лекарством, эффективность которого гарантирована. Если не поставить границ представительной власти, депутаты от народа станут не защитниками свободы, но кандидатами в тираны; когда же тирания установилась, она может быть куда более ужасной благодаря тому, что количество тиранов огромно. При государственном устройстве, частью которого выступает национальное представительство, нация свободна только тогда, когда перед ее депутатами поставлена сдерживающая сила. Собрание, которое нельзя ни обуздать, ни сдержать в определенных рамках, в своих действиях являет собою наиболее слепое могущество, оно совершенно непредсказуемо в результатах своей деятельности даже в отношении составляющих его членов. Оно устремляется в излишества, которые на первый взгляд кажутся взаимоисключающими. Неуемная деятельность в отношении всех предметов, безмерное умножение законов, стремление понравиться наиболее подверженной эмоциям части народа, потакая всем его инстинктивным движениям или даже упреждая их, нетерпимость к встречаемому сопротивлению, подозрение в критических настроениях и в этом случае противоречие национальному чувству и упорствование в заблуждении; собранием овладевает то партийный дух, заставляющий выбирать между полярностями, то дух корпоративный, дающий силы лишь для узурпации; безрассудство или нерешительность, жестокость или усталость, благосклонность к кому-либо одному или ненависть ко всем поочередно увлекают его в чисто физические страсти, каковыми являются энтузиазм или страх; отсутствие всякой моральной ответственности, уверенность в том, что благодаря многочисленности ему удастся избежать позора трусости или опасностей отваги, — таковы пороки этих собраний, если они не заключены в границы, которых не могли бы преодолеть12.
Собрание, чье могущество безгранично, более опасно, чем народ. Крупные объединения людей обладают благородными порывами. Почти всегда жалость берет в них верх или они оказываются ведомы справедливостью; но это оттого, что они говорят от собственного имени. Толпа может принести свои интересы в жертву своим эмоциям; но представители народа не должны принуждать ее к подобным жертвам. Их останавливает природа возложенной на них миссии. Неистовая сила народного собрания сочетается в них с бесстрастностью трибунала, и подобное сочетание не допускает излишеств, за исключением чрезмерной строгости. Люди, обычно называемые в собрании предателями, как правило, выступают в пользу снисходительности. Люди же непримиримые, даже если их порой и осуждают, никогда не вызывают подозрения. Аристид6 говорил собравшимся на общественном месте афинянам, что их спасение могло бы быть куплено слишком дорогой ценой несправедливого или вероломного решения. Проповедуя эту теорию, собрание могло опасаться, что его доверители, которые не получили ни необходимой ясности от рассуждения, ни благородного импульса от красноречия, обвинят его в принесении в жертву частному интересу интереса общественного. Нечего и рассчитывать на силу разумного большинства, если это большинство не имеет гарантий в конституционной власти вне собрания. Рано или поздно хорошо сплоченное меньшинство, на стороне которого все преимущества нападающего, которое действует поочередно запугиванием или подкупом, аргументом или угрозой, возьмет верх над большинством. Натиск силы объединяет людей, ибо он ослепля ет в отношении всего того, что не является их общей целью. Сдержанность разделяет их, ибо она оставляет разум открытым для всех частных мнений. Конституционное собрание было составлено из наиболее уважаемых, наиболее просвещенных людей Франции. И сколько же раз оно утверждало законы, которые отвергал их же собственный разум! В законодательном собрании не нашлось бы и ста человек, пожелавших низвергнуть трон. И тем не менее от начала до конца своей краткой и печальной деятельности оно оказалось вовлеченным в заботы, противоположные своим желаниям. Три четверти Конвента ужасались преступлениям, обагрившим кровью первые дни существования республики, и хотя авторы этих преступлений составляли меньшинство в рамках Конвента, они не замедлили подчинить последний своей воле. Тот, кто ознакомился с подлинными документами парламента Англии начиная с 1640 г. и вплоть до его роспуска полковником Прайдом7 незадолго до гибели Карла I, мог убедиться бы в том, что две трети членов этого парламента горячо стремились к миру, который отвергали своим голосованием, и рассматривали как губительную войну, необходимость которой они ежедневно провозглашали. Следует ли заключить из этих примеров, что представительные собрания не нужны? Но в этом случае у народа не будет больше собственного органа, правительство не будет иметь поддержки, а народное доверие — гарантий. Народ отделится от собственного лидера; индивиды отделятся от нации, существование которой не будет ничем подтверждено. И только представительные собрания смогут ввести жизнь в политическое русло. Эта жизнь, конечно же, имеет свои опасности, и мы не обеляем их образ. Но как только правительства, дабы освободиться от них, хотят заглушить национальный дух и подменить его действием механизма, они на собственном горьком опыте понимают, что существуют и иные опасности, единственной защитой от которых является национальных дух и которые не может предотвратить самый отлаженный механизм. Итак, должны существовать свободные, величественные, деятельные представительные собрания. Но их недостатки должны быть устранены. Значит, подавляющая их сила должна располагаться вне этих собраний. Правила, которые собрание устанавливает для себя по собственной воле, иллюзорны и бессильны. То же самое большинство, которое соглашается связать себя определенными формами, разбивает эти формы, когда ему того захочется, и берет власть, уже отрекшись от нее. Роспуск собраний не является, ^ак это утверждают, оскорблением прав народа, напротив, если выборы проходят свободно, он представляет призыв, обращенный к его правам и в пользу его интересов. Я сказал «когда выборы проходят свободно»: ведь когда они несвободны, не существует и представительной системы. Какое же средство управления могло бы сохраниться между собранием, упорно не принимающим ни один закон и не удовлетворяющим ни одну потребность, и правительством, не имеющим права роспуска последнего? Если подобное средство невозможно найти в политической организации, сами события связывают его с употреблением силы. Сила всегда приходит на помощь необходимости. Без возможности роспуска представительных собраний неприкосновенность последних — лишь химера. Они потерпят поражение в самом своем существовании, так как будут лишены возможности обновлять составляющие их элементы.