В своем первом выступлении философская мысль была совершенно подавлена религиозным устремлением. Быть более рациональной, более наукообразной формулировкой смутных мифологических верований суждено ей было судьбою на первых порах ее юного существования.
Роль в своем роде технического, служебного средства несла она, будучи обязана удовлетворять второстепенные нужды религиозной жизни. Так было с философским мышлением во всех древних религиозных миросозерцаниях: и у евреев, и у египтян, и у индусов, и у эллинов, и у германцев, и у славян. Удовольствоваться таким положением технического придатка философская мысль, разумеется, не могла, и она воспользовалась первой же эпохой глубокого религиозного распада, чтобы стать на свои ноги и заявить о своей самостоятельности громким голосом. Это случилось в тот момент, когда рост духовного самосознания показал античному миру недостаточность и несостоятельность примитивного мифа, космогонии, т. е. в момент становления и сформирования древнеэллинской культуры. Философская мысль дала тогда ряд собственных концепций, учений и систем. 108 Б. В. ЯКОВЕНКО Это первое самостоятельное выступление не смогло, однако, удержать за философией завоеванных позиций. Крах древнеэллинской культуры был одновременно и крахом греческой философии; воспоследовавшее за ним религиозное обновление выразилось сейчас же в повторном порабощении философского мышления религиозным догмам в так называемой христианской философии. И долговременно было это новое рабство, превратившее философскую мысль в конце концов в школьную, узко схоластическую технику теологических доказательств и тем лишившее ее всякой осмысленности, всякого значения. Только с эпохой Возрождения открылись для философии снова горизонты самостоятельного существования и наступил период хоть и постепенного, но уж зато беспрерывного и бесповоротного освобождения от религиозного засилия. Правда, и до XIX столетия, и в течение его религия не раз беспокоила философию попытками так или иначе присвоить себе руководящую роль в философских делах. Но несущественны и безуспешны были ее старания. Вызвать новую эпоху религиозной философии ей оказалось не под силу, и единственным серьезным отголоском ее воздействия на философскую мысль было не раз за это время повторявшееся усилие построить философскую систему на теистическом фундаменте, по существу своему означающее отступление религиозного засилия по всем важнейшим позициям. Неизбежность такого исхода исторической борьбы между философией и религией станет совершенно ясной, если посмотреть на их взаимоотношения с систематической точки зрения. а) Философия и религия совершенно различны уже по той психической атмосфере, в которой вращается каждая из них. Эта разница фиксируется противопоставлением психологических понятий мышления и веры. Правда, психическая жизнь человека не мозаическое изделие и не продукт механического сложения отдельных элементов воедино. Всякий момент психической жизни отражает в себе всю ее сполна, во всем разнообразии ее основных проявлений. В каждом моменте психического переживания налицо все стороны психической жизни, все существенные функции ее и особенности. Так что в каждом религиозном переживании неизбежно присутствует момент мысли, а в каждом мыслительном состоянии — момент веры. Но из этого еще совсем не следует того, что мышление и вера находятся в глубоком сродстве или что одна из сторон этого противопоставления есть только видоизменение другой. Ибо каждое переживание означает собою господство только одной из основных черт, причем все другие черты, хоть и присутствуют, играют роль аксессуарную, дополнительную. Так, вера есть состояние по существу своему эмоциональноволевое, пользующееся мыслью лишь в целях своего проявления вовне. Наоборот, мышление есть психологическое по МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 109 нятие, группирующее под собою состояния исключительно интеллектуальные, разумные, познавательные. Эти состояния тоже, конечно, сопровождаются переживаниями эмоционально-волевого характера, и даже специально эмоциональноволевыми переживаниями веры, но последние играют при этом роль простых обертонов, помогающих мысли перейти во внешнее действие или вообще фактически овладеть в данный момент всеми жизненными обнаружениями мыслящего индивидуума. Психологически отношение между философией и религией сводится, стало быть, к обратно пропорциональному сосуществованию в каждом психическом переживании моментов интеллектуальных и эмоционально-волевых. Ни о каком примате веры над мышлением или мышления над верой, значит, не должно быть и речи. Если же в истории философии, особенно в давно прошедшие времена, часто наблюдаются попытки установить примат того или другого рода, то это происходит главным образом потому, что в сферу психологических установлений переносится чрезвычайно двусмысленный гносеологический термин: познание, одинаково отягощенный и крайне интеллектуалистическим, и крайне религиозным истолкованием. В первом случае вера выдается за особый вид познания, во втором — познание рассматривается как особый вид веры, чем и нарушается истинная психологическая природа этих равноправных функций душевной жизни человека. При этом такое нарушение, простительное в давние смутные времена, совершенно непростительно в устах современных представителей этих крайностей, перед своими глазами имеющих такое бесконечное множество психологических исследований, вполне ясно устанавливающих подлинную природу психической жизни. б) Еще глубже различие между философией и религией в гносеологическом отношении, запечатлевающееся в противопоставлении понятий разума и веры. Своим исходным пунктом религия всегда берет сверхъестественную данность Слова Божия, Предписаний с Неба, чудесным образом объявляющихся в душе человека. Она отправляется, значит, от совокупности таких понятий, которые по своему содержанию являются простой словесно-интеллектуальной транскрипцией чисто эмоционально-волевых переживаний веры. Наоборот, философия исходит из основоположений, добытых путем долгого размышления, долгих поисков, анализов, углублений и критики. Это различие в исходе тесно связано с различием в критерии объективной истинности. Исходя из данности Слова Божия, религия видит в эмоционально-волевом содержании этого Слова, в необъяснимых, непостижимых по своей чудесности первофактах Божественного обнаружения высшее мерило всякой достоверности, всякой необходимости и опирает па него все остальные свои познания, построения и утверж 110 Б. В. ЯКОВЕНКО дения. Философия требует как раз обратного: основным критерием истинности она считает то, что наиболее свободно от чудесности, загадочности, эмоционально-волевой произвольности. Разум должен в себе самом найти то, что сможет гарантировать и утвердить его действия, в себе самом открыть первооснову охватываемого им Сущего. Перед извне-чудесно- данным и принципиально-непостижимым он нем, туп, беспомощен и обречен на постепенное отмирание. Если, однако, существует мнение, сближающее гносеологически философию и религию на том основании, будто обе они исходят из данного, будто обе должны признать изначальную загадочность Сущего, то причиной тому является двусмысленность слова: Данное. Данность может быть конститутивной, принципиально-изначальной, основополагательной. Такова она в религии, в религиозных спекуляциях, в Символе Веры. Но данность может быть и только предварительной, наводящей, пропедевтической. Такова она в философии, в сфере разумного сознания Сущего. Здесь она играет роль внешнего отправного пункта, который надлежит еще обдумать, объяснить, привести к его основаниям. Основные философские истины никогда не даются непосредственно; они достигаются всегда лишь после длительного, мучительного пути нечеловеческих усилий. Данной философски бывает только проблема, только задача, только загадка,— с тем, чтобы она была разрешена и тем объяснена из подлинных критериев разума. Другими словами, нужно делать строгое различие между данностью субъективной и данностью объективной. Религия признает объективной субъективную данность. Философия — и в этом ее гносеологическая сущность — отвергает такой Misch-masch.1 Данность субъективная представляется ей данностью исходной, но неискомой; данность объективная есть для нее данность искомая, но неисходная. И это следовало бы помнить особенно тем современным философам, которые, оставаясь на чисто философской почве и совсем не стремясь подчинить философию религии, тем не менее проповедуют дативизм * и интуитивизм, чем и объективируют самое что ни на есть субъективное. в) Столь же различны философия и религия методологически. Религия догматична во всех своих проявлениях. В молитве ли или богослужении, в вероучении или в объяснении Сущего — повсюду она обнаруживает один и тот же догматизирующий жест. Сомнений, рассуждений, вопросов она по существу своему не терпит. Молчи, веруй, молись, повинуйся — вот ее основные требования. Помни о своем ничтожестве и о величии Бога; помни, что пути Божьи 1 [смесь, всякая всячина (кем.)] * Комментарии к словам и выражениям, помеченным звездочками, находятся в конце книги. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 111 неисповедимы; помни, что ум твой прожжен грехом и бессилен постигнуть тайны Божьи, — вот что говорит она каждому, кто пытается «мудрствовать лукаво». Без колебания кладет она в основание свое ряд догм, принимаемых чисто эмоционально и утверждаемых чисто волевым образом. Пусть те догмы оглашают чудеса, загадки, непонятное. Это — Слово Божие, значит — высшая истина и справедливость. Совсем противно этому методологическое поведение философии.
Непосредственное недоверие ко всякому утверждению делает она своим основным методом. Всякая догма, всякое положение, всякий постулат, всякое суждение, всякое переживание, всякая мысль должны быть взяты сначала как проблемы, затем обмыслены, проанализированы, приведены к своим истокам или признаны сами истоками. Тогда на место религиозной произвольности становится философская необходимость. Тогда догматическая беспросветность сменяется критической ясностью и понятностью. Тогда произвольный деспотизм чувств и воли отступает перед подлинной свободой мыслящего духа. Одним словом, основной и первоначальный метод религии — догматизирующий, чувственно-интуитиви- зирующий, индивидуализирующий, тогда как основной метод философии — критизирующий, рационализирующий и генерализирующий. Если, однако, существует взгляд, сродняющий философию и религию друг с другом на том основании, будто обе они одинаково предполагают истоки, а истоки эти можно только утверждать догматически, — беспредпосы- лочной-де спекуляции вообще не может быть, — то в этом виновата двусмысленность понятия предпосылки. Предпосылаться может, во-первых, все то, что принимается без дальнейших рассуждений на веру, например Символ Веры в христианской религии и философии, или данность ощущений у сенсуалистов, или данность переживаний у современных импрессионистов. Таких предпосылок философия не хочет, и если она пользуется ими, то только потому, что не созрела еще в своей методологической особенности. Но предпосылаемы могут быть, во-вторых, и такие утверждения, ценность, значение и первичность коих предварительно проверена, засвидетельствована аналитически, закреплена критически. Такая предпосылочность — идеал философии. И вряд ли кто больше постарался в этом направлении, чем Кант и его новейшие последователи. О совершенстве их построений говорить, конечно, не приходится и в этом отношении. Но отсюда совсем еще не вытекает принципиальной невозможности беспредпосылочной философии вообще. Это бы следовало помнить тем философам, которые, подмечая у Канта и неокантианцев некоторое действительное несоответствие между адогматическими требованиями и все же догматическим их выполнением, отвергают безосновательно 112 Б. В. ЯКОВЕНКО самую возможность принципиального адогматизма и строят свои теории уже заведомо догматически.1 г) Трудно не заметить того, насколько различны непосредственные цели религии и философии. Религия хочет привести человека в определенное эмоционально-волевое настроение, подготовляющее его к принятию великой милости Божьей, грядущего Царства Небесного; другими словами, религия есть попытка установления должных отношений человека к Богу. Вполне естественно, что она выражается не столько в положениях теоретического характера, сколько в предписаниях, советах и повелениях практического содержания. Правда, всякую религию сопровождает определенная концепция мира, человека, жизни. Но не она играет здесь центральную роль. Сосредоточием служит культ, богослужение, т. е. общение с Богом, подготовление себя к Великому Свиданию, процесс молитвы и умилостивления или же, наконец, процесс внутреннего раскания и перевоплощения. Философия стремится к совершенно иной цели. Вникнуть критически, разумно в Сущее, опознать его подлинную природу, выявить ее целиком и во всех особенностях — вот что составляет ее непосредственную задачу. О практике, об установлении жизненных отношений, о будущей жизни и т. д. она совсем не думает. Правда, среди ее проблем есть проблемы, относящиеся непосредственно к практике, даже к отправлениям религиозного культа. Но ко всему этому философия подходит все же чисто теоретически; лишь с вопросом о том, как понимать это, а не с вопросом о том, как нужно действовать. Если, тем не менее, философия сближается и в этом случае с религией на том основании, будто она тоже в конце концов имеет в виду практику и должна быть по преимуществу философией жизни и действия или философией миросозерцательной, то ответственность за такое смешение областей должно нести на себе двусмысленное понятие деятельности. Что философское мышление действенно — это факт несомненный, ибо всякое психическое состояние характеризуется чертами действенноволевыми. Но что философия есть философия действия и практики — это уже существенно неверно, ибо своей целью философия имеет содержание познания, а не волевые упражнения. Зато религия действенна в обоих смыслах: и как психическое переживание, и как особого рода волевой опыт. И это следовало бы помнить всем тем философам, которые ныне с таким увлечением взялись за построение всевозможных философий жизни, действия и т. д., распахивая тем настежь двери религиозному засилию; а в равной мере и тем из них, 1 См.: Volkelt. Im. Kant’s Erkenntnistheorie. 1879. S. 87 ff.; Лосский. Обоснование интуитивизма. 1908. С. 99. В противовес см.: Vaihinger. Die Philosophie des Als ob. 1911. S. 613-733, особенно S. 722 ff. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 113 которые, уступая малодушно перед модой времени, слишком подчеркивают миросозерцательную, практическую сторону философских спекуляций. д) Не менее ясно, наконец, различие философии и религии но их предмету. Всякая религия имеет своим непосредственным предметом Бога, Бога Живого, личного, человекоподобного. Только такому Богу хочет служить она, только от такого Бога ждет помощи, спасения и райского благополучия. При этом безразлично, будет ли то Бог единоличный, троичный или множественный; телесный, телесно-духовный или только духовный. Важно, в сущности, лишь то, что во всех своих исторических формах и видоизменениях он глубоко вещен, конкретен, чувствен. Даже в самых утонченных религиозных культах — христианских — Он предстоит человеку как Высший Сверхприродный Человек, как некоторая пространственно и нременно определенная, действенная данность. И милостей от него ждет душа верующего совершенно конкретных, осязательных, под внешней сверхъестественностью своей чисто земных, эвдаймонистических. Все это указывает на то, что предметом религии является всегда идол, что религиозное служение есть идолопоклонничество, что верующий есть и остается нсегда идолопочитателем. Религиозность означает собою, стало быть, пленение вещью, непосредственно данным явлением. Колее, чем какая-либо другая сфера, очерчена она по своей сущности кругом субъективизма и человеческого произвола; более, чем какое-либо другое проявление человеческого духа, несет на себе печать чисто человеческого противопоставления себе чего-то иного и внешнего и не менее произвольного перенесения на это чуждое что-то самых лучших и возвышенных черт человечности. Одним словом, она представляет собою типичнейшее выражение языческого отношения к миру и жизни. Совсем иным предметом пленена философия. Мимо всех явлений, субъективистических проекций вовне и эвдаймонистических вожделений идет она, чтобы постигнуть Сущее гак, как оно есть во всем множественном целом его частей и особенностей. Предмет философии, стало быть, гораздо обширнее, так сказать, многочисленнее предмета религии; этот последний может быть только одним из объектов философского размышления, направляющегося столько же на Бога, сколько и на Прекрасное, Нравственное и Существующее. Религия неизбежно провинциальна, философия необходимым образом универсалистична. Но этим, конечно, различие их далеко еще не исчерпывается. В сущности философия совсем не имеет в числе своих частичных предметов Бога. Будучи предопределена к подлинному постижению существа Сущего, она прежде всего отвергает во всех сферах своих приблизительные, человечностью и субъективизмом прожженные представления и концепции. Отправляясь пропедевтически между 114 Б. В. ЯКОВЕНКО прочим от исторически данной и по природе своей идолопоклоннической религиозности, она ищет при этом путем критики и анализа того, что скрывается за произвольными образами религиозного представления, вышелушивает, так сказать, драгоценное зерно из случайно облепившей его и скрывающей шелухи и в результате приходит к установлению особой и независимой от других сфер сферы Святости, запечатленной примитивностью и на ни что иное не сводимой категориаль- ностью. Это — Святость без Бога, вне языческих фантазий верующего человека, независимо от иных категориальных примитивов Сущего, в частности от Бытия. Если, тем не менее, философия и религия часто отождествляются по их предмету, то в этом виновата главным образом двусмысленная неустойчивость понятия предмета, означающего собою одинаково и предварительную данность материала, и критически добытую наличность подлинного объекта. Только благодаря ей возможно отнесение черт чистой Святости ко внешне данному, вещному Богу, т. е. только благодаря ей возможна искажающая их языческая интерполяция Святого в Бытие. И наоборот, только ею создается возможность привнесения в сферу Святости черт и моментов, присущих принципиально только Бытию. В действительности «предмет» религии — Бог — является для философии всего лишь внешним отправным пунктом ее критических поисков своего собственного предмета, а сфера религиозности вообще представляет собою только тот резервуар, из которого она почерпается необработанным материалом. Там, где начинается философия, религиозное творчество уже кончилось; там есть только исторический факт религии, с которым философия связана не систематически, а историкопсихологически. И это следовало бы помнить особенно современным проповедникам так называемой религиозной философии, своей проповедью лишь споспешествующих господству языческой хаотичности и фантастичности над просвещенным философским мышлением.