Хоть искусство и столь же древне по своему культурному самоутверждению, как религия — если даже не древнее ее, — по силе своего влияния на философское творчество, по размерам порабощения этого последнего своему игу оно все же не может равняться с нею.
В то время как философия и религия существуют скорее последовательно, чем одновременно, то угнетая друг друга, то торжествуя на поле битвы над неудачливым врагом, философия и искусство почти всегда сосуществуют, более того, делят обычно по-братски общий культурный подъем сил. Век Перикла, эпоха Ренессанса — МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 115 тому лучшее доказательство. Разумеется, существуют и уклонения. Но и они не свидетельствуют серьезно против мирного сосуществования философии и искусства, ибо никогда не играют исторически значительной роли. Прямой враждебности и борьбы между философией и искусством история не ведает. »тим и объясняется, вероятно, то, что философия никогда не переживала чисто эстетической эпохи, никогда не знала действительного порабощения своей сферы интересам искусства. Из этого не следует, однако, того, что среди бесконечно многообразных явлений философской мысли нет таких, которые носят на себе отпечаток господства эстетических идей. Эстетизм в философии совсем не редок. Его можно встретить на протяжении всей истории философии. Только его проявления почти всегда индивидуальны, единичны, отрывочны, почти никогда не носят массового характера, не получают эпохального значения. Характерно вместе с тем, что выступает он зачастую рука об руку с мистицизмом, предвещая таким образом приближение упадка философской мысли и засилия религиозных догм. Лучшими примерами в этом отношении могут служить: система Плотина, концепции немецких романтиков, особенно Шеллинга, являющегося типичнейшим философским выразителем этого течения, и философское миропонимание Эмерсона. Относительно романтизма можно даже сказать, что эстетизм имел в лице его недолговременную философскую эпоху. Ныне ярким выражением чистого эстетизма служит философская система Бенедетто Кроче, а как пример мистицизированного эстетизма может быть указано миросозерцание Андрея Белого. От упреков в эстетизме не могут уберечься и воззрения Канта, венчающего сферы теоретической и практической философии объединяющею их сферой эстетики и тем как бы подчеркивающего философское превосходство Прекрасного над Бытием и Справедливостью. И то же самое приходится сказать о философских учениях Лотце, Соловьева и некоторых современных неокантианцев. Редко захватывая всю сферу философского творчества, эстетизм зато чаще проявляется частично в подведении под эстетическое начало только некоторых провинций философии. Тут примерны, с одной стороны, системы Фриса и Гербарта, эстетизирующие этику, а с другой — опять-таки концепции Шеллинга и А. Белого, в форме религиозного символизма порабощающие религиозный смысл игу эстетической формы. Но и логика тоже не всегда бывает обезопасена от влияния со стороны эстетических понятий. Достаточно указать на то, что такой классический представитель ее, как Зигварт, видит и ней искусство мысли, продолжая в этом отношении то извращение логической сущности мышления, которое по своему происхождению восходит к греческой софистике, с силой выражается затем в некоторых схоластических учениях, в XIX 116 Б. В. ЯКОВЕНКО же веке выдвигается, с одной стороны, Бенеке, с другой — Ницше, и будучи в свою очередь продолжаем в том же направлении представителями так называемого прагматизма.1 Как и религиозное засилие над философской мыслью, эстетизм являет собою тенденцию совершенно недопустимую. Философия глубоко отлична и принципиально отграждена от сферы искусства. Это явствует уже из того, насколько редки и бессильны попытки эстетизма исторически. С полной же очевидностью недопустимость его может быть обнаружена лишь систематическим рассмотрением. а) И прежде всего, философия и искусство вращаются в совершенно разнородной психической среде; свое выражение эта разнородность находит в основном различии психологических понятий мышления и фантазии. В противоположность мышлению фантазия есть своеобразное эмоционально-волевое устремление психических переживаний: фантазировать — значит творить в представлении, преображать старые представления в новые. Само собою разумеется, что мышление не может обойтись в своем поступательном движении без помощи такой душевной функции, иначе оно остановилось бы и погибло. Волевое усилие, постоянно наличное в мышлении, выражается как раз в акте интеллектуального фантазирования. Но этим мышление нисколько не лишается своей самостоятельности, ибо по-прежнему главенствует в атмосфере интеллектуальной жизни над фантазией, как основной тон над обертоном или как рабочий над его орудием. Равным образом и фантазия во всяком состоянии своем так или иначе пользуется интеллектуальной функцией сознания, а при символическом творчестве наделяет ее даже в высшей степени существенной ролью, чем, однако, нисколько не нарушается ее собственная самостоятельность, ибо психическое руководство сохраняется при этом за нею. Все различие основывается здесь, стало быть, на том, что в первом случае акцентуирована интеллектуальная функция, а во втором — творческая. Забывая это фактическое положение дел, эстетизм совершенно произвольно превращает мышление в разновидность (одну из важнейших) фантазии. Взять в пример хотя бы одного из бессознательных его провозвестников, И. Г. Фихте. Все здание на- укоучения, т. е. вся сфера интеллектуальной жизни, стоит у него на фундаменте саморазвивающейся силы воображения. То, что у Канта играет еще роль «слепой силы», помогающей мышлению реализировать свою функцию,2 приобретает у Фихте значение самодовлеющей и зрячей силы, заполняющей 1 Логический эстетизм доведен до крайности в книге Vaihinger’a «Die Philosophie des Als ob* (1911), утверждающей чистейший фикционизм познания.
2 См.: Kant. Kritik der reinen Vemunft. B. 103. Ср. также: В. 151 f., A. 123 ff., и в Reflexionen zur Kritik der reinen Vemunft (Hrsg. von Erdmann. II. 1884). № 606. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 117 собою все содержание разумного мышления.1 Такая психология мышления (в частности, философского) нисколько не лучше и не правильней предшествовавшей ей психологии ассоциа- ционизма, все сводившей на механические комбинации ощущений и представлений. Если, на деле, многие философствования все же психологически проникнуты эстетическими мотивами, а еще более многочисленные ими затронуты, то этим только констатируется печальная туманность и неустойчивость психологического термина: творчество, которая совершенно непростительна в устах современных философов, перед собою имеющих такое обилие уже достаточно точных (в сфере данного вопроса) психологических исследований.2 б) Точно так же различны философия и искусство методологически. Ибо прямо в противоположность философии искусство обнаруживается в жизни крайне догматическим образом. За свой исходный пункт и одновременно за свой последний критерий оно берет определенные формы Прекрасного, впервые открывающиеся гению непосредственно в момент творческого напряжения. Эти формы — как бы Последняя Последних. От них идет все в искусстве и к ним же приходит. Их остается только признать в их возвышенной и непостижимой чудесности, чтобы затем руководствоваться ими как высшей и безапелляционной инстанцией и в делах художественного творчества, и в делах художественного переживания. Сомневаться в них и обосновывать их нельзя, ибо нбкак. Художественная критика по существу дела имеет только техническое значение, может касаться лишь реализации идеальных форм, признавая ее удачной или неудавшейся и тем отмечая творческий акт или художественное сопереживание как адекватные или неадекватные. Если тем не менее иногда сближают философию с искусством методологически, а вследствие этого и гносеологически, то в этом виновато недостаточно ясное представление о сущности разумного познания, за последнее столетие бесповоротно признанного в его ультра- адогматическом значении. Критика начал и повсеместное обоснование — вот две характернейших гносеологически-мето- дологических черты философского мышления, которых лишены одинаково и художественное творчество, и художественное наслаждение. И об этом следовало бы помнить современным представителям как символизма, так и экспрессионизма. 1 См.: Fickle. Samtl. Werke. 1. S. 215 ff. Ср. также: Hegel. Samtl. Werke. I. S. 22 f., 24 f., 33, 42, 45 f. 2 Еще явственнее различие между философией и искусством, по их психологической атмосфере, если за психологическую характеристику искусства взять не функцию фантазии, а функцию вчувсгвования (Липпс) или функцию экспрессии (Кроче). Философский эстетизм выражается тогда психологически либо в эмоционализации мышления, либо в приведении его к акту его словесной или какой-либо другой экстериоризации. 118 Б. В. ЯКОВЕНКО в) Совершенно очевидно различие философии и искусства по их цели и по их предмету. В противовес теоретическому уклону философского мышления искусство имеет в ввду практику, даже более того — технику художественного творчества и переживания. Его основная цель — осуществление Прекрасного в линии, мраморе, краске, звуке, слове, движении. Равным образом вещностью, внешней являемостью, конкретной материальностью запечатлен предмет искусства. Оно ведает Прекрасное лишь во плоти, лишь в пространственно-временнбй определенности, лишь в его фе- номеналистическом противостоянии творящему или воспринимающему его субъекту. Это — либо идеализированная природа, либо идеализированный человек, либо идеализированная внутренняя жизнь личности и общества; одним словом, предмет искусства — идеализированное бытие, красота в одеждах существующих вещей. В отличие от этого предмет философии гораздо обширнее: кроме Красоты и Бытия философия интересуется еще Святым и Справедливым. Но мало того! И в самой Красоте ей дорога не вещественная выявленность, не феноменалистическая пространственно- временная проецированность, а подлинная сущность Прекрасного. Она отвергает и здесь феноменалистическое влияние субъективизма и в этом случае протестует против извращения Сущего в лице Прекрасного чуждыми ему и неадекватными чертами Бытия и ищет Красоту такою, какова она есть, т. е. Красоту вне мрамора, вне линии, вне краски, вне слова, вне звука, вне движения, а не такою, какой она кажется в вещах человеку. Потому многообразие материальных произведений искусства, представляющих собою непосредственный его предмет, является для философии только одним из случайных исторически ей данных исходных пунктов, совсем не одним из ее действительных предметов. Отправляясь от культурно-исторической данности искусства, философия стремится путем разумной критики выявить из этого материала подлинные основные черты Прекрасного, освободить его от Бытия и Человека. Там, стало быть, где начинается философия Прекрасного, искусства как такового уже нет, там есть лишь факт так называемых художественных произведений, обладающих для философии не систематическим, а только историкопсихологическим значением. Если же, несмотря на все это, иногда допускается совершенное или частичное совпадение сфер философии и искусства, то в этом виновато либо нежелание, либо неумение различать между техникой и теорией, предварительным материалом и действительным предметом. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 119