Неотрадиционалистские проекты женственности

Модель «работающаямать» легитимизирована многопоколенной советской традицией массовой женской занятости, моральной и экономической ответственностью за семейно- бытовую сферу и натурализованным материнством (эксклюзивным родительством). Она находит оправдание в дискурсе равенства и поддерживается логикой рыночных механизмов переходного периода. При этом для стратегии «работающая мать» в постсоветских условиях характерны новые правила. В новой версии обязанности работающей матери не являются ее гражданским долгом. Приватизация материнства и отделение родительства от сферы гражданских обязанностей сочетаются с. приватизацией работы. Занятость становится личным выбором женщины, обоснованным моралью и экономикой.

Обязанность участвовать в общественном производстве сменилась экономической необходимостью обеспечения семьи, которая потребовала активизации роли женщины в сфере оплачиваемой занятости. Опыт экономической независимости женщины в семье, зависимость статуса женщины от ее статуса в публичной сфере, материнство как экономическая функция — все это укорененные советские стереотипы, сохраняющие свое значение в постсоветском обществе во многих социальных средах (Римашевская 1997).

Модель «работающая мать» не является однородной. В разных социальных слоях существуют различные правила игры. В случае работающей матери, делающей профессиональную карьеру, ее занятость является выбором, поддерживаемым либеральной идеологией. При варианте экономически вынужденной работы женщины воспроизводят советскую традицию ответственности за семыо и репрезентируются как жертвы неэффективной социальной политики, создающей трудности совмещения ролей.

Модель «домашняя хозяйка» легитимизирована ориентацией на представления о лучших жизненных шансах, характерных для западного старого среднего класса и высших слоев досоветского и постсоветского российского общества. В российском обществе данный проект (как и проект «мужчина — единственный кормилец в семье») никогда не опирался на массовый жизненный опыт. Роль домашней хозяйки позиционируется двойственным образом. С одной стороны, это проблема идентичности женщин среднего и высшего класса. В этих слоях создаются образцы регенерации патриархатного разделения труда, которые репрезентируются как традиция. Отношения равенства в семье оказываются недостижимыми, однако женщина становится менеджером домашнего хозяйства, ее роль «профессионализируется». Однако ее позиция проблематизирована, поскольку в обществе не установлены правила игры для данного контракта. Практики и роли домохозяйки парадоксальным образом не имеют достаточной легитимности в контексте советской традиции занятости женщин в публичной сфере.

С другой стороны, проект «домохозяйка» — это проект желаемого будущего и проблематизацил положения работницы низкой квалификации и вынужденно работающей матери. Вынужденные домохозяйки из бедных слоев ограничены в возможностях найти работу. Вынужденные домохозяйки-мигранты ограничены в гражданских правах. Они не могут найти легальную работу и одновременно должны помогать детям адаптироваться в инокультурной среде и обеспечивать мужу возможность ненормированно работать в сфере неформальной экономики. В результате домашняя роль женщин определена недостатком гражданских прав и экономических возможностей.

Кроме того, роль домашней хозяйки связана с возрастанием значимости приватной сферы, с необходимостью в активном управлении домохозяйством в постсоветских рыночных условиях. Мать и менеджер домашнего быта — этот образ становится моделью желаемого будущего, недостижимого для большинства семей. Далее, для определенного сегмента нового предпринимательского класса России женская роль домашней хозяйки становится статусным маркером образа жизни.

«Секс.уализированиая женственность» как гегемонный дискурс СМИ обусловлен коммодификацией сексуальности, под которой понимается превращение сексуальности в товар, что выражается в самых разнообразных формах — от порнографии и проституции до брака по расчету. «Сексуализирован- ная женственность» как объект и субъект потребления позиционируется в качестве ресурса обеспечения социального положения. Жизненные шансы женщины связываются с ее сексуальной привлекательностью, которая может быть обменена на социальные блага и престижное потребление в ходе «выгодной сделки».

Кроме доминирующих моделей, в общественном дискурсе появились образцы женственности, существенным образом отличающиеся от единственно легитимной и поддерживаемой ранее советской политикой роли «работающая мать». Эти образцы разнообразны и многочисленны. Среди них — феминистки, представительницы этнических и сексуальных меньшинств, активистки неправительственных организаций, женщины, сознательно отказывающиеся от материнства, жен- щины-инвалиды, жертвы насилия в зоне военных действий, женщины-«пелегалы», проститутки, беженки, безработные, «бомжи», преступницы, наркоманки, террористки т. п. Все эти образы конституируют социальное пространство проблемати- зированного гендерного гражданства. В переопределении гендерного гражданства участвуют женские и правозащитные организации, политические партии, средства массовой информации, профессиональные эксперты, представители общественных наук3*.

Гендерное гражданство женщин в целом становится гораздо более разнообразным и сложным для определения; социальные права женщин лишь в незначительной степени обеспечены поддержкой государства и рыночных структур. В условиях трансформации социальной политики и бюджетного дефицита возрастает роль горизонтальных социальных сетей и рыночных механизмов в определении практик женственности.

Происходит и дальнейшая проблемагизация мужественности. «Кризис маскулинности» распространяется на новые поколения мужчин, неспособных в рыночных условиях выполнять роль кормильца семьи. Это не относится лишь к небольшому слою обеспеченных семей, в которых мужчина становится доминирующим агентом и располагает властными и материальными ресурсами поддержки материнства/женской сексуальной привлекательности. Во многих других случаях постсоветский мужчина маргинализируется в приватной, а иногда и в публичной сфере.

Решения многих гендерно маркированных проблем общество ожидает от государства, социальная политика которого признается неэффективной; во многих слоях возникает ностальгия по патримониальной этакратической традиции советского образца. Одновременно все большее дискурсивное пространство отвоевывают образы женственности и мужественности, апеллирующие к либерально-рыночной традиции гендерного общественного устройства. При явной конкуренции дискурсов, апеллирующих к разным традициям, они сходны в признании биологически детерминированного основания социальных практик женского гражданства. Неотрадиционалистские версии

“ Вопросы постсоветского гендерного гражданства и его переопределения в связи с национальными конфликтами, войнами, воинской повинностью, миграциями и т. д. требуют отдельного исследования, здесь мы их только обозначаем. идеологии гендерного гражданства, при всей их привлекательности, могут способствовать половой сегрегации, дискриминации граждан по признаку пола, вытеснению женщин в приватную сферу, а также акцентуации брутальной мужественности. До сих пор декларируемое «равенство в различии» представляется недостижимым идеалом. Его достижению может способствовать лишь развитое гражданское общество, рефлексивно реагирующее на тенденции социального неравенства.