IV. Эпистемологические особенности интуитивно познаваемых истинных сущностей.

Наряду с субстанциями и акциденциями, имеющими интуитивно схватываемую, высокоинтеллигибельную, необходимую структуру, есть и такие, у которых подобная структура отсутствует. Так, субстанция человека обладает необходимым структурным единством, а субстанция собаки не обладает. Другими словами, фундаментальное онтологическое отличие субстанции от акциденции toe только имеет самостоятельное значение, но и не зависит от различия между необходимым структурным единством и условным.

Тем более, не следует связывать исследуемое различие с иерархическим уровнем того или иного отдела бытия. Живой мир находится на более высоком уровне, чем мир неживой материи, мир личностный занимает более высокую ступень, чем мир чисто витальный. Онтологическое достоинство и иерархический уровень не связаны с фактом интуитивной познаваемости, интеллигибельности и необходимости сущности того или иного объекта.

Так, например, природа треугольника или красного цвета, принадлежащих к материальному миру в самом широком смысле слова, необходима и интеллигибельна. И хотя утомление и кровообращение относятся к более высоким уровням бытия, они, тем не менее, обладают рациональным условным, но не необходимым единством.

Это огромное различие между априорным и эмпирическим является следствием совершенно особых свойств объектов. Классическая реальность эйдоса, внутренняя потенция определенных структур, характеризующая необходимые сущности, как бы пересекает другие фундаментальные различия между объектами. Поэтому по наличию или отсутствию других фундаментальных признаков онтологического совершенства невозможно определить, обладает ли данный объект истинной сущностью, эйдосом. Нас также не должно удивлять, если мы обнаружим объекты, обладающие интуитивно познаваемым, интеллигибельным и необходимым единством и онтологически стоящие ниже объектов, не открывающих нашему сознанию никакого эйдоса. То совершенство, что заключено в необходимых сущностях, в онтологическом смысле является линь одним из многих, имеющих решающее значение. Однако в отношении нашего познания, прежде всего в отношении его достоверности, оно имеет самое важное значение. Необходимые сущности обладают смысловой полнотой, делающей их источником всякого ratio и превращающей их в партнера нашего познающего разума. По отношению к ним наш разум занимает самую выгодную эпистемологическую позицию. Интуитивное и абсолютно достоверное постижение необходимых и высокоинтеллигибельных фактов представляет собой воистину несравненный "пир" нашего духа.

Очень важно не смешивать интеллигибельность этих очевидных необходимых сущностей с "прозрачностью", свойственной возможности определения понятия.

Отвечая на вопрос: что такое 4? следующим образом: 4=1 + 1+1 + 1, мы тем самым раскладываем данную сущность на ее составные части. Необходимо четко отличать эту замечательную прозрачность, заключающуюся в возможности разложения сущности, в возможности ее редукции к известному, в ее составленности из частей, — от интеллигибельности, свойственной необходимым сущностям как таковым. Это еще очевиднее в тех случаях, когда определение даже не затрагивает сущности той или иной структуры, а лишь отмечает характерные признаки. Например, мы говорим: "Человек — это разумное существо". Однако при этом наше определение, по всей видимости, претендует на разъяснение подлинной природы, сокровенной сущности.

Необходимо четко различать рациональную ясность, свойственную аналитическому процессу, возможности формулирования того, что составляет подлинную природу, — и интеллигибельность сущностей. Определение представляет собой лишь одну из форм интеллектуального постижения. Оно не только невозможно в случае, когда мы имеем дело с такими необходимыми сущностями, как "прафе- номены", не сводимые ни к чему иному, но и вообще не является высшим пунктом интеллектуального проникновения в объект.

Прежде всего, такая прозрачность совершенно не нужна для априорного познания. Многие необходимые сущности открываются во всей полноте нашему сознанию и при этом познаются как нечто неразложимое, несводимое ни к чему иному, как, например, красный цвет, сущность любви, пространство, время и т. д. Интеллигибельность здесь означает необыкновенную смысловую полноту, помогающую нашему разуму познавать изнутри, — она означает подлинное intelligere в смысле "intus legere intima rei" (читать изнутри сокровенное вещи).27 Если мы устремим свой духовный взор на необходимые сущности таким образом, что они раскроются перед ним во всей своей интуитивной полноте, то отпадает всякая необходимость в этой пресловутой прозрачности структуры, проанализированной с помощью дефиниций.

Это наблюдается и в том случае, когда дефини- ционный анализ принципиально возможен. Ибо для того, чтобы мы могли сказать: четыре равняется сумме четырех единиц, сущность понятия "четыре" должна быть нам интуитивно доступна. Ведь именно первоначальная данность сущности числа четыре и позволяет нам понять тот факт, что 4=1+1 + 1+1. Эта интуитивная очевидность сущности и ее особая интеллигибельность, будучи предпосылкой априорного познания, резко отличается от дефиниционной прозрачности, поскольку возможность подлинной, сущностной дефиниции — в отличие от чисто дескриптивных дефиниций — уже заключена в этой интуитивной данности сущности.

Однако эта очевидность необходимых сущностей в ее отличии от "скрытости" конститутивной природы истинных типов или чисто описательной дан- ности их феноменологических единств отнюдь не означает, что мы можем познать эти сущности без дополнительных исследований. Сосредоточенное созерцание природы личности даст нам возможность увидеть с абсолютной достоверностью заключающиеся в ней факты, хотя сущность личности глубока и таинственна, и далеко не прозрачна.

Понимание заключенных в сущности необходимых фактов является только отправной точкой для все более глубокого погружения в сокровенную глубину этой сущности. Чем дальше мы продвигаемся, тем больше открывается нам сущность. Здесь мы должны обратить внимание на две вещи.

Во-первых, данность сущности в плодотворном интуитивном соприкосновении с ней, — что представляет собой начальный этап постижения соответствующих сущностных фактов, — является раскрытием сущности, ее очевидностью, которая совершенно отлична от прозрачности той или иной структуры, позволяющей нам сформулировать дефиницию объекта. Это означало бы начать дело не с того конца, стать жертвой порочного круга, если для познания сущностно необходимых фактов использовать те сведения о сущности, что составляют ее определение. Это та эпистемологическая ситуация, что имеет место в тавтологических предложениях. Здесь мы описываем некоторую структуру в смысле дефиниционого анализа, а затем повторяем в предикате тот факт, который положен в основу дефиниции.

Во-вторых, раскрытие сущности, наблюдаемое тогда, когда мы познали все относящиеся к ней факты, будет в корне отличаться от прозрачности того, что составляло основу определения. Ибо сущность всех прафеноменов, "первоочевидностей" не есть простая сумма их характеристик. Познание фактов, с необходимостью заключающихся в той или иной сущности, проливает свет на саму эту сущность и делает ее очевидной нашему сознанию. Но этот свет не приводит к распаду на составные части необходимого структурного единства и определение, составленное их этих компонентов, не заменяет собой интуитивного постижения сущности.

Следует предостеречь от еще одного заблуждения. Исследуя специфический характер априорного созерцания, мы постоянно выбирали в качестве примеров самоочевидные и без возражений признаваемые факты, такие, как "нечто не может одновременно существовать и не существовать", "моральные ценности предполагают существование личностного начала", "цвет предполагает пространственную протяженность" и т. д. Теперь мы должны подчеркнуть: априорное познание отнюдь не ограничивается фактами, истинность которых распознается с первого взгляда. Мы выбирали подобные факты по той лишь причине, что на их примере легче понять характер априорного знания в отличии от эмпирического. Однако из того, что данное знание является априорным, отнюдь не вытекает, что оно непосредственно очевидно. "Априорное" и "очевидное" никоим образом не являются синонимами. Прежде всего, не следует думать, что предметом философии являются факты, очевидные при первом же рассмотрении.

Мы уже касались различия между философскими и естественнонаучными открытиями. Философские открытия часто заключаются в некоем prise de conscience, ясном, полностью осознанном понимании фактов, которые мы предполагаем известными из непосредственного соприкосновения с действительностью. Это относится к принципу непротиворечивости, к принципу конечной и действующей причины, к правилам силлогизма и ко многому другому.

Предположение о существовании определенных вещей и принципов — то, как мы предполагаем это, — в значительной степени зависит от природы последних.

Было бы наивным, если не сказать большего, считать, что философские положения, такие, например, как зафиксированные в аристотелевском "Ор- ганоне", не являются настоящими открытиями. Было величайшим философским подвигом осуществить это prise de conscience, поднять эти факты на пьедестал, с которого их очевидность сияет далеко вокруг. Тот факт, что логические законы после подобного философского акта, в результате которого они были окончательно прояснены, стали очевидны для каждого, не должен являться причиной преуменьшения значения их философского открытия. Аристотелевские изыскания в области логики являются подлинными достижениями. Prise de conscience, философское осознание вещей, к которым в нашей повседневной жизни мы относимся как к чему-то само собой разумеющемуся, часто бывает весьма сложным делом. В этих случаях нам трудно "отойти" на необходимую дистанцию от исследуемого предмета. Он в буквальном смысле слова слишком близок нам, чтобы мы могли ясно увидеть его и познать.

Необходимо все же подчеркнуть, что в большинстве случаев мы добываем априорные факты только в результате долгого и сложного философского анализа, после углубления в рассматриваемую сущность. В седьмой главе, при рассмотрении философского метода, мы более тщательно исследуем существо этого философского самоуглубления. Здесь же достаточно отметить, что многие необходимые, интеллигибельные факты, открываемые философией посредством априорного познания, не обязательно имеют самоочевидный характер. Такие, например, факты, как то, что любовь является ценностным ответом, подразумевающим intentio unionis (стремление к союзу) и intentio benevolential (отношение благоволения) или что существует различие между imago Dei (образом Божьим) и similitudo Dei (подобием Божьим), имеют априорную природу и являются предметами философского изучения. Однако они не являются такими очевидностями, как "2+2=4" или "моральные ценности предполагают в качестве своего носителя личность". Конечно, философ должен либо с исчерпывающей полнотой изложить результаты своих исследований, чтобы они стали очевидны, либо строго дедуктивно доказать их. Однако эта очевидность, дающая возможность абсолютно достоверного постижения априорных фактов с помощью рациональной интуиции, предполагает со стороны читающего или изучающего гораздо большие философские способности и более интенсивную встречную интеллектуальную работу, чем в случае понимания такого специфически очевидного положения вещей, как "моральные ценности предполагают своим носителем личность".

Как раз та проблема, которую мы сейчас изучаем, а именно сущность априорного знания, и является примером такой философской темы, которая, хотя в конечном счете и очевидна, однако трудна для исследования и не может быть с ходу разрешена.

Наконец, не следует отождествлять формальную рациональность дедуктивных выводов с исключительной интеллигибельностью необходимых сущностей, хотя эта интеллигибельность и делает непо- средственное проникновение в сущности первоисточником ratio.

Для многих людей высшей степенью интеллигибельности и рациональности является тот вид познания, при котором мы видим, что нечто имеет место на том или ином основании, т. е. познание при помощи "выводов" из определенных посылок. А как только они сталкиваются с фактом, который не может быть выведен из других фактов, то считают его менее прозрачным и интеллигибельным. Это большое заблуждение.

В этом случае, одну из форм интеллигибельности и рациональности путают с интеллигибельностью и рациональностью как таковой и считают эту форму единственной альтернативой конкретному наблюдению и малосодержательной интеллигибельности чисто фактического. Таким образом, полностью игнорируется более глубокий источник интеллигибельности и рациональности.

В отношении интеллигибельности и рациональности самое глубокое и фактически решающее различие — это различие между непосредственно познаваемым, не из чего другого не выводимым фактом и простой констатацией реального положения вещей. Можно привести следующие примеры подобных фактов: 'персональный объект не может быть носителем нравственных ценностей", "бытие и небытие взаимоисключают друг друга", "цвет для своего проявления в реальном мире требует пространственной протяженности", "любая ценность требует от личности, которой она открывается, адекватного ответа". Примерами простого наблюдения могут быть такие: "здесь растет дерево", "сегодня светит солнце".

При встрече с чисто фактическим мы как будто упираемся во что-то, наш интеллект натыкается на что-то внешнее по отношению к нему, преодолеть которое он не в состоянии. Встречаясь с необходимыми, несводимыми ни к чему иному единствами, наш разум, напротив, глубоко проникает в предмет, единство которого ясно открывается ему. Оно становится очевидным; мы созерцаем его. Этот случай — диаметральная противоположность простой констатации фактического. Это понимание того, что нечто с необходимостью заключается в интуитивно постигаемой сущности. Два противоположных полюса нашего познания — это, с одной стороны, простая конкретная констатация, с другой — непосредственное постижение сущностно необходимого единства. Последнее гораздо ближе к источнику ratio, нежели любая дедукция. Интеллигибельность источников, питающих дедуктивное мышление, мы можем понять непосредственно, так как они суть несводимые ни к чему иному сущностные факты логики.

Кроме того, абсолютная строгость дедуктивных доказательств зависит от сущностной необходимости посылок, а отсюда — от того элемента, который в своем высшем проявлении представлен в невыводимых ни из чего иного сущностных фактов. Не только непосредственное познание необходимых сущностных фактов, но и своего рода сочетание нашего разума с объектом, реализуемое в интуитивном "обладании" необходимой сущностью, — будь то в начале сущностного анализа или в его конце, когда познаны все заключающиеся в данной сущности факты, — имеет эту интеллигибельность и рациональность в самом подлинном смысле слова. Ибо это обладание — не какое-то темное, скрытое явление, а, напротив, оно является ярчайшим интеллектуальным проникновением в самое сердце предмета: в начале сущностного анализа — в виде ростка, а в его завершающей стадии — в своем полном развитии.

Здесь следует остановиться и осознать один важнейший результат проделанного нами анализа априорного познания. Указав на факты априорного познания и приведя доказательства того, что человек в состоянии с абсолютной достоверностью познавать сущностно необходимое и высокоинтеллигибельное положение вещей, мы, тем самым, нанесли смертельный удар всем формам и видам субъективного идеализма. Ибо каждым таким актом априорной интуиции мы преодолеваем границы любой "соотнесенности" с нашим собственным сознанием. Этот способ познания предполагает соприкосновение с совершенно автономным бытием. Мы получаем доступ к миру абсолютной объективности и объективной значимости. Совершенно достоверное интуитивное проникновение в необходимые сущности, словно купающееся в ярком свете интеллигибельности, — как взмахи сверкающего меча, разящего всевозможные релятивистские теории познания. Оно раз и навсегда опровергает утверждение о том, что наше знание заключено в границах нашего разума и что мы не можем преодолеть его относительности — мы лишены возможности познания полностью объективной, независимой от нашего сознания, автономной действительности.

Наше познание априорных истин есть архимедова точка опоры, отталкиваясь от которой можно оценить все наше познание в целом. Априорное познание — это тот фундамент, который не может поколебать никакое методическое сомнение. Это сияющие вечные врата в царство абсолютной истины, вход через которые закрыт для всякого рода скептицизма, субъективизма, релятивизма и субъективного идеализма. Сила априорного знания превосходит даже силу августиновского si falior sum. Первое опровержение идеализма заключается в самом факте априорного познания, второе следует из аргументации Блаженного Августина и Декарта: даже мои заблуждения и ошибки во всем — и те являются доказательством того, что я существую. Тем самым, дается отпор идеализму в его попытках отлучить нас от познания реально и конкретно существующего.