§ 2. Рациональность в естественнонаучном и в гуманитарном познании

Социальный порядок, рассматриваемый как норма, установленная некой властной волей и регулирующая межчеловеческие отношения, распространяется на весь мир, который упорядочивался по оси «вина — воздаяние», а не «причина — следствие» и, следовательно, осмысливался как нормативная, а не каузальная система. В нормативно организованном мире падение камня на голову человека понимается как воздаяние за его грех, а удача охотника, убившего оленя, как награда для него и наказание для оленя. Механизм действия нормативных законов основан не на их непреложности, а на страхе наказания, хотя человек весьма долго не осознает различий между нормативностью и каузальностью. Так в языке античных греков причина и вина обозначаются одним словом — aitia, а Гераклит, рассуждая о дви- — 523 жении Солнца, говорит, что оно «не перейдет предназначенной ему меры, иначе его настигнут Эринии, служительницы Правды».

Античные философы впервые предпринимают попытку отказаться от представления о богах, правящих миром по своему произволу. Стремясь обосновать обязательность законов природного мира, они полагают, что в действии этих законов отражается порядок более совершенного надприродного мира. Чувства, помогающие нам ориентироваться в обыденной жизни, для познания этого мира непригодны. Истина же познается только на пути чистого умосозерцания, раскрывающего лред-заданный порядок и смысл бытия, а стало быть, подлинное ирей-назначение человека. Но переход от нормативного миропорядка к каузальному растягивается почти на два тысячелетия. Даже к XVII веку его нельзя считать полностью завершенным, поскольку многие мыслители по-прежнему считают фундаментальной основой мирового порядка властную волю. Так, Декарт говорит о законах, «установленных Богом в природе», а Ньютон полагает, что «такое изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе, какло намерению и власти премудрого существа».

Тем не менее, не кто иной, как Ньютон, установив связь между галилеевской механикой земных тел и небесной механикой Кеплера, сделал решительный шаг к полному поглощению нормативных законов каузальными. Именно его утверждение о том, что движение планет и движение земных тел — это лишь различные проявления единого универсального закона стало основанием того, что иерархическое строение античного Космоса сменяется фундаментальной для новоевропейской науки идеей одинакового во всех направлениях «плоского» Универсума. Отныне каузальный порядок представляется как единый для всех без исключения областей Вселенной, которая понимается теперь как единственно существующий мир, в котором все должно быть доступно эмпирическому опыту и описываться универсальными и точными математическими формулами.

В результате властная воля утрачивает прежнее значение метафизического основания бьггия, поскольку в новой системе миропорядка уже не она определяет облик существующего. Ведь даже Бог рассматривается теперь как подчиненный каузальному порядку, поскольку Он не в состоянии изменить законы однажды сотворенного им мира. Властная воля как бы «выносится за скобки», будучи отнесенной лишь к отдаленному акту «первоначального толчка», всякое же ее проявление «внутри» существующего однозначно трактуется как произвол. Воля из конструктивного фактора, предписывающего закон и порядок бытия сущего, превращается в своеволие — фактор чисто деструктивный и надолго исключается из сферы науки, как, впрочем, и из сферы рацио-

524 нального вообще. И вместе с ней за пределами научной рациональности оказываются ее производные: ценность, цель и смысл.

В новой перспективе перед человеком открылся непривычный и ранее неизвестный мир, управляемый универсальным сводом каузальных законов, имеющих точное математическое выражение. Можно сказать, что сама природа, как строго каузальный, независимый от человека порядок, возникает сравнительно недавно как предмет познания изучающей (и одновременно создающей) этот предмет науки. Начиная с этого момента, человек все меньше доверяет непосредственности своего чувства, и все более полагается на логические и математические конструкции. Происходит постепенная онтологизация выкладок теоретического мышления, ясность и отчетливость которого начинают рассматриваться как предельное основание для заключения о бытии или небытии мыслимого предмета. Таким образом, можно сказать, что онтологическая структура, представленная в естественнонаучной картине мира и долгое время считавшаяся единственно верным образом мира каков он сам по себе есть «на самом деле», не является единственно возможной. Вполне возможной (и даже гораздо более долгое время реально существовавшей) является совершенно иная онтологическая конструкция.

Мир традиционного общества — это мир нормативного (социального) порядка, который распространяется на всю окружающую человека действительность. Мир новоевропейской науки — мир каузального (естественно-природного) порядка, которому теперь уже стремятся подчинить и общество, и человека. Система каузального миропорядка мыслится как формирующаяся и поддерживающаяся благодаря строгой континуальности причинно-следственных отношений, образующих непрерывную цепь, идущую из бесконечности и в бесконечность же уходящую.

Одним из фундаментальных основоположений каузальной парадигмы является мысль о том, что законы, определяющие порядок событий, могут быть познаны, благодаря их рациональной природе. Познание этих законов и следование им снимает коллизию свободы и — 525 необходимости, которые, таким образом, оказываются тождественными. Человек тем более свободен, чем полнее его индивидуальная жизнь становится выражением познанного им универсально-всеобщего мирового порядка, или, как говорил Спиноза: «Свобода есть познанная необходимость». В результате, мера человеческой свободы начинает определяться мерой познания той необходимости, которой человек должен следовать не только в средствах, но, прежде всего, в мотивах и целях. Чтобы быть свободным, он не должен желать ничего, что не было бы «предусмотрено» объективной необходимостью.

Человеческое познание представляется в рамках каузальной парадигмы столь же континуальным, как и мир познаваемых объектов, связываемый воедино непрерывными цепями причинно-следственных отношений. Ученый мир Европы с энтузиазмом воспринимает идею Лейбница, полагавшего, что «всякое полное действие репрезентирует свою полную причину», признавая тем самым, что логика нашего познания должна быть так же последовательна и непрерывна, как и цепь причинно-следственных связей в природе. Именно этот идеал научной рациональности становится господствующим в классической науке. За последние триста лет лейбницевская «формула» фундаментального миропорядка становится доминирующей не только среди ученых, но и в обыденном сознании «среднего европейца».

Но, если мир представляет сплошную континуальность, то, человеку просто некуда «втиснуться» со своей свободной волей, проявление которой всегда сопряжено с возникновением «зазора», перерыва постепенности. Возрастающий интерес к исследованию пределов свободы вновь привлекает внимание к проблеме цели и ценности человеческой жизни и стимулирует начало очередного «концептуального сдвига» в понимании фундаментальных основ миропорядка. Вновь всплывает, казалось бы, уже окончательно решенный метафизический вопрос: есть ли природа «сама по себе существующая последняя данность», непреложные законы которой лишь раскрывает наука или онтологические характеристики сущего формируются благодаря конституирующей деятельности нашего собственного мышления? В XX веке под вопросом оказываются наиболее важные основоположения каузальной рациональности: онтологический постулат континуальности причинно-следственных отношений и органически связанный с ним гносеологический принцип единства системы рационального знания. Разрыв с традицией осознается настолько остро, что саму идею универсального детерминизма Г. Башляр характеризует как невероятную, чудовищную идею.

Различие между каузальностью и нормативностью, как принципами организации мирового порядка, состоит в следующем. Каузальная перспектива представляет причинно-следственную цепь как сплошную ниг- 526 — де не разорванную линию, тогда как нормативная перспектива предполагает вполне определенное начало—тот самый волевой акт полагайия цели, которым задаются граничные условия функционирования определенного типа мышления и жизни. В рамках классического идеала все отношения, как природные, так и социальные, рассматривались как существующие внутри единой системы; нормативный подход позволяет включать в рассмотрение внешние влияния, действие которых разрушает жесткую континуальность классического детерминизма.

В системе нормативного миропорядка мера свободы определяется не ясностью и отчетливостью знания жизненных обстоятельств, а способностью человека утверждать жизненные ценности, самостоятельно определяя цель и смысл собственного существования. То, что человек свободен, означает здесь, что он, утверждая те или иные нормы, может выступать начальным звеном каузального ряда или, иными словами, может действовать как причина следствий, но не как следствие причины. Такое понимание свободы в корне отличается от «познанной необходимости» каузальной традиции. Ибо утверждение ценности — это не рецептивный, а творческий акт, в котором не познается уже существовавшее, а создается то, чего до этого акта вообще не было. Поэтому между различными нормативными системами всегда существует некий зазор, «логический разрыв», в рамках каузальной рациональности необъяснимый.

В отличие от каузального порядка классической рациональности, нормативный миропорядок не рассматривается как абсолютная характеристика самого по себе бьтгия или мышления. Этот порядок понимается как установленный и признанный людьми, и, следовательно, имеющий силу лишь в границах той или иной культурной общности или исторической эпохи. Мир не существует как некая заранее предопределенная данность. Перспектива, в которой бытие раскрывается перед нами, зависит от выбранной точки зрения и избранного способа упорядочения «впечатлений». Поэтому в системе нормативной рациональности совершенно утопичным выглядит лейбницевский идеал чисто объективной науки, способной «как в зеркале» видеть будущее в настоящем благодаря более глубокому проникновению «в составные части вещей». Само членение бытия на «составные части» оказывается зависимым от целого ряда субъективных факторов.