§ 3. Объективное и субъективное в структурах бытия и мышления

Мир предстает перед нами... Но знаем ли мы как именно он предстает перед нами? Ведь в познании мы непосредственно имеем дело не с самими вещами, а с их чувственными или логическими «образами», существующими внутри нашего сознания как представления или понятия, то есть как формы мысли. Познание, как установление соответствия между мыслью и вещью, оказывается возможным лишь постольку, поскольку мы, как говорит Аристотель, «полагаем, что то, что происходит с именами, происходит и с вещами». Иными словами, сама возможность познания обосновывается предположением о наличии соответствия между структурами мира и структурами наших познавательных образов или, что то же самое, о соответствии онтологического порядка бьггия и логического порядка мышления. Но соответствие между двумя сторонами отношения может быть установлено, по меньшей мере, тремя способами: либо эти стороны трактуются как равноправные, либо одна из них принимается за образец, а другая «подстраивается» под него. В истории мысли были реализованы все три варианта.

Наиболее ранний и, пожалуй, наиболее широко распространенный вариант представлен в аристотелевском учении о категориях. Согласно ему, все реально существующее, прежде чем актуально осуществиться, должно было уже существовать как потенциально возможное, представляющее некую единую нерасчлененную массу «бытия как такового». В процессе развития на этой монолитной массе начинают прорисовываться разграничительные линии, членящие ее на все более четко выделяющиеся подразделения и фрагменты. Каждый такой фрагмент, постепенно индивидуализируясь, обретает черты, отличающие его от других. В результате какая-то часть бытия обретает определенность и превращается в узнаваемую (и познаваемую) вещь. Множество вещей — это форма, в которой бытие предстает перед нами, скрывая свое внутреннее единство под внешним многообразием. Категории же можно уподобить неким линиям внутреннего напряжения, по которым начинается первичная «кристаллизация» структур конкретного бытия из исходного аморфного «расплава».

Категориальная структура выступает здесь как структура самого бытия. Поскольку знание соответствует своему предмету, оно должно бьггь структурировано теми же категориями, что и познаваемое, поэтому познающее мышление отображает порядок, присущий миру как объективной реальности, существующей независимо от познающего субъекта. Нетрудно заметить, что эта позиция обеспечивает онтологическое обоснование двух из трех фундаментальных предпосылок классического естествознания, а именно реальное существование познаваемого 528 предмета и его принципиальную доступность эмпирическому опыту. Третья предпосылка (формализуемость знания) обосновывается декартовским утверждением равноправности протяженной и мыслящей субстанций, дополненным лейбницевской идеей предустановленной гармонии между ними. Конкретным выражением этой гармонии объективности и субъективности как раз и является математическая формула, ибо, согласно Лейбницу, «cum Deus calculat, fit mundus»10.

Итак, в основании математического естествознания мы находим два из трех логически возможных способов согласования порядков бытия и мышления. Третий способ впервые обнаруживается в кан- товском учении о синтетической деятельности рассудка. Кант не случайно считал создание своей системы «коперниканским переворотом» в философии, ибо утверждение им приоритета субъективности, идущее в разрез с двухтысячелетней традицией, и становится впоследствии тем общим основанием, из которого вырастают современные концепции гуманитарного познания.

Согласно Канту, категории представляют не объективные разграничения вещей, а субъективные схемы организации человеческого опыта. Их основная задача — внесение определенного порядка в калейдоскопический поток постоянно обрушивающейся на нас массы разрозненных впечатлений. Действие таких схем можно пояснить следующим примером. Возьмем книгу, в которой содержится ценная информация, которую можно без особого труда извлечь, прочитав книгу. Но если мы возьмем тысячу книг и свалим их в углу беспорядочной кучей, информация обесценивается, ибо из неупорядоченной массы книг невозможно быстро извлечь ее нужную часть. Чтобы этого не произошло, существует универсальная система библиотечной классификации, имеющаяся в каждой библиотеке еще до начала ее работы. Каждая вновь поступающая книга сразу же направляется на заранее предусмотренное место, поэтому книгу можно быстро найти, когда она понадобится. Наше сознание изначально структурировано системой категорий, которая может бьггь уподоблена такой универсальной классификации. Упорядочивание опыта начинается не после его завершения, а непосредственно в момент осуществления, поскольку еще до начала всякого опыта в сознании любого человека содержится универсальная схема его (пока еще только будущей) организации. Имея на «входе» нашего опыта неорганизованную массу впечатлений, на «выходе» мы получаем стройную систему знания, упорядоченную в соответствии с категориальной структурой рассудка. При этом не субъективный порядок мышления определяется объективным порядком бытия, а, наоборот, порядок объективного мира выстраивается в соответствии с порядком субъективной организации человеческого мышления.

В процессе познания рассудок упорядочивает хаос разрозненных впечатлений, объединяя их в целостные образы объектов, которые и становятся предметами наших суждений. Именно из таких «сконструированных» нашим сознанием вещей и складывается объектный мир, который, в отличие от нерасчлененного (а стало быть, и непознаваемого) бытия «в себе», становится действительным предметом нашего познания. Внешняя реальность лишь возбуждает наши познавательные способности, но результат их действия — картина мира, состоящего из множества отдельных вещей, формируется благодаря упорядочивающей деятельности рассудка, то есть является в буквальном смысле воображаемой картиной. Иллюстрацией здесь может послужить известный психологический тест Роршаха: человеку предъявляют ряд бесформенных пятен-клякс, в которых он может «увидеть» облако, бабочку, дерево и другие предметы. Не что иное, как его собственное воображение «оформляет» изначально неопределенные фигуры и синтезирует вполне определенные образы конкретных вещей.

Однако, считая объективный мир воображаемым миром, Кант в то же время полагает, что он является интерсубъективным, то есть единым для всех людей.

Анализируя природу категорий, Кант указывал на два их возможных понимания. Одно связывает категории с универсальной логикой чистого мышления, другое — со значением слов и выражений обыденного языка. Сам Кант выбирает первый путь, но его главная мысль о том, что структуры бытия зависят, пусть даже от универсально-всеобщих, но все-таки человеческих определений, оказалась более плодотворной именно на пути анализа обыденного языка. Этот путь привел к разработке представлений о том, что в качестве фундаментальной основы господствующего миропорядка может рассматриваться такой субъективный фактор, как обычный человеческий язык. 530

В основе всякого учения о познании лежит идея порядка, который либо принадлежит объективному миру и отображается в мышлении, либо принадлежит мышлению и воспроизводится в мире. Вильгельм Іумбольдг обращает внимание на то, что, помимо мышления и бытия, этот порядок выражается еще и в языке. Лексический состав языка и совокупность категорий мышления, в основном, совпадают Благодаря этому совпадению, даже человек, не подозревающий о существовании систем категориального анализа и синтеза, воспринимает мир как упорядоченную целостность уже потому, что он описывает его словами своего родного языка. Язык владеет человеком не в меньшей, а может бьггь и в большей мере, чем человек владеет языком и в этом отношении вполне справедливо замечание Сартра о том, что «мы являемся существами, не столько говорящими, сколько говоримыми». Культура каждого сообщества, выраженная прежде всего в его языке, отличается от культуры и языка всякого другого сообщества. Это дает все основания предполагать, что разграничительные линии, которые язык «прочерчивает» по монолиту бытия, могут образовывать миры, имеющие различные конфигурации. Такая мысль была впервые высказана в известной гипотезе о лингвистической относительности, часто называемой по имени ее авторов, — гипотезой Сепира-Уорфа. «Мы расчленяем природу, — говорит Уорф, — в направлении, подсказываемом нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны... Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном потому, что мы — участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию... Определить явление, вещь, предмет, отношение ИТ. п., исходя из природы, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к категориям того или иного конкретного языка». Суть гипотезы состоит в том, что организация мира нашего опыта зависит от строения конкретного языка, поэтому даже одно и то же событие может выглядеть совершенно по-разному, в зависимости от употребляемых языковых средств.

Из концепции «лингвистической относительности» следует, что субъектные группы — носители разных языков — живут в разных объектных мирах. Поэтому континуальность познавательного опыта может существовать лишь внутри субъектных групп — носителей данного языка, и лишь внутри таких групп мир представляет некоторое упорядоченное единство. Принимая эту концепцию, мы, возможно не без сожаления, вынуждены проститься с вдохновлявшей мыслителей классической эпохи надеждой обнаружить, наконец, те универсальные законы бытия и (или) мышления, которые бы сохраняли свое значение «для всех времен и народов».

По мере усиления склонности к трактовке объекта, как возникающего в результате активной деятельности субъекта, само понятие обьек-

531

та начинает употребляться уже не столько для обозначения внешней реальности, сколько для характеристики отношения к ней со стороны человека. При этом исчезает резкая грань между внешним (объективным) и внутренним (субъективным) мирами, сливающимися в нерасчленен- ное единство жизненного мира человека, в котором уже невозможно однозначно отделить субъективность от объективности. Жизненный мир не расположен «перед» субъектом как внешний по отношению к нему объект, а представляет собой поток событий, в которых сам человек принимает непосредственное участие. Этот мир радикально отличается от всех естественно-природных образований. В нем нет ничего абсолютного, предустановленного, однозначно определенного—ничего такого, на что человек не мог бы повлиять своим свободным решением. Предметы этого мира вовлекаются в сферу познания, поскольку они имеют для нас то или иное значение: являются приятными или неприятными, угрожающими или влекущими—при этом неважно, являются они телесными или духовными. Нам важно, что они привлекают наше внимание — радуют, пугают или заставляют страдать. Поэтому под истинным бытием здесь понимается не «божественное бьггие» средневековой философии или «объективная реальность» новоевропейской науки, а жизненный мир человека, где каждый находится среди вопросов и проблем, которые «достают» именно его. Жизнь дана нам, не как «картина мира», которую мы рассматриваем с позиции внимательного, но постороннего зрителя. Она брошена нам как проблема, которую мы вынуждены решать, хотим мы того или нет. Именно внезапность, непредсказуемость, открытость рассматривается как наиболее существенная черта жизни, в отличие от предельно устойчивого, рационально «спланированного» бьггия традиционной философии.

Классическая традиция исходит из того, что, познавая мир, мы стремимся к тому, чтобы выделить и обозначить наиболее важное и значительное в нем. Но вектор гуманитарного познания имеет иную направленность — здесь наше внимание привлекает в первую очередь то, что является наиболее значительным для нас, а это далеко не одно и то же. То, что представляется важным с объективистской точки зрения классической науки, может бьггь совершенно безразличным для отдельно взятого, «вот этого» человека. Естественно, что познание субъективно организованного жизненного мира человека должно опираться на иные приемы и методы, чем те, которые были эффективными в познании объективно организованного мира классической науки.