Проблема исторической закономерности

Еше одним следствием утверждения представления об исторической закономерности в XVIII в. было вычленение в цепи исторических происшествий некой коррелятивной закону ситуации — факта. Факт покрывается законом, выводится из него, он представляет собой то, что соответствует закону в действительности. Это та часть действительности, которая объяснима законом. В этике и в юриспруденции закон утрачивает трансцендентный характер. Он не над и не вне фактов, а в самих фактах. Из всех видов фактов (божественные деяния, явления природы, деяния людей) историческая фактичность соответствует лишь последним564. Для формирования понятия исторического факта в XVIII в. помимо юридического закона большое значение имело определение факта в естественнонаучных теориях того времени, а также идея исторической критики (Шлецер, Гаттерер), привнесенная ее создателями в несколько видоизмененном виде из практики протестантской библейской герменевтики, характерной для деистического рационалистического богословия565. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что у А.Л. Шлецера нет идеи закономерности; в германской исторической науке она получает распространение лишь в романтической историографии.

Итак, представление об историческом факте, побуждаемое нуждами самой науки, формируется в XVIII в. на основе трех видов интеллектуальных практик: юриспруденции, естественных наук, протестантской герменевтики. Историческая критика, как наследница библейской герменевтики, занятая установлением исторического факта, состоит из «низшей критики», проверяющей его подлинность, и «высшей критики», оценивающей его достоверность. Библейская герменевтика, а вслед за ней и историческая критика, соотносит факт с текстом и сосредоточивается на критике не рассказа, а самого источника. Благодаря исторической критике впервые увидели, что история не только происходит, но и пишется. Критика определяет отношения языка и текста к тому, что они представляют, репрезентируют — к истине, — дублируя тем самым задачу науки566. Практика науки привносит онтологическую интерпретацию факта, •связывая его с определенным видом действительности, с тем, что «имеет место», с тем «что есть». Юриспруденция устанавливает способ риторической реконструкции сущего, того, что было, обращается к набору риторических аргументов, цель которых не воссоздать истину, а убедить. Представление об историческом факте, таким образом, обладает неустранимой парадоксальностью. Прежде всего, исторический факт имеет отношение к тому, что есть, но это отношение устанавливается не экспериментально, т. е. не научно, а благодаря риторическому канону, индифферентному к раскрытию истины. В то же время историческая фактичность, претендуя на некое «положение дел» и статус действительности (в этом история противопоставляется басне567), складывается, формируется на уровне рассказа. Исторический факт, с одной стороны, сопровождается требованием объективности, но с другой, благодаря изменению модальности самого объекта, оказывается всего лишь вероятностной категорией568 или особого рола недостоверностью569.

Справедливости ради стоит отметить, что идея исторической закономерности не была еше широко распространена в России XVIII в. Так, например, согласно И.А. Третьякову, в истории действуют некие безликие и анонимные силы (войны, стихийные бедствия, эпидемии и т.п.), которые обрушиваются на столь же безличные исторические массы — народы.

Академик А.С. Лаппо-Ланилевский связывал представление о законах истории с развитием в XVIII столетии трех других понятий: понятия о естественной среде, «естественной истории» человека, как особого рода species homo и о «культурной истории» человечества. Понятие о естественной среде привело к развитию исторической географии, понятие о естественной истории человека — к развитию антропо-этнографической точки зрения571.

Большое значение для утверждения представления об исторической закономерности, несомненно, имело рационалистическое обоснование принципа причинности. В зависимости от понимания принципа причинности можно выделить два подхода к истории, в которых нашла отражение идея исторической закономерности. Один из них условно можно назвать внешним детерминизмом, другой — внутренним детерминизмом. Первый нашел обоснование в исторической трудах И.Н. Болтина, второй — М.М. Щербатова. Учитывая то внимание, которое И.Н. Болтин и М.М. Щербатов уделяли проблеме исторической закономерности, А.С. Лаппо-Данилевский относил их к номотетическому направлению в русской историографии, находившемуся под влиянием французской литературы572.

М.М. Щербатов и И.Н. Болтин пользовались различными схемами исторического объяснения и, соответственно, по разному понимали историческую закономерность. Каждый из них обращался к различным представлениям: М.М. Щербатов — к неизменным параметрам человеческой природы, в которых он видел причины исторических происшествий; И.Н. Болтин — к изменяющейся географической среде и климату. От этого происходили и два альтернативных понимания истории: согласно одному, история неизменна, одинакова по смыслу происходящих событий, и поэтому современность, в принципе, многими своими чертами повторяет древнюю историю; согласно другому, каждый народ имеет свою неповторимую историю, как неповторимы условия его существования. Первый вариант давал больше возможностей для утверждения познавательной точки зрения, второй — способствовал формированию представления о целостном историческом процессе.

М.М. Щербатов и И.Н. Болтин в равной мере стремились раскрыть причины исторических событий. «Союз деяний и произшествий, причины и их следствия ведать нужно», — многозначительно размышлял И.Н. Болтин573. М.М. Щербатов, ссылаясь на Л. Юма, так определял задачу исторического исследования: «Но обыкновеннейшая связь в повествованиях есть та, которая происходит от причин и действий. С сею помошию наш историк изображает последствие деяний в их естественном порядке, восходит до тайных пружин и до притчин сокровенных и выводит наиотдаленнейшие следствия»574.

В историографических трудах не раз отмечалась зависимость «Истории» М.М. Щербатова от «Степенной книги», построенной по принципу биографии-жития575. Объяснение исторических событий, исходя из психологического состояния действующих в них лиц, используемое М.М. Щербатовым, получило название прагматического. П.Н. Милюков считал прагматическое понимание истории следствием приложения к истории рационалистической точки зрения. Историк-прагматик не сомневается в существовании факта, затруднение может вызвать лишь подбор психологической мотивировки576. По точному замечанию Г. Г. Шпета, в прагматической истории речь идет не о причинах в строгом смысле слова, а о мотивах, которые скорее подлежат моральной оценке, чем вписываются в систему действующих причин577. Мотив, по существу, является психологичес- кой причиной. Пол мотивом понимается состояние сознания, обусловливающее наше движение или воление (волевое движение)578.

Различие в понимании действующих в истории причин и как следствие различие в схемах исторического объяснения и в структуре исторической закономерности у И.Н. Болтина и М.М. Щербатова, возможно, было вызвано изначально различной ориентированностью их исследований. М.М. Щербатов стремился знать историю для того, чтобы понимать современную ему Россию. И.Н. Болтин, наоборот, полагал, что для того, чтобы понимать историю, необходимо знать народ и страну.