Оксана Карпенко Центр независимых социологических исследований КАК ЭКСПЕРТЫ ПРОИЗВОДЯТ «ЭТНОФОБИЮ»
Я хочу проиллюстрировать на одном небольшом примере то, каким образом работает расистский дискурс в текстах, в принципе ориентированных на борьбу с ним. Возьмем отрывок из введения к сборнику «Нетерпимость в России: старые и новые фобии», где опубликованы тексты различных экспертов по вопросам «этнических отношений» и изданной Московским Центром Карнеги в 1999 году17.
Автором введения является политолог и эксперт Центра Карнеги Александр Малашенко. Этот пример тем более важен, что представляет собой экспертное суждение. «Кавказофобия — термин, сравнительно недавно появившийся в связи с возникновением массовой кавказской диаспоры. Это, пожалуй, наиболее распространенный тип этнофобии. Она берет начало, так сказать, в низах общества. В основе ее лежит целый комплекс противоречивых причин. Прежде всего отметим обилие кавказцев в российских городах, что само по себе является непривычным и раздражающе действует на коренное русское население. Далее, в силу своей предприимчивости, уровень которой выше, чем у местных жителей, кавказцы сравнительно легко приспособились к новым рыночным отношениям, извлекая из них финансовую выгоду. Уроженцы Кавказа традиционно занимали важные позиции в торговле, на рынках, где они стремились диктовать свои, зачастую завышенные цены. Образ спекулянта-кавказца вызывал и вызывает негативные эмоции у русских покупателей. Раздражает и сплоченность кавказцев, объяснимая тем, что, будучи меньшинством., к тому же спаянным родственными и местническими узами, они зачастую выступают сообща в конфликтных ситуациях (правда, в реальности эта сплоченность весьма относительна, поскольку между осевшими в России различными кавказскими этносами существуют серьезные противоречия). С кавказцами связан рост преступности, что имеет под собой объективную основу. Во-первых, среди временных и постоянных мигрантов с Кавказа немало маргиналов. Во-вторых, в некоторых районах Кавказа разбой на Уровне массового сознания воспринимается как некая специфическая форма героизма и в отдельных случаях встречает “понимание", если не сказать больше. Наконец, жители Кавказа принесли на российские равнины свои, не принятые в России стереотипы общественного поведения — громкий говор, бурную жестикуляцию, презрительно-пренебрежительное отношение к (рус ским) женщинам. Вызывает неприязнь и показная ориентированность кавказцев на престижное потребление. Кстати, нельзя не заметить, что постепенно среди кавказцев, которые намерены закрепиться в России, появляется тенденция к изменению ?—хотя бы внешнему — стереотипов поведения, приспособлению его к окружающей русской среде»18. Данный отрывок является характерным примером (вос)производства расистских установок российскими экспертами-обществоведами. Мне представляется, что ни логика рассуждений, ни идеи, содержащиеся в этом отрывке, не отличаются от того, что мы можем услышать «на улице». Более того, в тексте воспроизводятся установки наиболее «предубежденной» части населения. Но (!) эти утверждения делаются «не на пустом месте», под них подведена «научная» база (данные опросов «общественного мнения», статистика преступности, мнение населения, экспертов и т. п.), что позволяет автору рассматривать знание, носителем которого он является, как «объективное», «научно обоснованное», «базирующееся на фактах, а не на предубеждениях». В своем докладе я попытаюсь показать, как такого рода рассуждения об «этнофобии» населения легитимируют «просвещенные» формы расизма. Автор затронул все популярные «кавказские» темы: обилие «кавказцев» в российских (как принято говорить, «на 90 % русских») городах; их предприимчивость, наносящая вред «коренным русским» жителям; их «традиционная» сплоченность, соответственно угроза солидарных действий в конфликтных ситуациях; связь миграции с Кавказа и роста преступности в российских городах; кавказские/горские стереотипы общественного поведения (в том числе, сексизм и стремление к показному потреблению). Все это, по мнению автора, объясняет и оправдывает «раздражение» «местных жителей» или «низов общества». При этом автор, как и многие другие исследователи, производящие аналогичные тексты, не воспринимает свое отношение к людям, которых он называет «кавказцами», как предубежденное и, несомненно, станет протестовать, если назвать его высказывания «расистскими». Он стремится показать «объективную картину» и опирается в своих суждениях на «мнение населения». Но в результате получается картина, мало чем отличающаяся от той, которую рисуют авторы националистических изданий. Хотя, конечно, при этом не используется лексика, признаваемая неприемлемой для «нормальных» людей (категории типа «жиды», «черные» или призывы типа «Бей жидов, спасай Россию!»). Однако существуют вполне нормальные слова и выражения, которые могут быть использованы для того, чтобы сообщить о неполноценности или подчиненном положении какой-то категории людей в обществе. Например, мало кто отдает себе отчет, что, используя метафору «мигранты — гости в нашем доме», мы приписываем «приезжим» подчиненное положение. Эта мета фора часто используется для обоснования дискриминации различных категорий мигрантов19. С начала 90-х годов российские исследователи неоднократно обращались к изучению «этнофобии» «коренного/русского населения» по отношению к так называемым этническим меньшинствам. Выявив в ходе массовых опросов общественного мнения, что «кавказцы» в 1990-х годах повсеместно стали «объектом неприязни россиян», исследователи стремятся сформулировать свое объяснение причин, мотивов, эволюции и возможных социальных последствий такого отношения. Наиболее часто среди мотивов «кавказофобии» упоминается комплекс «национальной неполноценности», испытываемой «россиянами» или «русскими» из-за относительно более успешного приспособления «кавказцев» к новой (рыночной) экономической ситуации. Признание этого тезиса, использование метафоры этнофобия — психическое заболевание предполагает постановку диагноза обществу в терминах кризисных психических состояний (массовые депрессии, раздражение, фрустрации, страхи и т. д.), поиск условий, стимулирующих эти состояния, и разработку рекомендаций по лечению. Понятие «этнофобия» обозначает болезненную, иррациональную реакцию на объективные культурные различия, существующие между представителями тех или иных «народов», «этносов» и т. п., как разновидность вируса (у которого есть «носители»), который «паразитирует на трудностях», «распространяется» и т. п. Ситуация активизации этого «вируса» задается предельно широко: социально-экономический кризис, вызвавший «понижение социального статуса целых общественных слоев», «горечь за падение, по сравнению с СССР, престижа России», разрушение советской идеологии и системы ориентации в мире, «высвобождение» подавленной в советское время бытовой ксенофобии и т. п. Для человека, попавшего в эту сложную ситуацию, оказывается естественным испытывать «комплекс неполноценности» среди «чужаков». Негативно оценивая проявления нетерпимости и предлагая направления выхода из сложившейся ситуации, большинство исследователей не ставят под сомнение саму возможность измерять социальные различия в (квази)этни- ческих (расовых) категориях. Так, «кавказцы» («выходцы с Кавказа» и т. п.) из этой перспективы действительно более импульсивны, обладают большим (чем, например, «русские») социальным капиталом (родственные, земляческие и т. п. сети), «особым менталитетом», «предпринимательским талантом», «наглостью», «не принятыми в России стереотипами общественного поведе ния» и т. п. Все это рассматривается как естественные причины экономического успеха представителей данной группы и (ответного!) раздражения местных жителей, положение которых описывается в терминах социально-экономического неблагополучия. При этом некоторые исследователи прямо идентифицируют себя с населением и явно оправдывают такое раздражение, полагая, что «кавказофобия — установка именно жертвы, но никак не агрессора»20. Характерным примером высказываний из перспективы обиженного населения является уже упомянутый текст Алексея Малашенко. В исследованиях «этнофобии» фактически происходит абсолютизация значения этнических классификаций, их характерной чертой является «этноцентризм». Общество предстает как естественно разделенное на этнические группы, которые иногда смешиваются, когда их члены вступают в «межнациональные браки», осуществляют «межнациональную коммуникацию», переезжают на «историческую/этническую» родину и тому подобное. В некоторых случаях такое смешение рассматривается как опасное, так как социальная и культурная дистанция, объективно разделяющая встречающиеся (в лице своих «представителей») «этносы» или «нации», очень велика.
Вопрос о социальной интеграции в этой ситуации подменяется вопросом о культурной совместимости. Для нормализации идей о естественности различий между, например, «коренными жителями русских городов» и «кавказцами» или естественности существующей между ними социальной границы применяются различные дискурсивные технологии. В частности, используются особые обороты речи и фразы, констатирующие «истину», «очевидность» и «несомненность» различий: «в силу своей предприимчивости, уровень которой выше, чем у местных жителей, кавказцы сравнительно легко приспособились...», «раздражает сплоченность кавказцев, объясняемая тем, что, будучи меньшинством, к тому же спаянным родственными и местническими узами...» и т. д. Различие описано как очевидное, что подкрепляется ссылками на статистику, мнение экспертов, данные опросов. С другой стороны, «этнофобия» рассматривается как качество индивидуального или коллективного сознания, вытекающее из способности отделить себя от «другого». Как пишет Зинаида Сикевич: «Что приводит к формированию этнического “врага”? Прежде всего, как это ни парадоксально, сама этничность. В истоке любой этнофобии лежит та же социально-психологическая структура различения между “нами” и “не-нами”, что и в основе этнической самоидентификации». И продолжает: «Понятно, что обыденное сознание оценивает чужие обычаи, нравы и формы поведения с точки зрения традиций и нравов собственной общности»21. «Понимание» этой ситуации опирается на представление об естественности этнических различий. Для исследований «этнофобии» характерно некритичное отношение к повседневным процедурам осмысления «этнических» различий и использова ние этих процедур в научных целях. Причем, как я уже отмечала, за базовые принимаются модели репрезентации «этнических отношений», характерные для откровенно предубежденной части населения. Так, например, Лев Гудков, проводя мониторинги «этнической напряженности», спрашивает: «Если вы считаете, что есть такие народы, которые разжигают национальную рознь, назовите их» или «Согласны ли вы с тем, что люди нерусских национальностей пользуются сейчас в России слишком большим влиянием?» Или Зинаида Сикевич задает вопрос: «Будет ли в городе спокойнее, если в нем будет меньше кавказцев?..» Или Виктор Дятлов в анкете предлагает студентам назвать несколько «типичных качеств кавказцев». Сама постановка вопросов исходит из допущения, что для «населения» естественно мыслить мир в этнических категориях. Такие провокационные вопросы втягивают респондента в «ксенофобский» дискурс. Отвечая на них, он вынужден делить мир между «народами» и оценивать их вклад в «межнациональную рознь», распределять «влиятельных» людей между «русской» и «нерусскими национальностями» и т. п. Такие вопросы и мониторинги/опросы в целом не способствуют пониманию природы «нетерпимости», но работают на ее воспроизводство, постоянно обновляя картину мира, разделенного на соперничающие за ресурсы «национальности» или «этносы». Иные дискурсы, ситуативная природа и характер «раздражения» не исследуются, игнорируются и иные системы классификаций, повседневно практикуемые людьми для ориентации в мире. Сам принцип опроса отрицает возможность других дискурсов, а если они каким-то образом и проникают в данные, то их отбрасывают. Особенность исследований «этнофобии» — это дискурс, производимый из перспективы «большинства». В этих опросах не слышно голоса тех людей, на которых «кавказофобия» направлена, тех, кто испытал на себе в той или иной степени дискриминацию. «Некоренное» население, «мигранты», «кавказцы» становятся объектом высказываний «коренного» населения и социологов. Из исследований «этнофобии» мы узнаем о том, что испытывает «коренное население» — «раздражение от присутствия “кавказцев”». Если мы и узнаем о том, как «кавказцы» реагируют, то описание таких реакций — это описание новых проблемных ситуаций. Например, стандартное описание, в котором возникают каким-то образом эти самые «кавказцы»: Олеси, вы сказали, что выходом может быть использование антропологического метода. Мне хотелось бы тогда узнать, что вы подразумеваете под антропологическим методом? И каким образом, используя этот метод, исследователь может не навязывать свою парадигму? Единственное, что мне кажется возможным, — это понаставить везде «жучков» и записывать людей, когда они не знают, что их слушают. Оксана КАРПЕНКО Нет, я думаю, что невозможно фабриковать все время свое мнение, невозможно разговаривать все время придумывая. А что касается того, что я подразумеваю под антропологическими методами, то я имею в виду исследование •Методом включенного наблюдения. Это даже не интервью, а разговор. В основе этих методов попытка понять и вжиться в реальность других людей, не ?авязывая свою реальность. Властные отношения, выстраиваемые между информантом и исследователем, в ситуации формализованного опроса и неформального разговора принципиально отличаются. Елена ФИЛИППОВА То есть вопросы не задаем вообще? Оксана КАРПЕНКО Мы разговариваем. Если вы хотите что-то узнать в разговоре у своего друга, “Ы с ним просто разговариваете. Вы задаете вопросы, но они должны есте- ?ственно вытекать из контекста общения. Елена ФИЛИППОВА Мне только что прислали отчет об исследовании, проведенном в Самаре, ОДин из вопросов был сформулирован так: «Будь ваша воля, какие народы вы выселили за пределы Самарской области?» Так я спрашиваю вас: неужели вы думаете, что если человек с такой парадигмой мышления будет пользоваться антропологическими методами, то он в разговоре не будет высказывать свою точку зрения? Оксана КАРПЕНКО Нет, это совершенно разные парадигмы. И человек, работающий в одной, довольно тяжело принимает другую. По собственному опыту знаю. Исследовательский вопрос задается из определенной перспективы. Исследователь вынужден опираться на базовые теоретические утверждения. От выбора парадигмы зависит, какие вопросы он задает социальной реальности и каким образом он с ней работает (то есть какие методы сбора и анализа данных использует). Татьяна ЛОКШИНА Если я правильно понимаю, то тот альтернативный подход, который вы предлагаете, полностью исключает статистику. Оксана КАРПЕНКО Статистика может стать объектом исследования. Каким образом собирается статистика, что она способна показать и что с ее помощью показывают. Возможны разные вопросы: как ее собирают, какие вопросы задают... и так далее. Статистика — один из инструментов контроля и управления социальной реальностью. Для решения социологических вопросов статистика, на мой взгляд, бессмысленна. И социологи могут анализировать статистику, так как в ней черпают аргументы различные категории людей, обосновывая необходимость совершения тех или иных действий. Я воспринимаю статистику как инструмент оправдания различных решений: «Милицейская статистика убедительно свидетельствует, что большинство особо тяжелых преступлений совершает именно эта категория населения». Чем не аргумент для проведения специальной политики в отношении этой самой «категории»? Виктор ВОРОНКОВ Я бы уточнил, что статистику как результат массовых опросов почти никогда невозможно интерпретировать или, что то же самое, возможно интерпретировать как угодно, как хочется тому, кто интерпретирует. Юлия ЛЕРНЕР Я твердо убеждена в том, что исследователь может спрашивать кого угодно, о чем угодно и в какой угодно форме. Важно, что с этим материалом, с этими ответами вы делаете. Между прочим, с ответом «еврей всегда знает, что он еврей», который дается в определенном политическом, культурном и социальном контексте, сделать можно очень многое. Мне иногда кажется, что наша дискуссия о дискурсе и «поисках нового языка» выходит за всякие возможные пропорциональные рамки. И мне ка жется, что здесь речь идет просто о хороших исследованиях и плохих. Как, например, текст Малашенко, который мы получили, — я не знаю, какой он — исследовательский или какой-то другой, — но никакого, будь то аналитического, научного, даже академического аппарата за ним не стоит. Это просто объяснение одних стереотипов посредством других стереотипов, что напоминает мне недавно прочитанную статью в какой-то израильской газете, где журналист описывает то, что «восточные» евреи в Израиле не любят «русских» евреев, потому что «все русские женщины проститутки и русские не любят работать», а «русские» не любят «сефардов», потому что «они двадцать лет назад слезли с деревьев». То есть это примерно такого же уровня тексты. Поэтому я думаю, что иногда просто можно говорить не об «альтернативном дискурсе», а просто о хороших исследованиях и о правильно поставленных задачах, о каком-то аналитическом механизме интерпретации и т. д.