НОВАЯ КРИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ СОЦИАЛЬНЫХ НЕРАВЕНСТВ

В Германии многие депутаты бундестага относятся к поколению, которое 20-30 лет тому назад клялось в интернациональной солидарности, принимало активное участие в инициативах по оказанию помощи странам третьего мира или требовало на церковных соборах сочувствия к бедам и нуждам единого мира. Теперь же именно политика этого поколения в Германии плетется в хвосте помощи развивающимся странам. Можно это объяснить личной непоследовательностью политиков или же невнимание к глобальному неравенству обусловлено структурными факторами? Существует ли принцип, способный устранить это противоречие? Глобальное неравенство растет и одновременно, с социологической точки зрения, узаконивается.

На вопрос: что узаконивает социальное неравенство? — возможны по меньшей мере два ответа: принцип успеха и принцип национального государства. Первый ответ известен, разработан и повергался критике, так как он вытекает из самоопределения национальной перспективы и относится к внутригосударственному неравенству. Второй вопрос раскрывается в рамках космополитической перспективы и относится к легитимации глобальных неравенств. Отсюда следует, что значительные белые пятна — и источники ошибок — становятся

Таблица 2. Социология социальных неравенств между национальной и космополитической перспективой Социальное положение большие (глобальные) неравенства малые (национально-государственные) неравенства Легитимация национальный

взгляд не имеет значения, не существует принцип успеха космополитический взгляд принцип национального государства: исключение исключенных национально-государственные принципы несущественности конструкции глобальных неравенств очевидными лишь при систематическом чередовании национальной и космополитической перспективы, ибо только в рамках Новой критической теории социальных неравенств может быть вскрыта фундаментальная асимметрия находящегося в плену национального взгляда восприятия неравенств как в социальной, так и в социологической перспективе. Отсюда ясно: легитимационный успех национального государства заключается в том, что оно обращает внимание только на внутренние проблемы и исключает из поля зрения глобальное неравенство (относительно) привилегированных слоев^.

С чисто пространственной точки зрения, целесообразно различать большие неравенства (которые в свою очередь делятся на транснациональные, наднациональные, интернациональные и глобальные) и малые неравенства. К малым относятся внутренние национально-государственные неравенства, которые затронутым ими людям и группам людей кажутся большими, но с космополитической точки зрения, являются малыми, так как они при самоописании, самоопределении и самоконтроле напоминают конусообразный луч прожектора. Принцип успеха указывает на внутригосударственные неравенства и легитимирует их. Его парадигмой выступает экзаменационная работа: все входят в аудиторию равными, а выходят неравными (по-разному позиционированными в иерархии отметок). Благодаря принципу успеха можно, например, распределять доход неравномерно и в то же время легитимно. Тот же, кто говорит о национально-государственном принципе как о легитимации неравенств, хочет сказать, что национально-государственное фокусирование на национальных неравенствах приводит к исчезновению глобальных неравенств. Это легитимация посредством затемнения: большие неравенства выносятся за пределы национального взгляда. Отсюда следует, что они могут перерастать в институализированную иррелевантность и ирреальность и одновременно легитимироваться. Это не отказ от тематизации глобальных неравенств, а тематизация малых национальных неравенств, которая легитимирует большие неравенства.

Таким образом, разделение на большие и малые неравенства относится к пространствам восприятия и к численности населения. Разумеется, этот закон национально-государственного исключения глобальных неравенств заостряет ситуацию. Сам по себе национальный партикуляризм государства не исключает целиком универсальные принципы и восприятия. И все же национально-государственный взгляд уводит от бедственного положения в мире. Он функционирует по принципу двойного исключения: исключает уже исключенных. Поразительно, с каким постоянством большие неравенства, от которых страдает человечество, легитимируются благодаря молчаливому сговору между государственными авторитетами и ориентированной на государственность социологией, отказывающимися эти неравенства замечать (табл. 2).

В то время как принцип успеха делает возможным позитивную легитимацию малых неравенств, национально-государственный принцип приводит к негативной легитимации больших неравенств. Позитивная легитимация означает, что принцип успеха выставляет в выгодном свете рефлексивную и обоюдную (взаимную) легитимацию, т. е. что социальные неравенства могут, в принципе, найти понимание тех, кто лишен привилегий. Напротив, легитимацию национально-государственного принципа следует считать негативной, так как она не рефлексивна и не обоюдна, следовательно, не ведет к соглашению с отверженными и лишенными привилегий. Национальное государство есть принцип, в темноте ищущий оправдание глобальным неравенствам.

Национально-государственный принцип покоится не на рефлексии как принципе достижения успеха, а на отказе от рефлексии. Негативная легитимация, достигаемая посредством институализированного замалчивания, игнорирования, в конечном счете нелегитимна, так как исключает соглашение с теми, в чьем согласии она чаще всего нуждается,— с бедными, униженными и отверженными. Национальное государство, таким образом, не легитимирует глобальные неравенства. Скорее, эти нелегитимированные глобальные неравенства исключаются из поля зрения и, таким образом, стабилизируются. С исторической точки зрения, это означает, что национальное государство есть институализированное забвение колониализма и империализма, которым оно обязано своим подъемом. Но что придает этой негативной легитимации, достигаемой посредством замалчивания, стабильность перед лицом растущей прозрачности границ? Что ее дестабилизирует?

Дополнительно можно выделить четыре принципа национальногосударственной иррелевантной и ирреальной конструкции.

Первый принцип — национально-государственная фрагментация и вменяемость глобальных неравенств. Пока не существует глобальной компетентности и наблюдающей инстанции за глобальными неравенствами, эти неравенства распадаются, представляя из себя мозаичный ковер национальных неравенств. Поскольку существует около 200 государств, имеется столько же точек наблюдения за малыми социальными неравенствами. Но сумма этих зафиксированных в каждом государстве внутренних неравенств не равна большим глобальным неравенствам, так как логика национального взгляда не соответствует логике взгляда космополитического. Национально-государственный самоконтроль и связанные с ним эндогенные предположения о причинах явления противоречат прежде всего космополитическому образу мышления, при котором в поле зрения попадают транснациональные взаимозависимости, властные соотношения, инстанции, принимающие решения и определяющие причины явлений, т. е. все то, что пригодно и для объяснения внутренних национально-государственных неравенств.

В докладе South Commission (1990; цит. по: Falk 1995, 50) приводится следующая аргументация: «Если бы человечество представляло собой единое национальное государство, то нынешний раскол на север и юг превратил бы это государство в политически взрывчатое, полуфеодальное образование, стабильности которого угрожали бы внутренние конфликты». Это верно и в то же время ложно, так как оставляется без внимания то, что национально-государственный миропорядок структурно игнорирует глобальные неравенства и тем самым легитимирует их.

Национально-государственный принцип—это аналитический ключ к пониманию того, почему взаимосвязь между глобализацией и бедностью мало исследуется национальной социологией. До тех пор пока в политических действиях и социологических анализах будет задавать тон национальный взгляд, бедность и богатство будут локализоваться в национальном контексте. Тем самым исключается возможность аналитической конкретизации последствий глобализации в различных исторических контекстах в форме растущих неравенств, сокращающихся доходов, эксплуатации природных ресурсов и подрыва демократических основ. Что же касается социологического исследования неравенств, то с принципом национально-государственной фрагментации сопряжен крупный источник ошибок — опасность принятия ложных национально-государственных решений.

Второй принцип: восприятие социальных неравенств предполагает наличие норм равенства. В национально-государственной перспективе стабильность, исключающая большие неравенства, базируется на национальных нормах неравенства — культурных или этнических, правовых или политических. Объективность глобальных социальных неравенств не подвергается сомнению с политической точки зрения, пока эти неравенства находятся в тени институализированных норм равенства [Stichweh 2000]. Отсюда следует: в той мере, в какой национальные нормы равенства заменяются нормами космополитическими, возникает необходимость и потребность в государственной легитимации существующих больших неравенств. На чем базируется в национальной парадигме это равенство внутри западных социальных государств? На формальном равенстве гражданского статуса: различия в доходах мужчин и женщин, место жительства и т. п. не служат основанием для снижения гражданского статуса. Все члены общества имеют равные права и обязанности. Этому основанному на праве гражданства равенству соответствует национально-государственный образ культурной однородности (одинаковые язык, история, культурные традиции). Национальные принципы включения и исключения, таким образом, определяют и стабилизируют границы восприятия социальных неравенств.

Это ведет к третьему принципу — межнациональной несравнимости социальных неравенств. Национальный взгляд и функциональные достижения национального государства, направленные на легитимацию глобальных неравенств, не в последнюю очередь базируются на том, что политизирующие сравнения могут иметь смысл только во внутри национальном масштабе и никогда — в меж национальном. Делегитимирующие сравнения в свою очередь предполагают нацио нальные нормы равенства. В этом смысле, к примеру, различия в доходах нигерийцев и немцев, южноамериканцев и финнов, русских и китайцев, турков и корейцев даже при одинаковой квалификации и сфере деятельности могут быть весьма существенными, но действовать делегитимирующим образом они будут только тогда, когда эти сравнения будут протекать внутри единого горизонта восприятия институализированного равенства. Это может происходить в случае принятия гражданства того или иного государства или работы в глобально оперирующем концерне.

Отсюда вытекает интересный вопрос: в какой мере интернациональные различия в доходах внутри Европейского союза в будущем могут быть легитимированы посредством принципа несравнимости? Или в какой мере вместе с растущим европейским самосознанием (и институционализацией европейского взгляда на собственные проблемы) до настоящего времени затемненные в интернациональном масштабе неравенства станут восприниматься как внутринациональные и, следовательно, подвергаться легитимации? В той мере, в какой (неважно, по каким причинам) будут падать барьеры межнациональной несравнимости, Европейскому союзу—даже при константных соотношениях неравенства — будут угрожать большие волнения.

Но роль национального государства в системе глобальных неравенств ни в коем случае не исчерпывается так называемой функцией легитимации. Четвертый принцип — затемнение легитимирует бездеятельность; или оно легитимирует такую деятельность, которая обостряет большие неравенства, так как эти внешние для национального взгляда эффекты воплощаются в предрешенную нереальность, т. е. в иррелевантность избирателей. Обособленность, в которой социальные неравенства тематизируются как неравенства внутренние, открывает возможности для политики глобального передела, при которой риски выходят наружу и перегружаются на слабые страны третьего мира, в то время как барыши в рамках национального государства максимально возрастают.

В то время когда западные государственные мужи мечтали о десятилетии неожиданного мира и богатства, растущее число стран тонуло в долгах, безработице, снижало услуги по здравоохранению и социальному обеспечению, переживало распад жизненно необходимых инфраструктур. То, что для западных концернов может быть полезным, а именно настойчивое разрушение управления, приватизация и политика перемен в развивающихся странах, для этих стран часто имеет разрушительные последствия. Приведем один пример: Всемирный банк, как удлиненная рука «семерки» ведущих государств, поощрил в Индо незии и других странах заключение договоров с частными поставщиками энергии. Эти договоры обязывали данные страны получать большое количество электроэнергии по очень высоким ценам. Интернациональные концерны получали доходы, в то время как на и без того бедные страны взваливался риск ответственности. «Именно ради этой формы частной экономической активности были усилены Министерство финансов США и Всемирный банк. Уже это плохо. Но когда были свергнуты коррумпированные правительства (Сухарто в Индонезии в 1998 г.), администрация США стала оказывать давление на новые правительства и требовать выполнения договоров, вместо того чтобы освободить их от платежей или по крайней мере вступить в переговоры о новых условиях. В действительности имеется длинный список “нечестных” договоров, выполнение которых западные правительства добивались посредством давления» [Stieglitz 2002, 38f].

Национально-государственный миропорядок фрагментирует глобальные неравенства; национальные нормы равенства исключают глобальное неравенство; сравнение интернациональных неравенств закрепляет невозможность сравнения в национальных рамках; предопределенная иррелевантность больших неравенств — все это позволяет сильным и богатым государствам перекладывать риск за свои решения на бедные страны. Эта практика не в последнюю очередь стабилизируется тем, что национальная перспектива действий подтверждается и укрепляется методологическим национализмом социальных наук. Базирующееся на этом исследование неравенства удваивает национальную закрытость, планирует себя и свой объект в духе национально-государственной «врожденной науки». То, что, с научной точки зрения, обычно считается проблематичным, возводится здесь в методологический принцип самоисследования. В лучшем случае этот аутизм национального взгляда расширяется до сравнительного аутизма интернациональной компаратистики. Но и этот сравнительный методологический национализм сохраняет подверженность большим ошибкам методологического национализма. Однако эта социальная и социально-научная фабрикация нереальности растущих глобальных неравенств в национальных социологиях становится все проблематичнее.

Ошибки национального взгляда делаются все очевиднее в той мере, в какой границы становятся более проницаемыми, а не признающие границ взаимозависимости явно растут.

Кроме того, национальный взгляд ставится под сомнение процессами внутренней глобализации национально-государственного пространства. Свою роль в этом играют следующие процессы: права человека отделяются от статуса государственной принадлежности, вызванные неравенством карьеры отделяются от национальных контекстов. Об этом свидетельствуют карьеры, ставшие возможными благодаря интернациональному образованию, а также растущее число межнациональных браков, семей, увеличивающиеся транснациональные трудовые и житейские взаимосвязи [Beck-Gernsheim 2000]. В конечном счете национальный взгляд разрушается в той мере, в какой растут мобильность коммуникации, информации, денежных потоков, рисков, продуктов, услуг, а также транснационализируются благодаря средствам массовой коммуникации, рекламы и т. п. в своих внутренних пространствах сферы, оставшиеся иммобильными (см. эмпирические данные об этом у Beisheim u. a., 1999; Held u. a., 1999). Наднациональные институции, такие как Всемирный банк, ЮНЕСКО или различные НПО, систематически выдают данные, которые показывают всему миру большие неравенства и тем самым ставят под сомнение механизмы национальной ирреализации^.

Ошибки национального взгляда становятся ясными, когда усиливается значение новых примеров и способов различения между включением и исключением. Все большее количество механизмов включения и исключения уже не подчиняются классификации неравенства по классам и слоям, границы которых заканчиваются вместе с границами государств. Новые центральные примеры включения и исключения образуются вдоль линий:

а) наднациональных торговых блоков (Европейский союз, NAFTA16 и т. д.);

б) культур, складывающихся на принципах диаспор, аскриптивных признаков (например, «Черная Атлантика» см.: Paul Gilroy) или

в) в условиях жизни в global cities (глобальных городах) (см. об этом анализы Сассена, Кастальса, Олбрау, Ида, Дюршмидта).

Тем самым оказываются несостоятельными и те аргументы, посредством которых защищают национальный взгляд.

Прежняя знаменитая защита национальной перспективы и критика перспективы космополитической, предпринятые Гарретом Хар- диным в его книге «Living on a Lifebot» («Жизнь на спасательном ка-

ке глобального исследования производства и управления в наднациональных организациях. Это прежде всего научная этика, опирающаяся на более высокое качество национально-государственных данных. Одновременно опасаются, что при обращении к космополитическому взгляду в центре снова окажутся метафизики и / или ненаучность. Кроме того, методологический национализм освящается предшествующим философским и политико-теоретическим убеждением, что ценности Запада — демократия, правовое государство, социальная справедливость — возможны только в национально-государственных формах и контекстах. Отсюда делается вывод, что космополитическая открытость предает и подвергает опасности демократический духовный облик.

В обоих случаях ошибка покоится на следующих упущениях. Во-первых, претензии классиков и их национально-государственные предпосылки лишаются исторического подхода и абсолютизируются. Кто восхваляет классиков, тот скрывает усталость собственной мысли и соглашается с давно усвоенной ролью эпигона. Во-вторых, снова совершается большая ошибка (следуя старому принципу: «не может быть того, чего не должно быть»), когда в жертву устоявшимся убеждениям приносится интерес к меняющейся реальности. Даже методологически безупречные данные могут оказаться недостоверными и привести к неспособности видеть реальный космополитический мир, вторгающийся в нашу жизнь (см. выше).

'6 North American Free Trade Agreement — Североамериканское соглашение о свободной торговле.

тере») (1974), сравнивают национальные государства с по-разному оснащенными спасательными кораблями, в которых выжившие в кораблекрушении ищут убежище. Согласно аргументации Хардина каждое государство может предоставить борющимся в море за свою жизнь место на спасательном корабле. Но отсюда не вытекает никаких обязательств хотя бы уже потому, что прием на борт потерпевших кораблекрушение приводит к нарушению правил безопасности самих спасательных кораблей, т. е. в конечном счете опасности подвергаются все. Этот действующий по сей день аргумент о лодке, полной до краев, ложен потому, что национально-государственных спасательных судов, о которых толкуют сторонники национального взгляда, становится все меньше. Не принимаются во внимание реально существующие пост- и транснациональные позиции, формы и каузальности неравенства. Поэтому космополитизму обеспечивает перспективу и превосходство не моральная критика ложной диагностики национального взгляда, а ее обнажение.

Наконец, ошибки методологического национализма становятся очевидными по мере того, как становится сомнительным само различение между большими и малыми неравенствами, или, говоря иначе, между космополитической и национальной перспективой. Таким образом, мы имеем дело со все большей интернационализацией моделей национальной перспективы. Вместе с проницаемостью национальных границ растет конкуренция как внутри национальных образований, так и между ними. В соответствии с этим в производственных секторах, защищенных властью и насаждающих власть, происходит деление на тех, кто выигрывает от глобализации, и на тех, кто оказывается в проигрыше. Кроме того, затемняющее смысл слово «глобализация» часто используется в борьбе национальной элиты против элиты интернациональной, которые сражаются за позиции и ресурсы внутри национальных пространств.

В интернациональных отношениях тоже уменьшается прозрачность разделяющих страны границ. После террористических атак исключение исключенных дается труднее, нищета населения в мире растет с учетом интернациональной проблемы богатых стран Запада — правда, о практических последствиях этого судить пока рано. Опасность терроризма, несущая угрозу национальным границам, устраняет заодно и прозрачность этих границ, за которыми с угрожающей скоростью растут глобальные неравенства.

Нет сомнения в том, что эти процессы сопряжены с повышенными требованиями к отдельным государствам. Им недостает не только соответствующих возможностей для вмешательства. Они не распо лагают необходимой способностью к наблюдению, не говоря уже о возможностях каузального контроля [Stichweh 2000]. Это позволяет — в плане самокритики — обосновать главный парадокс новой космополитической ориентации: в той мере, в какой становятся прозрачнее границы между большими и малыми неравенствами и перестают совпадать с национальными границами, возрастает значение «стены» в головах, т. е. институционализированная неспособность воспринимать большие неравенства. Почему? Потому что только таким образом может быть перекрыта растущая асимметрия между претензиями на вмешательство в политику государств и возможностями такого вмешательства. Ре-национализация в век растущего глобального неравенства и его восприятия мировой общественностью стала для богатых государств функциональной.

Можно сделать и другой вывод: когда государство, следуя принципу Брехта: «ибо в темноте ничего не видишь», легитимирует глобальные неравенства, эта легитимация разрушается с началом космополитизации государства. Космополитическое государство, которое (каким бы избранным оно ни было) интегрирует в себя другие культуры, вызывает даже в благоприятном случае константных неравенств лавину ле- гимитационных проблем. Почему? Причина проста: государство размывает и устраняет границы несравнимости социальных неравенств. Тем самым вместе с космополитизацией растут искушение и шансы ре- этнизации и ре-национализации общества и политики. Именно потому, что размываются границы, мешающая восприятию «стена» в головах еще больше укрепляется.

Можно ли теперь говорить о том, что представляет собой принцип национального государства — достижение или ловушку? Каким бы ни был ответ, ясно одно: не подвергнутое тщательному анализу единство государственного и общественно-научного затемнения глобальных неравенств самым противоречивым образом сказывается как на политических, так и на научных акторах. Национальный взгляд можно относить или не относить к функциональным достижениям национального государства. В любом случае он извращает суть общественных наук. Они осознаются и критикуются как национальная социология, национальная политэкономия и постепенно оказываются в плену все более очевидного противоречия между соответствующей реальному положению дел научной задачей и взятой на вооружение этикой. Ибо они (часто незаметно и невольно) связывают себя с искажением реального положения вещей. Замалчивание социологических понятий о глобальных неравенствах приобрело скандальный характер. Поэтому в век глобализации Новая критическая теория с космополитической целью становится ключевой задачей. Она должна вскрыть и разрушить встроенную в категориальную систему и исследовательскую практику стену методологического национализма, чтобы, к примеру, показать легитимационную роль национального государства в системе больших неравенств. Общепринятые внутринациональные карты социальных неравенств сделаны элегантно и весьма детально и, в общем, достаточны для того, чтобы регулировать государственными средствами возникающий потенциал беспорядков в привилегированной части мирового населения. Но драконы больших, неизвестных, совершенно недостаточно исследованных неравенств превратились уже не просто в декоративные мотивы, украшающие окраины. Разумеется, нельзя замалчивать или игнорировать веру в национальное государство, национальные мифы, которые господствуют в публичных комментариях и академической науке. Самое позднее со времени террористических атак 11 сентября 2001 г. многим стало ясно, что взгляд сквозь стену восприятия, которая отделяет малые неравенства от больших, равен взгляду в дуло винтовки17.

В конце концов Новая критическая теория — это одновременно и самокритичная теория. Она утверждает, что только космополитический взгляд делает видимыми реальности и пропасти, угрожающие человечеству в начале xxi века. Критическая теория исследует противоречия, дилеммы и незаметные, невольные побочные следствия космополитизирую- щегося модерна и черпает силу своих критических дефиниций из напряженности между политическим самоописанием и его социологическим рассмотрением. Тезис гласит: космополитический взгляд открывает пространства и стратегии деятельности, которые предпочитает не замечать национальный взгляд. Такое толкование становится еще убедительнее, так как открываемое космополитическим взглядом пространство деятельности противоречит той безальтернативности, которую обнаруживают в национальной перспективе как акторы, так и ученые.

В этом плане можно назвать четыре основные ошибки, указывать на которые — задача Новой критической теории. Это, во-первых, обна 17

Изучение «тонких различий» (Бурдьё) и появившаяся в 70-80-х годах истекшего столетия микроскопическая социология неравенств филигранной стилизации и дифференциации стиля жизни проводят свои исследования необдуманно, в свете методологического национализма. Нетрудно предсказать, что они подвергнутся резкой критике, с точки зрения космополитически обновленной социологии неравенств, за их эмпирический подход и опору на нормы национальной государственности.

ружение и обозначение форм и стратегий затемнения космополитических реальностей; во-вторых, критика неспособности выйти за пределы национальной идеи, т. е. необходимость указывать на то, что национализация и этнизация перспектив деятельности не может оправдать методологического национализма в социологии; в-третьих, преодоление неисторического увековечения социологической понятийной системы и исследовательского опыта с помощью альтернативных понятий и исследовательских стратегий; наконец, в-четвертых, внесение своего вклада в пробуждение интереса к изменению представлений о политике, т. е. в установление различий между национальным взглядом политических деятелей и космополитическим взглядом политэкономии социологии и в использование этих различий на практике^. 18

Во всяком случае, не надо думать, что на знаменах Новой критической теории с космополитической целью написан призыв к революции в социологии. Эта революция уже давно идет. Трудно сказать, когда все началось. Юрген Хабермас в своей книге «Пост-национальная констелляция» (1999) исследовал важные вопросы и заложил основы нового подхода. Еще раньше Николас Луман, например, указал на то, что для коммуникационных процессов национальные границы не препятствие; он изрядно поиздевался над сторонниками противоположного взгляда и, иронизируя и аргументируя, выстроил свой тезис о мировом сообществе как основополагающем единстве и единственно возможном консистентном понятии. Несколько лет назад Джон Майер и его великолепно организованная американская социологическая команда, так сказать, перевели Эмиля Дюркгейма в плоскость глобализма. Нетрудно реконструировать этапы перехода от национальной перспективы к глобальной — даже если при этом (используя всевозможные ухищрения под влиянием почти глобального ассортимента данных) не будут учтены требования «Global America». После прозорливого отхода Энтони Гидденса от линейной социологии (1990, 1997), после трех новаторских произведений Мануэля Кастельса о сетевом обществе (2001), после постоянных усилий Зигмунда Баумана по замене представлений застывшего модерна представлениями модерна меняющегося (1999), после успешных атак и проектов постколониализма, после избавившихся от своей кажущейся автаркической локальности антропологии, этнологии и географии, которые в разных взаимосвязях заменяют предпосылки методологического национализма новыми — смешанными формами глобально-локального и локально-глобального, после более всего недооцененного классического произведения о космополитической редефиниции социологии — книги Мартина Олбрау «Global Age» (1996), после предложения Арджуна Аппадураи говорить о «flows» и «spaces», т. е. о финансовых, миграционных, информацион- В спорах о глобализации речь идет не о значении национального государства и его суверенитете (как неверно утверждают, например, Шарпф и Оффе), а об обретении нового космополитического взгляда на единое пространство борьбы за власть, который выдвигает в поле зрения новых акторов и их сетевые производства, шансы на власть, стратегии и организационные формы не признающей границ политики. Космополитическая критика выстроенной и сцементированной на национально-государственных принципах политики под углом зрения Новой критической теории и эмпирики центрирована как в эмпирическом, так и в политическом плане. У этого аргумента двойной смысл: всемирно-политическая борьба за власть носит открытый характер и требует космополитической смены ориентации социологической теории и эмпирики, чтобы сделать видимыми и пригодными для использования в политике амбивалентность открытости основных положений, а также цели и альтернативы мировой политики. Сообразно с этим моя книга ставит вопрос: каким образом можно по-новому определить в xxi веке власть и господство, политику и государство? Кто (или что) является новым демократическим принципом, макиавеллистическим обновителем космополитического века?

ных и культурных символических потоках, и после «Critique of Information», которую представил Скотт Лэш (2000), — во многих кругах социологов стало общим местом требование переделать и заново переписать книгу родоначальника социологии Макса Вебера «Экономика и общество», приспособив к требованиям cosmopolitan imagination.