МЕТАВЛАСТЬ ГЛОБАЛЬНОГО ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

В этом смысле язык прав человека открывает в высшей степени легитимный, авторитетный дискурс власти, который, с одной стороны, позволяет угнетенным и ущемленным группам отстаивать свои права легитимными средствами, пользуясь (по возможности) во внутренней борьбе поддержкой мировой общественности; с другой стороны, благодаря этому правительствам и неправительственным организациям предоставляется возможность длительного и принципиального участия в дискуссиях и акциях мирового масштаба.

Но и здесь главным является различение между истинным и ложным космополитизмом. Возможность ложной космополитизации, т. е. подгонки глобального внедрения прав человека под национальную миссию, представившаяся единственной теперь мировой державе -США, просто бросается в глаза. В противоположность этому большинство правительств Европейского союза проводят политику соблюдения прав человека скорее всего с целью придания всеобщего и обязательного правового статуса международным отношениям, который последовательно изменяет параметры национальной политики в направлении космополитического режима внутренней политики мирового гражданства.

Разумеется, ориентированные на мировое гражданство государства Запада располагают сегодня всеми средствами и свободным пространством для использования новых властных ресурсов соблюдения прав человека. Проблематика глобального гражданского общества снабжает действующие в глобальных масштабах сообщества западных государств идеологическим оружием для всемирно-экономических и военных крестовых походов. Эта смешанная форма гуманитарного самопожертвования и логики имперской власти с особой ясностью проявляется в «гуманитарных интервенциях», которые помогли утвердиться в высшей степени противоречивому «военному гуманизму» (включая соответствующее вооружение и переориентацию национально-транснациональных вооруженных сил, получивших полномочия для проведения подобных акций).

Основание ООН и заявление о необходимости соблюдения прав человека, а также штрафные санкции для завоевательных войн и преступлений против человечности возникли в результате исторического шока: «Аушвиц больше никогда не повторится!» Глобальное осознание правила, что права отдельной личности нельзя нарушать, и в этом случае сложилось задним числом, на основании опыта, связанного с непредставимыми последствиями грубого нарушения этих правил. Политика соблюдения прав человека, начавшаяся после Второй мировой войны и целенаправленно поставившая во главу угла защиту прав отдельной личности (а не только меньшинств), явилась, таким образом, ответом на полную несостоятельность национально ориентированного международного права, утратившего свою невинность и легитимность в полной катастроф истории хх века. Из катастрофических последствий возникло то, что Ханна Арендт назвала новым началом в политике. «Если смысл политики в свободе, то это означает, что мы в этой сфере — и ни в какой другой — действительно можем ожидать чудес. Не потому, что мы верим в чудеса, а потому, что люди, пока они способны действовать, в состоянии добиваться невероятных и непредвиденных вещей, причем на протяжении долгого времени, независимо от того, знают они об этом или нет» (1993,15).

То новое, что приходит в мир, можно с полным основанием назвать ползучей революцией, ибо додуманный до конца режим соблюдения прав человека, получающий приоритет в сравнении с правом народов на самоопределение, опрокидывает политический миропорядок: так называемые внутренние дела государств становятся делом всех. То, из-за чего потерпел крах руководитель Советского Союза и Варшавского договора Леонид Брежнев, а именно желание ограничить суверенитет государств, входивших в коммунистический блок, т. е. открыть принципиальную возможность для интервенций Советского Союза, удается сделать в глобальном масштабе благодаря опережающему вмешательству в режим соблюдения прав человека в условиях мирового гражданства. В случае террора государства против собственных граждан допускается вмешательство и даже принятие превентивных мер, если нарушения государством прав человека несут в себе потенциальную угрозу космополитическому гражданскому обществу. Нарушая права человека—гражданина мира, правительства могут лишиться международного признания своего суверенитета. Такая возможность в отношениях государств к себе и к «чужим» потенциально всегда присутствует, поскольку нечистая совесть в области прав человека часто является обратной стороной национального самосознания. Но это означает, что все могут и даже должны всегда и всюду вмешиваться в чужие дела. Однако всюду вмешиваться могут не все, а только те, кто располагает соответствующими экономическими и военными средствами. Отсюда следует, что возможность глобального вмешательства при нарушении прав человека в значительной мере зависит от военно-экономической мощи государств.

Поскольку универсальность индивидуальных прав человека не только стирает границы между государствами, но и позволяет объединять и смешивать их в стратегическом отношении, то глобальная политика соблюдения прав человека постоянно открывает пространство политической борьбы между государствами и внутри государств, в которых богатые «добрые» вмешиваются в дела бедных «плохих». Таким образом, в сфере прав человека отменяются правила внутренней и внешней политики и вырабатываются новые правила как внутренней внешней политики, так и внешней внутренней политики. Сегодня это можно наблюдать на примере нескончаемых конфликтов между Востоком и Западом, Севером и Югом, а также на примере постоянных стычек по поводу ценности и сути прав человека в азиатских и исламских культурах. Это не в последнюю очередь проявляется в различных внутриполитических сферах, например, в Европе, но и в США, где слияние прав человека с проблемами экономики стало причиной постоянных конфликтов. Следует особо отметить, что режим соблюдения прав человека предоставляет возможность угнетенным группам, классам, народностям, меньшинствам и т. д. повсюду в мире, благодаря поддержке внутренних и внешних неправительственных организаций, заявить о себе мировой общественности.

Переход от национально-государственного к космополитическому миропорядку не в последнюю очередь осуществляется благодаря смене приоритетов в международном праве и правах человека, так как делаются выводы из целенаправленного террористического отчуждения национально-государственной власти. Место действовавшего в национально-государственном Первом модерне принципа: «международное право выше прав человека» занимает не продуманный в своих последствиях принцип Второго модерна: «права человека выше международного права». Это означает, что в конфликтных случаях права космополитической личности будут ставиться выше опирающегося на международное право национально-государственного суверенитета.

Сегодня уже проявляются первые характерные революционные черты этого шага. Рушатся прежние, служившие опорой международной системы различения между внутренней и внешней политикой, войной и миром, так как режим соблюдения прав человека вступает в противоречие с международным правом, поворачиваясь поверх народов и государств лицом к отдельной личности и постулируя имеющее обязательную юридическую силу общество мирового гражданства индивидуальностей. Но оно находится (хотя не всегда и не при всех условиях) в конкурентных и конфликтных отношениях с государственно-граж данскими обществами суверенных народов. Замедленное воздействие ускоряется там, где в национальном и интернациональном пространстве соблюдение прав человека в обязательном порядке осуществляется посредством соответствующих инструментов наблюдения и контроля (например, через независимых экспертов или неправительственные организации) иногда вопреки сопротивлению отдельных государств. Оно ускоряется в той мере, в какой удается организовать активистов прав человека, объединить их и создать международную сеть контроля. Таким способом можно воздействовать на внутренние структуры господства и изменять их, мобилизуя взаимосвязи между внутригосударственными и зарубежными группами акторов на основе их тесного взаимодействия с внешними и внутренними СМИ, государственными институтами и всемирно-экономическими акторами и расширяя базу их влияния. Удается это и в том случае, если правящие круги и общественность сами (пусть даже только на словах) берут на себя обязательство следовать правилам «модерна и демократии» и если соблюдение прав человека сопряжено с экономическими санкциями. Ярким примером этого могут служить коллективные экономические санкции против Южной Африки с целью покончить с апартеидом — санкции, к которым прибегла в 1962 году ООН и к которым в промежутке между 1970 и 1990 годами присоединились под руководством США более дюжины государств; правда, тут важным было то, что никто в мире не поддерживал режим апартеида, и противодействие ему вылилось во внушительный союз государств, неправительственных организаций и НПК.

Новую главу политики силы открыло прежде всего нынешнее грозное сопряжение глобальной политики соблюдения прав человека с военными интервенциями, скандально заявившее о себе в 1999 году в войне в Косове, развязанной военным блоком НАТО, и показавшее скрытые до тех пор противоречия «военного гуманизма» и интервенционистский характер насаждения прав человека.

Защита прав человека на чужих территориях исключительно гражданскими или в крайнем случае военными средствами осуществляется сегодня на фоне «недостаточной институционализации права мирового гражданства» [Habermas 2000, 60].

Можно установить целый ряд параллелей между режимом прав человека и неолиберальным режимом. Тот и другой функционируют по принципу осуществляющих самих себя пророчеств, поскольку оба становятся акушерами нового порядка власти и легитимации. Они пытаются сделать проницаемыми национальные государства и общества, в одном случае, для потоков капитала, кругооборота товаров и потребления, в другом — для осуществления прав человека. Совершенно ясно, что оба режима могут быть — с той или другой стороны — связаны между собой. Так, уже имеется предложение сделать нарушение государствами прав человека поводом для выделения или невы- деления инвестиций; таким образом, соблюдение прав человека будет осуществляться с помощью «кнута» мировой экономики.

В ходе новой западной политики этической и экономической глобализации суверенные права национально-государственного модерна лишаются своего ядра и оказываются в подчинении глобальной ответственности. Именно потому, что возбуждение исков по поводу нарушения прав человека подается как нечто в высшей степени легитимное, а соответствующие интервенции, подобно Косову, как акт альтруизма, за пределами понимания нередко остается то, что эти интервенции удивительнейшим образом переплетаются со старомодными целями империалистической мировой политики. Но это значит, что права человека открывают путь ложному космополитизму, т. е. гегемониальной инструментализации прав человека.

Эта новая, смешанная форма гуманитарного альтруизма с имперской логикой силы подготавливается развитием, которое можно назвать кругооборотом глобализации: экономическая, культурная и моральная глобализация, взаимодействуя, ускоряют распад национально-государственных институтов, что может приводить к тяжелым человеческим трагедиям и войнам, как это случилось в 90-е годы истекшего столетия в Сомали, Западной Африке, Югославии, Албании, а также в некоторых частях Советского Союза. Даже если ослабление центральной власти в западных странах и не может быть сведено к режиму прав человека, становится очевидным, что таким образом обо стряется и может вырваться наружу скрытый вакуум государственной власти и легитимации. Это значит, что национально-государственные компромиссы между этническими группами утрачивают свою связующую силу и скрытые конфликты в конечном счете приведут к гражданской войне. Но так как это происходит на глазах мировой общественности, т. е. в сфере действия глобальной ответственности, то вместе с намечающимся взрывом силы и хаоса растет возможность «гуманитарных интервенций».

В кругообороте глобализации объединяются необходимости мирового рынка и «добрые намерения» глобального гражданского общества вместе с цепью «нежелательных побочных воздействий» в глобальную гражданскую, военную и гуманитарную угрозу, включая все дилеммы, которые порождает эта угроза. Чем успешнее действуют в глобальном масштабе провозвестники свободного мирового рынка и поборники прав человека, выхолащивая государственные национальные и территориальные структуры, тем ощутимее становится космополитически мотивированная угроза «гуманитарных интервенций» Запада против все умножающегося мирового населения. В то же время открыто проявляются противоречия этого «военного гуманизма», который из-за возрождения средневековой доктрины «справедливой войны» ставит под сомнение разумную кантовскую идею «мирного, хотя и не всегда дружественного сообщества всех народов земли, которые могут вступать в деятельные отношения друг с другом» [Kant. Metaphysik der Sitten, Rechtslehre, § 60]. В мировой системе слабых государств, которая пропагандируется и создается неолиберальной мировой политикой, уже ничто не может встать на пути имперского злоупотребления космополитической миссией.

Это происходит в условиях радикальной исторической неодновре- менности, поэтому соединение глобальной этики, экономики и военной силы создает и укрепляет культурную разделительную линию, которая проходит между рекордсменами нового гражданского миропорядка, т. е. первоначальными западными странами, и глобальными «другими», не удовлетворяющими этим масштабам. Эти обособленные от всемирно-гражданского порядка страны так называемого второго, третьего и четвертого мира вступили в политическое наследство европейского национализма; и многие страны выравнивают свое нестабильное внутреннее положение с помощью авторитарного господства и политики этнического обособления. Им отводится роль global underdogs15 космополитической эпохи, их оценивают и выде ляют по принципу соответствия неолиберальной политике и режиму соблюдения прав человека.

Противоречия этой интервенционистской политики прав человека лежат на поверхности. Во-первых, интервенции в мире, где права человека нарушаются постоянно и явно, осуществляются всегда только избирательно. Ввиду эрозии государственного авторитета гражданские войны, во время которых права человека, грубо говоря, топчут ногами, становятся все вероятнее, а интервенции все невероятнее; при этом избирательность интервенции способствует и без того широко распространяющимся подозрениям в создании инструментов политики силы. Во-вторых, государства с чистой (относительно прав человека) совестью впутываются в противоречия тех, о которых пословица говорит: «Других не суди, на себя погляди». Наблюдая за нарушениями прав человека другими, они не замечают этих нарушений у себя. Тем самым в дискуссиях о содержании прав человека находит выражение и спор о двойной морали Запада в вопросе о правах человека16.

Одновременно начинается — опять-таки в глубоко укорененной асимметрии между различными частями мира — совершенно ирреальное, парадоксальное, даже извращенное для национально-государственного сознания реформирование военного дела на принципах граждан ского общества. Задачи военных перепрограммированы, их суть — способствовать дальнейшему установлению глобального гражданского общества военными средствами (сравни, например, Bredow von 2001). Чтобы ответить на вызовы радикальной неодновременности, «вооруженные силы западных стран следует основательно изменить. Эти далеко идущие изменения столь глубоки, что можно говорить о совершенно новом, постепенно формирующемся типе, о новых вооруженных силах» (там же).

Речь идет о вооруженных силах деэскалации, задача которых не защита своей страны от захватчиков и не завоевание чужих государств, а установление и укрепление гражданского демократического общества на чужой территории. Эти «гражданские вооруженные силы» защищают свободное демократическое гражданское общество на земле других государств от конфликтующих партий, которые целенаправленно и бесцеремонно нарушают права человека, причем чаще всего как одна, так и другая. Макс Вебер назвал бы это политико-этической армией, которая должна быть подготовлена и вооружена для того, чтобы в условиях чужих культур, государств и правовых режимов в качестве третейского судьи внушать уважение к правам человека.

Эти вооруженные силы уже не присягают на верность своему народу, а образуют действующие в мультинациональном масштабе воинские соединения, взявшие на себя обязательство защищать кодекс прав человека. Вследствие этого ключевое военное понятие «победа» (или «поражение») лишается ауры мифотворческой романтики. Цель не в том, чтобы завоевывать и порабощать чужие земли и страны, а в том, чтобы гасить пламя вспыхивающих этнических гражданских конфликтов. Место архаической завоевательной логики занимает функция военной пожарной команды.

Это исторически новое транснациональное слияние гражданского общества и военного дела выражает себя в пластичном оруэлловском языке; голос войны пользуется мирными, ангельскими словесами: «миссия мира», «гуманитарное вмешательство», «peace support operations»17 или «military operations other than war»18. «Вооруженные силы де-эскалации сражаются с противником не за победу; скорее, их действия на военном плацдарме направлены на то, чтобы воспрепятствовать распространению насилия в схватке противоборствующих партий. Главная причина военного вмешательства не угроза собственной стране, а угроза гражданскому населению в другой стране и угроза миру во всем мире. Первостепенные цели вмешательства — защита населения, контроль за мероприятиями по оказанию помощи и частичное восстановление достойных человека структур власти» (там же).

Эта цель может быть достигнута не в одиночку, а только при военно-гражданском сотрудничестве и кооперации, в которых участвуют не только вооруженные силы других стран, но и (это тоже главный признак не признающей границ транснациональности) гуманитарные и другие нпо, представители конфликтующих партий, а также корреспонденты национальных и международных СМИ. Соответственно, вооруженные силы по своей структуре превращаются в космополитический общественный эксперимент en miniature.

Тем самым сразу устаревает весь морально-политический космос армии. Если противопоставление врага и друга в национальной мифологии казалось столь же обязательным, сколь и культурная однородность солдат, то «военно-гражданские работники» выступают за нечто прямо противоположное — за транснациональную солидарность прав человека, за мультинациональность и целенаправленное сотрудничество с общественно-гражданскими нпо и инстанциями ради выполнения «миссии мира».

В этом смысле новые вооруженные силы по своим целям и характеру использования становятся предшественниками космополитических вооруженных сил, новыми андрогенными существами «военного гуманизма»; одновременно они становятся действительно секуляризованными «армиями спасения». 3.