Отношение к предыдущей философии. Отношения мысли к объективности
Но тем не менее этот вопрос существовал, и Гегель рассуждает о различных решениях этого вопроса. Всего Гегель насчитывает три отношения мысли к объективности. Первое — это метафизика, которая исходит только из стихии самого мышления, но не замечает, что мышление имеет противоположности в самом себе, и поэтому не выходит за рамки конечных определений.
Именно отсюда идет привычное нам понимание метафизики как противоположности диалектике. До сих пор термин «метафизика» использовался (как у Аристотеля) как учение об умопостигаемых сущностях, как учение о существующем самостоятельно и неподвижно, нематериально, невещественно. Гегель проводит свое понимание метафизики как противоположности диалектике, как учения, которое ограничивается констатацией противоположностей и не замечает существования их единства. Метафизика всегда оперирует рассудочным, абстрактным мышлением, рассудочной стороной логического. Но метафизика выше последующей критической философии в том, что она утверждает познаваемость мира, метафизика всегда исходит из принципа тождественности бытия и мышления. Этот мир познаваем и познаваем в себе, т.е. для метафизики не существует никакой вещи в себе. Но познаваемые вещи метафизика воспринимает как некоторые тотальности, данные ей объективно, т.е. не как понятия, вытекающее из самого мышления, а как понятия, противостоящие этому мышлению. Гегель не возражает Канту и соглашается с ним, что таких тотальностей всего три: это душа, мир и Бог, и поэтому метафизика всегда сводится к рациональной психологии, космологии и теологии. Гегель повторяет утверждение Канта, что, находя антиномичность и противоположность в различных определениях, метафизика не может найти решения этих противоположностей и таким образом обречена на провал. Достоинством метафизики, по мнению Гегеля, является ее убежденность в познаваемости сущего, а недостаток — в том, что она застревала в абстрактном, давала конечные определения бесконечному. Поэтому метафизика всегда сводилась к субъективизму и к отрыву от действительности. Эта убежденность метафизики в тождестве бытия и мышления сводилась к неразрешимости этого тождества, к отрыву мышления от бытия и поэтому порождала решение проблемы тождества мышления и бытия путем поиска иного отношения мысли к действительности. Второе отношение мысли к действительности, по мнению Гегеля, насчитывает два вида — это эмпиризм и критическая философия. Объединяет их то, что и эмпиризм (скажем, локковская философия), и критическая философия Канта исходят из того, что истинным источником знания является опыт. По мнению Гегеля, эмпиризм возникает в противоположность метафизике, ее абстрактным теориям, неспособным соединить общее и единичное. Скажем, еще в кинической и мегарской школах философы заметили такое странное противоречие, что мы всегда строим свои утверждения по следующему принципу: Петр — человек, Жучка — собака (пример Ленина из «Философских тетрадей»). В этих суждениях мы как бы отождествляем то, что отождествлять нельзя, отождествляем единичное и общее. Говоря, что Петр — человек, мы тем самым говорим, что человек — это Петр, а как быть, например, с Николаем или Марией? Из такого неумения метафизики решить проблему перехода от общего к единичному и возникает эмпиризм, который всегда восходит от единичного и пытается определить, каким образом возникают общие идеи. Мы это видим на примере философий Локка и Гоббса. В данном случае эмпиризм исходит из вполне реальной проблемы, из потребности человеческого познания в соединении бытия и мышления, ибо бытие всегда представляется нам как конкретное, а мышление всегда есть мышление о всеобщем. Недостаток эмпиризма в том, что он также не может решить эту проблему, ибо для него мышление всегда есть мышление, действующее посредством восприятия, а восприятие есть лишь форма постижения внешнего мира. То есть опять же мышление и внешний мир оказываются разорванными. Критическая философия, как и эмпиризм, считает опыт единственной почвой для познания. Но верная мысль критической философии, которая отличает ее от эмпиризма, состоит в том, что предметом нашего мышления является только познание. Чтобы понять тайну нашего познания, открыть тайну истины, мы должны сделать предметом нашего мышления сами формы мышления. Эту верную мысль замечательно подметил Кант, но при этом он совершил ошибку, указав, что философы должны прекратить создавать последующие философские системы. Как указывал Кант, пока мы не исследуем чистый разум, не найдем в этом разуме то, что дает ему способность познавать истину, то до этого мы не имеем права строить никакую философию. Давайте найдем эти формы — формы мышления, формы чувственности, определим, является ли метафизика наукой или нет, тогда можно решить вопрос о возможности построения метафизики, считает Кант. По мнению Гегеля, это означает, что человек должен научиться мыслить прежде, чем начать мыслить. По его образному выражению, «желание познавать прежде, чем приступить к познанию, так же несуразно, как мудрое намерение того схоластика, который хотел научиться плавать прежде, чем броситься в воду» (8, т. 1, с. 95). Понятно, что научиться мыслить можно только лишь мысля.
Поэтому исследовать разум, мышление и строить философскую систему, по мнению Гегеля, есть одно и то же. Кант же не заметил этой очевидной истины о том, что мышление строит философию из самого себя. Другая особенность кантовской философии, которая, по мнению Гегеля, одновременно и позитивна и негативна, есть открытие ан- тиномичности разума. Кант верно заметил наличие в нашем мышлении противоречий, но ошибочно ограничил эти противоречия лишь числом четыре. В действительности эти антиномии содержатся во всех предметах. Это, по убеждению Гегеля, есть диалектический момент логического. Поэтому и доказательства антиномии, которое предлагает Кант, ошибочные, ибо Кант доказывает то, в чем он уже убежден. В действительности нельзя доказать справедливость этих антиномий. Для внимательного читателя видно, что Кант, доказывая справедливость тезиса и антитезиса, как бы исходит уже из того, что для него с самого начала очевидно, что и тезис, и антитезис будут истинными. Отсюда, утверждает Гегель, и натянутость этих доказательств. Поэтому кантовская философия оказалась непоследовательной, она не оказала какого-нибудь существенного влияния на метод. Самые ближайшие ученики и последователи Канта сразу же попытались преодолеть этот недостаток кантовской философии. Фихте, например, пытался построить дедукцию категорий, но он совершил ошибку, не пойдя дальше признания того, что познаваемо лишь конечное, т.е. не выйдя за пределы метафизического способа мышления. Гегель же утверждает, что мышление есть мышление обо всем; мышление, как и бытие, бесконечно, поэтому мышление не должно ограничиваться конечным, иначе оно не будет мышлением обо всем. Мышление бесконечно и поэтому предмет его — бесконечное. Но эта особенность мышления отнюдь не должна пугать философа, не должна заставлять думать, как считал Шеллинг, что эта бесконечность мыслится только в некоем иррациональном постижении. Как утверждает Гегель, Шеллинг верно отметил бесконечность мышления, но ошибочно положил, что эта бесконечность непостижима в понятиях, непостижима разумом, поскольку он ошибочно противопоставил рассудок и разум в традиции Плотина и Николая Кузанского. Познать мышление, по Гегелю, можно лишь спекулятивной логикой. Метафизический метод строгих определений не годится, ибо он как бы убивает мышление, останавливает его. А ведь мышление — это жизнь, его нельзя остановить. Жизнь — это движение, а движение, как указывал еще Зенон Элейский, самопротиворечиво: движущаяся вещь еще находится в определеном месте, и уже в нем не находится. Так же и мышление: любое понятие всегда живо, оно включает в себя все другие понятия, переходит в них, поэтому оно самопротиворечиво — оно и есть само по себе, и уже не есть. Третье отношение мысли к объективности — непосредственное знание, учение, особенно активно разрабатывавшееся Якоби в полемике с рационализмом немецкой философии, излишне доверявшей разуму и поэтому отдалявшейся от христианства. Якоби считал, что Бог выше рассудочного постижения и не может быть познан в понятиях. Согласно Гегелю, учение Якоби слишком сужает область религиозного, сводя ее лишь к некоему субъективному чувствованию, и поэтому не может считаться истинно христианским учением. «...Непосредственное знание Бога говорит нам лишь то, что Бог есть, но не говорит, что Он есть, так как такое знание было бы познанием и привело бы к опосредствованному знанию. Таким образом, Бог как предмет религии явно суживается, сводясь к Богу вообще, к неопределенному сверхчувственному, и содержание религии редуцируется к минимуму» (8, т. 1, с. 197). Спекулятивная же логика, по Гегелю, есть истинное учение о Боге, показывающая единство познаваемого и непознаваемого, непосредственного знания и знания, опосредованного понятиями. Гегель предпринимает попытку построения философской системы, исходя из убежденности в том, что мышление есть бытие, т.е. что философия может быть построена, исходя из чистой стихии мышления. Гегель указывает, что его философия совершенна и является абсолютно истинной, но не противопоставляет свою философию предыдущим философским учениям, показывая, что все они в той или иной мере подходили к истине. Они отражали одну или другую сторону объективности. Заслуга Гегеля, по его мнению, в том, что он увидел эту односторонность предыдущих философий и соединил в своей философии все эти противоположности, «сняв» их в своей системе. Этот подход к истории философии у Гегеля виден в его лекциях по истории философии. Читать их очень полезно, ибо часто Гегель ставит проблемы там, где другие философы их не видят. Но подходить к чтению этих лекций нужно с некоторой опаской, ибо Гегель излагает не просто историю философии, а развитие своей собственной философской концепции, показывает, как философы, сами того не зная, шли к тому, чтобы философия достигла объективной истины в гегелевской философии. После этих подготовительных рассуждений Гегель переходит к построению своей системы философии. Возникает очевидный вопрос: откуда начинать построение философской системы? Для Гегеля мышление есть бытие, поэтому с бытия он и начинает.