Физика в четырех национальных культурах

30 мая 1990 г.

Разнонациональные

гидростатики

Четыре трактата по гидростатике в системах национальных культур (Архимед, Стэвин, Паскаль, Галилей)

20.04.73

Предметом настоящего исследования служат четыре трактата по гидростатике. Прочитав их несколько лет назад, летом 1967 г., в книге «Начала гидростатики. Архимед, Стэвин, Паскаль, Галилей», (пер., примеч. и вступительная статья А. Н. Долгова. М.; Л., 1933)71, я поразился , как по-разному обосновывается одна, в сущности, теорема (закон Архимеда), и тогда же зародилась во мне идея, так сказать, разнонациональных начал гидростатики, идея работы: «Эллин, германец, француз и итальянец — о воде», которая осуществлена и предлагается. Это как бы опыт «спектрального анализа» национальных миросозерцании: как одна реалия — вода — преломляется сквозь призмы разных образов мира.

С. Федякин

Между двух текстов

...Была авторская рукопись и другая, испытавшая на себе давление придирчивого ока научного редактора. И при сопоставлении этих текстов прочитывалась настоящая драма, история столкновения двух несхожих стилей мышления. То что было естественно у автора («Стэ- вин волей германского умозрения от твердых тел всадил в марево жидкости этот механизм...») — вызывало совершенное неприятие редактора («Стэвин в соответствии с общим характером германского мировоззрения, исходящего из анализа твердых тел, поместил в жидкость этот механизм...»).

То что нормально для человека, мыслящего «образами-понятиями», или — как сам Гачев называет — «мыслеобразами», то ненормально для человека, мыслящего просто понятиями. Но ведь, в конце концов, понятие — не самоцель, оно помогает мыслить более точно, и потому оно как раз является необходимым «кирпичиком» в здании той или иной Научной теории. Выдающиеся ученые всегда умели мыслить, ориентироваться в проблематике своего предмета как бы «сверхпонятийно». Увы, для «средненаучного» ума «понятийность» часто превращается в самоцель. Но точнее ли здесь выразит существо проблемы термин «мировоззрение», нежели «умозрение»? Да и правильнее ли сказать: «в соответствии с общим характером мировоззрения»—вместо: «волей германского умозрения»? Ведь национальный образ мира, как правило, не осознается человеком (Стэвином в данном случае), тут нет никакого «соответствия», а есть именно подчиненность (= безвольность) человека национальному Космо-Психо-Логосу. И уж поскольку особый разговор пойдет у Гачева об аналитической геометрии Декарта как неприятии геометрии обычной с ее «насилием» над телами (секущие плоскости, отрезки и т. д.), т. е. о невозможности француза принять надругательство над телесностью, которому не сопротивляется германский ум, то и экспрессивное «всадил» здесь более точно характеризует германство Стэвина (которому сродни и «геометрический способ» доказательства философских «теорем» у Спинозы), нежели нейтральное «поместил».

инструментом, чем термины, предложенные научноориентированным сознанием. Ведь национальный образ мира заявляет о себе не впрямую, он проявляется косвенно: в литературе, в искусстве, в научных текстах, в привычках и «стереотипе поведения» (по Л. Н. Гумилеву), который, кстати, вряд ли может быть признан «культурой». И замечая в очередной раз, как редактор несколько ожаргоненное «германство» меняет на «германская культура», лишний раз убеждаешься в том, что замена не вполне адекватна. «Германство» значительно шире понятия «германская культура» и потому, что сюда входит и все «внекультурное» (тот же стереотип поведения), и потому, что оно не ограничивается только Германией, но распространяется на всю «германскую ойкумену». Поэтому и Стэвин, написавший трактат не на немецком, а на фламандском, вполне попадает в «германство».

«Мыслеобразность», таким образом, доминирует над «нонятийно- стыо» в исследованиях Гачева. Да и может ли быть иначе, если перед нами подлинно «неисследованная земля»? Ведь не подошла еще точная наука к полноценному исследованию национальных космосов. Гачев же дает понимание до знания и знание до теоретического анализа. К тому же такое мышление с его экспрессией, с его этической и эстетической наполненностью — заразительно, оно затягивает читателя в подлинное свободомыслие (нет формальных барьеров для мысли), читатель сам начинает мыслить раскованней и вольнее. Вероятно, и редактор в какой-то степени «заразился» этим вирусом «ненаучности», во всяком случае если в середине рукописи (где Стэвин и Паскаль) он с яростью выпрямлял «горб» гачевского словесного конька-горбунка (который без горба теряет свою волшебную силу), то йотом стал пропускать многие, ранее казавшиеся непозволительными, вольности. Правда, спохватившись, он стал и просто вырезать (в лучших традициях «геометрического метода») огромные куски текста: уж коль «горб» не «спрямляется», то может его лучше просто «отсечь»? (Хотя известно издавна: горбатого лишь могила исправит.)

Но не только по лексике гуляет плетка научного «цензора», спрямляется и синтаксис, вытравляется вольность из самого строения фразы. «Ножевая работа секущих линеек,— о той же геометрии, пугала для француза,— пишет Гачев,— колющих циркулей — больно! Вопиет галльский сенсуализм, нежная накожность, иротив всех этих инструментов пытки». И в той же традиции «ножевой работы» редактор «режет» всю экспрессию, загоняя восклицательную интонацию в гроб повествовательного предложения: «Против этих «аналитических секущих линеек, колющих циркулей, орудий пыток природы вопиет галльский сенсуализм». Тут уже мысль Гачева — при такой безапелляционной утвердительности — теряет весь свой исследовательский пафос, превращаясь в самопародию.

Но есть и свой интерес в этой правленной рукописи. Конфликт текстов помогает не то что понять, но даже почувствовать метод Гачева. Конечно, нет смысла предлагать читателю весь «параллельный» текст или большие его фрагменты, это было бы ненужным удвоением авторского текста. К тому же особо «вольные» обороты речи, выражения, слова, целые куски не менялись, а просто вычеркивались редактором, и тут текстовая «параллель» — обычный пробел. Но дать хоть крохотные образцы этого «другого» текста, протянуть его в примечаниях (отмечены звездочкой) тонким пунктиром имеет смысл именно для того, чтобы лучше понять сам характер «мыслеобразного» мышления и особенности этого жанра научно-художественной литературы.