Явные и латентные функции

Как уже говорилось в прежних разделах, разграничение явных и латентных функций было введено с тем, чтобы предотвратить неумышленное смешение, часто характерное для социологической литературы, осознанны хмотиваций социального поведения и его объективных последствий.

Наше тщательное изучение современных терминологий функционального анализа показало, как легко и как неудачно социолог может отождествлять мотивы и функции. Далее указывалось, что мотив и функция меняются независимо друг от друга, и если не отразить этот факт в принятой терминологии, это способствует неумышленному смешению социологами субъективных категорий мотивации и объективных категорий функции. Этим мы главным образом и руководствовались, когда пошли на то, что не всегда считается похвальным, а именно — на введение новых терминов в быстро растущий технический словарь социологии; многие неспециалисты считают это вызовом, брошенным их умственным способностям, и оскорблением интеллекта вообще.
Нетрудно заметить, что я позаимствовал термины «явный» и «латентный» из другого контекста, где их применял Фрейд (хотя Фрэнсис Бэкон давно еще говорил о «латентном процессе» и «латентной конфигурации» в связи с процессами, находящимися «за порогом» внешнего наблюдения).
К самому же различию исследователи поведения человека приходили постоянно и регулярно в течение многих столетий[170]. Мы бы, безусловно, пришли в замешательство, если бы обнаружили, что различие, рассматриваемое нами как центральное в функциональном анализе, не было отмечено никем из широкого круга лиц, кто фактически принял функциональную ориентацию. Достаточно упомянуть хотя бы некоторых из тех, кто за последние десятилетия счел необходимым в своих конкретных интерпретациях поведения разграничить планируемые цели и функциональные последствия действия.

Джордж Г. Мид[171]: «...это враждебное отношению к нарушителю закона обладает уникальным преимуществом [читай: латентной функцией] объединения всех членов общности в эмоциональной солидарности в агрессии. В то время как самые превосходные гуманные устремления, безусловно, расходятся с индивидуальными интересами многих членов общины или же им не удается затронуть интересы и воображение большинства, оставляя общину разделенной или безразличной, крик «держи вора» или «хватай убийцу» находит отклик в глубоких комплексах, находящихся гораздо глубже, чем противоборствующие индивидуальные устремления, и граждане, которых разделяло расхождение в интересах, смыкают ряды, чтобы противостоять общему врагу».
В схожем анализе социальных функций наказания Эмиль Дюркгейм[172] также в большой степени сосредоточивает внимание на латентных функциях (последствиях для общины), а не ограничивается явными функциями (последствиями для преступника).
У.Г. Самнер[173]: «...с первых действий, которыми человек пытался удовлетворить свои потребности, каждое из них существует само по себе и не направлено ни на что, кроме непосредственного удовлетворения. Из повторяющихся потребностей возникают привычки для индивида и обычаи для группы, но эти результаты являются последствиями, которые никогда не были сознательными, никогда не предвиделись и не планировались. Их не замечают, пока они не просуществуют достаточно долго, и пройдет еще больше времени, прежде чем их оценят». Хотя здесь и не определено место латентных функций стандартизированных социальных действий для обозначенной социальной структуры, тут явно присутствует разграничение планируемых целей и объективных последствий.
P.M. Макивер[174]: вдобавок к непосредственным воздействиям институтов «есть и другие воздействия через контроль, находящийся за пределами непосредственных целей людей... этот реактивный контроль... может, хотя и непреднамеренно, сослужить большую службу для общества».

* * *
У. И. Томас и Ф. Знанецкий[175]: «Хотя все новые [польские крестьянские кооперативные] институты созданы с определенной целью удовлетворения конкретных потребностей, их социальная функция никоим образом не ограничивается их внешней и сознательной целью... каждый из этих институтов — коммуна или группа сельскохозяйственных прроиз- водителей, кредитный и сберегательный банк или театр — не просто механизм для поддержания бережного отношения к определенным ценностям, но также ассоциация людей, в которой предусмотрено, что каждый ее член участвует в общих мероприятиях как реальный конкретный индивид. Каким бы ни был преобладающий официальный общий интерес, на котором основан институт, ассоциация как конкретная группа личностей неофициально включает много других интересов; социальные контакты между ее членами не ограничиваются их общим устремлением, хотя последнее, конечно, представляет собой и основную причину, по которой создана ассоциация, и наиболее постоянную связь, которая держит их вместе. Благодаря этому соединению абстрактно-политическо- го и экономического или скорее рационального механизма удовлетворения особых потребностей с конкретной социальной группой новый институт является также лучшей промежуточной связью между крестьянской первичной группой и вторичной национальной системой».
Эти и многие другие социологи, таким образом, время от времени проводили различие между категориями субъективной диспозиции («потребностями, интересами, целями») и категориями не общепризнанных, но объективных функциональных последствий («уникальными преимуществами», «никогда не осознаваемыми» последствиями, «непреднамеренным... служением обществу», «функцией, не ограниченной сознательной и явной целью»).
Поскольку ситуации, когда надо проводить это различие, возникают очень часто и поскольку цель концептуальной схемы — направить усилия наблюдателя на наиболее важные элементы ситуации и

не дать их упустить из виду, нам кажется, мы были бы вправе обозначить это различие с помощью соответствующего набора терминов. Это и есть разумное основание для различения явных и латентных функций: первые относятся к тем объективным последствиям для определенной единицы (человека, подгруппы, социальной или культурной системы), которые способствуют регуляции или адаптации и для этого и предназначались; вторые относятся к непреднамеренным и неосознанным последствиям того же порядка.
Есть признаки того, что, получив признание, это различие может служить эвристической цели, если его включить в четко сформулированный концептуальный аппарат, помогая тем самым систематическому наблюдению и затем анализу. В последние годы, например, это разграничение явных и латентных функций применялось в анализе расовых смешанных браков[176], социальной стратификации[177], аффективной фрустрации[178], социологических теорий Веблена[179], преобладающих американских ориентациях в отношении России[180], пропаганды как средства социального контроля[181], антропологической теории Малиновского[182], черной магии навахо[183], проблем социологии знания[184], моды[185], динамики личности[186], мер национальной безопасности[187], внутренней
социальной динамики бюрократии[188] и великого множества других социологических проблем.
Само разнообразие этих тем указывает на то, что теоретическое различение явных и латентных функций относится не только к поведению человека. Возникает огромная задача: обнаружить, какое конкретное применение может получить это различие, и этому мы посвящаем оставшиеся страницы данной главы.
Эвристические цели данного различения
Оно вносит ясность в анализ кажущихся иррациональными социальных моделей. В первую очередь данное различие помогает социологически интерпретировать многие социальные обычаи, которые сохраняются, несмотря на то что их явная цель точно недостижима. По устаревшей традиции в таких случаях самые разные, особенно непрофессиональные, наблюдатели называли эти обычаи «суевериями», «иррациональностями», «простой инерцией традиции» и т.д. Другими словами, когда групповое поведение не достигает — и фактически часто не может достичь — своей очевидной цели, люди склонны связывать его со слабым умственным развитием, простым невежеством, пережитками или так называемой инерцией. Так, обряды племени гопи, цель которых — вызвать обильный дождь, могут назвать суеверным обычаем первобытных людей и считать вопрос решенным. Необходимо отметить, что это ни в каком смысле не объясняет группового поведения. Это тот случай, когда наклеивают ярлыки; тут эпитетом «суеверие» подменяют анализ действительной роли этого поведения в жизни группы. Если же мы прибегнем к понятию латентной функции, то поймем, что такое поведение может выполнять какую-то функцию в жизни группы, хотя эта функция может быть весьма далека от открыто признанной цели поведения.
Понятие латентной функции выводит нас за пределы вопроса, достигает или нет поведение открыто признанной цели. Временно игнорируя эти эксплицитные цели, оно фокусирует внимание наблюдателя на другом ряде последствий: тех, которые, например, имеют отношение к отдельным личностям племени гопи, вовлеченным в обряд, и к сохранению и целостности большей группы. Если бы все сводилось к вопросу о том, выполняется ли явная (заявленная как
цель) функция, то это стало бы проблемой не для социолога, а для метеоролога. И безусловно, наши метеорологи согласны, что обряд дождя не вызывает дождь; но это мало о чем говорит. Это всего лишь значит, что обряд не имеет данного технологического применения, что цель обряда и его фактические последствия не совпадают. Но с понятием латентной функции мы продолжаем исследование, изучая последствия обряда не для богов дождя или для метеорологических явлений, а для групп, совершающих обряд. И здесь можно обнаружить, как указывают многие наблюдатели, что обряд действительно имеет функции, но они являются непреднамеренными или латентными.
Обряды могут выполнять латентную функцию укрепления солидарности группы, предоставляя периодическую возможность разрозненным членам группы собраться вместе для участия в совместных действиях. Как наряду с другими учеными указывал Дюркгейм, такие обряды являются средством, благодаря которому получают коллективное выражение настроения и мнения, являющиеся, как оказывается при дальнейшем анализе, основным источником единства группы. Благодаря систематическому применению понятия латентной функции, таким образом, можно обнаружить, что явно иррациональное поведение является временами позитивно функциональным для группы. Используя понятие латентной функции, мы не торопимся заключить, что если деятельность группы не достигает своей номинальной цели, то ее сохранение можно описать лишь как пример «инерции», «пережитка» или «манипуляции властных подгрупп в обществе».
Фактически некая концепция, похожая на концепцию латентной функции, весьма часто применяется социологами, изучающими стандартизированный обычай, предназначенный для достижения цели, которая, как известно из общепринятого естествознания, не может быть достигнута таким образом. Наглядным примером могли бы быть ритуалы пуэбло, связанные с дождем или плодородием. Но когда речь идето поведении, которое не направлено на явно недостижимую цель, социологи гораздо реже изучают побочные или латентные функции поведения.
Оно направляет внимание на теоретически плодотворные области исследования. Различие между явными и латентными функциями также направляет внимание социолога именно нате области поведения, отношения и верования, где он может наиболее плодотворно применить свои особые навыки. Ибо какова его задача, если он ограничивается изучением явных функций? Тогда он в основном занят тем, чтобы определить, достигает ли фактически обычай, учрежденный для
конкретной цели, той самой цели. Он тогда, например, интересуется, достигает ли новая система оплаты труда своей поставленной цели сокращения текучести кадров или увеличения выпуска продукции. Он спрашивает, достигла ли пропагандистская кампания своей цели усиления «готовности бороться», или «готовности покупать военные облигации», или «терпимости к другим этническим группам». Это, конечно, важные и сложные типы исследования. Но до тех пор, пока социологи ограничиваются изучением явных функций, их исследования им диктуют практики (на данный момент не важно, кто это: промышленный магнат, лидер профсоюзов или, возможно, вождь нава- хо), а не теоретические проблемы, лежащие в основе данной дисциплины. Занимаясь в основном областью явных функций, для которых ключевой проблемой будет, достигают ли своих целей специально учрежденные обычаи или организации, социолог превращается в прилежного и умелого регистратора в целом известной модели поведения. Условия оценки определены и ограничены вопросом, заданным ему деловыми людьми, далекими от теории, например, достигла ли новая программа оплаты труда таких-то целей?
Но, вооруженный понятием латентной функции, социолог расширяет свое исследование именно в тех направлениях, которые более перспективны для теоретического развития дисциплины. Он изучает известные (или запланированные) социальные обычаи, чтобы выяснить латентные и, следовательно, не общепризнанные функции (наряду с явными функциями, конечно). Он, например, рассматривает последствия нового плана оплаты, скажем, для профсоюза, в котором состоят рабочие, или последствия пропагандистской программы не только для усиления ее открыто заявленной цели пробуждения патриотического пыла, но и то, как она вызывает нежелание большого числа людей открыто выражать свое мнение, если оно расходится с официальной точкой зрения, и т.д. Короче говоря, мы считаем, что заметный интеллектуальный вклад социолога прежде всего можно обнаружить в изучении непреднамеренных последствий (к которым относятся и латентные функции) социальных обычаев, а не только в изучении ожидаемых последствий (в том числе явных функций)[189].
Есть доказательства того, что именно там, где внимание исследователей в социологии переместилось из области явных в область латентных функций, они и внесли свой заметный и главный вклад. Это можно в полном объеме подтвердить документально, но достаточно будет и нескольких примеров по ходу дела.

Исследование Хоторн Вестерн Электрик:[190] как известно, на первых этапах это исследование было посвящено проблеме соотношений «освещения и эффективности» у индустриальных рабочих. Примерно два с половиной года внимание было приковано к таким проблемам, как: влияет ли на производительность различная интенсивность освещения? Первые результаты показали, что в целом нет закономерной связи между освещением и выработкой. Производительность увеличилась и в экспериментальной группе, где освещенность увеличили (или уменьшили), и в контрольной группе, где в освещение не внесли никаких изменений. Из-за отсутствия понятия латентной социальной функции сначала не уделяли никакого внимания социальным последствиям эксперимента для отношений между членами тестируемой и контрольной групп или для отношений между рабочими и руководителями эксперимента. Другими словами, исследователям не хватало социологических критериев, и они работали просто как «инженеры» (точно так же, как группа метеорологов могла бы изучать «воздействия» обряда гопи на дождь).
И лишь после долгого изучения исследовательской группе пришло в голову заняться последствиями новой «экспериментальной ситуации» для образа «я» и представления о самих себе у рабочих, принимавших участие в эксперименте, для межличностных отношений между членами группы, для цельности и единства группы. Как сообщает Элтон Мэйо, «фиаско с освещением заставило их обратить пристальное внимание на необходимость вести тщательную запись всего, что происходит в помещении, а не только следить за работой инженерных и промышленных устройств. Их наблюдения, таким образом, включали не только регистрацию промышленных и инженерных изменений, но и физиологических или медицинских изменений
и, в некотором смысле, социальных и антропологических. Последнее вылилось в своего рода вахтенный журнал, который дал наиболее полное описание фактических событий каждого дня...»[191] Короче говоря, эта четкая социологическая система была введена лишь после долгой серии экспериментов, которые полностью игнорировали латентные социальные функции эксперимента (как задуманной социальной си
туации). «Когда мы это осознали, — пишут авторы, — исследование приобрело новый характер. Исследователей больше не интересовала проверка воздействия отдельных переменных. Вместо контрольного эксперимента они использовали понятие социальной ситуации, которую надо было описать и понять как систему взаимозависимых элементов». Впоследствии, как теперь всем известно, изучение было направлено в основном на выявление латентных функций стандартизированных обычаев в рабочей среде, неформальных организаций, зарождающихся в среде рабочих, рабочих игр, введенных «мудрыми администраторами», больших программ консультаций и опросов рабочих и т.д. Новая концептуальная схема полностью поменяла ранг и типологию данных, собранных в последующем исследовании. Достаточно вернуться к ранее процитированному отрывку из классической работы Томаса и Знанецкого тридцатилетней давности, чтобы признать правильность замечания Шилза:
...действительно, история изучения первичных групп в американской социологии является непревзойденным примером разрывов в развитии этой дисциплины. Проблема выделяется признанным основателем науки, проблема остается неизученной, а потом, несколько лет спустя, ею начинают заниматься с таким энтузиазмом, будто о ней никто раньше и не думал86.
Ибо Томас и Знанецкий неоднократно отстаивали ту социологическую точку зрения, что, какова бы ни была ее основная цель, «ассоциация как конкретная группа личностей неофициально предполагает много других интересов; социальные контакты между ее членами не ограничиваются их общей целью...». Фактически потребовались годы экспериментирования, чтобы команда исследователей Вестерн Электроник обратила внимание на латентные социальные функции первичных групп, проявляющиеся в промышленных организациях. Необходимо уяснить, что этот случай приводится здесь не как пример несовершенного экспериментального замысла; в данный момент наша задача заключается в другом. Мы рассматриваем его как подтверждение необходимости для социологического исследования понятия латентной функции и других связанных с ним понятий функционального анализа. Он иллюстрирует, каким образом включение этого понятия (не важно, используется этот термин или нет) может привлечь внимание социологов к целому ряду важных социальных переменных, которые в противном случае можно было бы легко упустить. Эксплицитное выделение этого понятия, по всей видимости, поможет сократить число подобных разрывов в будущих социологических исследованиях.

Открытие латентных функций знаменует собой значительный рост социологических знаний. И еще в одном отношении изучение латентных функций представляет собой существенный вклад ученого-со- циолога. Именно латентные функции обычая или верований и «в являются общеизвестными, так как это непреднамеренные и вообще неосознанные социальные и психологические последствия. В результате открытия, касающиеся латентных функций, представляют собой больший вклад в познание, чем открытия, касающиеся явных функций. Они также представляют собой больший отход от представлений о социальной жизни, основанных на «здравом смысле». Ввиду того, что латентные функции расходятся в большей или меньшей степени с открыто признанными явными функциями, исследование, раскрывающее латентные функции, очень часто дает «парадоксальные» результаты. Кажущийся парадокс возникает из-за резкой модификации привычного подхода, при которой стандартизированный обычай или верование рассматривается только с точки зрения его явных функций, за счет указания на некоторые из его второстепенных или побочных латентных функций. Введение понятия латентной функции в социальное исследование приводит к выводам, показывающим, что «социальная жизнь не так проста, как кажется сначала». Ибо пока люди ограничиваются определенными (то есть явными) последствиями, им сравнительно легко высказывать нравственное суждение об изучаемом обычае или веровании. Нравственные оценки, основанные в целом на этих явных последствиях, обычно полярны, рисуя картину или в черных, или в белых тонах. Но восприятие дополнительных (латентных) последствий часто усложняет картину. И проблемы моральной оценки (что не представляет для нас непосредственный интерес), и проблемы социальной инженерии (которые нас интересуют[192]) обрастают дополнительными трудностями, которые обычно сопутствуют принятию ответственных социальных решений.
Пример исследования с применением понятия латентной функции покажет, в каком смысле иногда в результате применения этого понятия возникает «парадокс» — расхождение между видимым, всего лишь явной функцией, и действительным, включающим также латентные функции. Так, возвращаясь к известному анализу престиж

ного потребления, отметим, что Веблена не случайно признают социальным аналитиком, подмечающим парадоксальное, ироническое и сатирическое. Ибо таковыми нередко, если не с неизбежностью, бывают результаты применения понятия латентной функции (или его эквивалента).
Модель престижного потребления
Явная цель покупки товаров потребления — это, конечно, удовлетворение потребностей, для которых эти товары непосредственно предназначены. Так, автомобили явно предназначены для определенного вида перевозок; свечи — для освещения; деликатесы — для питания; раритетные произведения искусства — для эстетического удовольствия. Поскольку эти товары на самом деле имеют такое применение, в основном считали, что оно охватывает весь диапазон социально важных функций. Веблен действительно полагает, что таковым было обычно преобладающее мнение (до эпохи Веблена, естественно): «Целью приобретения и накопления обычно считают потребление накопленных товаров... Это по крайней мере осознают как экономически оправданную цель приобретения, учитывать которую как единственную и вменяется в обязанности теории»*8.
Хотя, в сущности, говорит Веблен, как социологи мы должны идти дальше и рассматривать латентные функции приобретения, накопления и потребления, а они весьма далеки от явных. «Но лишь когда потребление товаров рассматривается в смысле, весьма далеком от его наивного значения [т.е. явной функции], можно сказать, что оно дает побудительную причину, которой неизменно обусловлено накопление». И среди этих латентных функций, помогающих объяснить устойчивость и социальную локализацию модели престижного потребления, приводится та, которая символизирует «финансовую мощь и вследствие этого приобретение или сохранение репутации». Проявление «щепетильного умения разбираться» в преимуществах «пищи, напитков, жилья, услуг, украшений, одежды, развлечений» вызывает не только непосредственное удовольствие от потребления «лучших» в отличие от «худших» товаров, но также приводит, что, как считает Веблен, гораздо важнее, кповышению или подтверждению социального статуса.
Парадокс Веблена заключается в том, что люди покупают дорогие товары не столько потому, что они лучше, а потому, что они дорогие. Ибо в своем функциональном анализе он выделяет именно ла
тентную функцию («дорогая цена = знак более высокого общественного положения»), а не явное тождество («дорогая цена = превосходство товаров»). Это не значит, что он вообще отказывает явным функциям в какой-либо роли в укреплении модели престижного потребления. Они тоже срабатывают. «Только что сказанное нельзя воспринимать так, будто нет других стимулов к приобретению и накоплению, кроме этого желания превзойти в финансовой мощи и тем самым завоевать уважение своих знакомых и вызвать у них зависть. Желание большего комфорта и стремление защитить себя от нужды присутствуют в качестве мотива на каждой стадии...» Или еще: «Было бы рискованно утверждать, что всегда в использовании любого товара или любых услуг отсутствует полезная цель, насколько бы ни была очевидной его первая задача и главный элемент — престижное расточительство» и вызванное им социальное уважение[193]. Просто дело в том, что эти прямые, явные функции не объясняют в полной мере преобладающие модели потребления. Выражаясь иначе, если удалить латентные функции укрепления или подтверждения статуса из моделей престижного потребления, то эти модели подверглись бы таким серьезным изменениям, которые «обыкновенный» экономист не мог бы предвидеть.
В этом отношении анализ латентных функций, осуществленный Вебленом, значительно отличается от представления, продиктованного здравым смыслом, что конечная цель потребления — это, «конечно, непосредственное удовлетворение, которое оно дает»: «Люди едят икру потому, что хотят есть; покупают «кадиллак» потому, что хотят лучшую из возможных машин; обедают при свечах потому, что им нравится спокойная обстановка». Интерпретация, продиктованная здравым смыслом и основанная на выделеннии явных мотивов, уступает место в анализе Веблена дополнительным латентным функциям, которые тоже и, возможно, даже более значимо выполняют эти обычаи. Безусловно, за последние десятилетия анализ Веблена настолько внедрился в общественное сознание, что теперь эти латент
ные функции являются общепризнанными. [В связи с этим возникает интересная проблема изменений, происходящих в преобладающей модели поведения, когда еелатентные функции получают общее признание (и таким образом перестают быть латентными). У нас не будет возможности обсудить эту интересную проблему в данной книге.]
Открытие латентных функций не только уточняет понятие функций, выполняемых определенными социальными моделями (что происходит и при изучении явных функций), но и знаменует качественно иной этап познания.
Оно препятствует подмене социологического анализа наивными моральными суждениями. Поскольку нравственные оценки в обществе обычно основаны на явных последствиях сложившихся обычаев или моральных норм, мы должны быть готовы к тому, что анализ, построенный на латентных функциях, иногда может идти вразрез с преобладающими нравственными оценками. Ибо ниоткуда не следует, что латентные функции будут проявляться таким же образом, как явные последствия, обычно лежащие в основе таких суждений. Так, во многих слоях американского общества политическую машину или «политические махинации» недвусмысленно оценивают как «плохие» или «нежелательные». Основания для такого нравственного суждения бывают разными, но в основном при этом подчеркивают, что политические машины нарушают законы морали: политический патронаж нарушает принципы подбора персонала, основанный на беспристрастной оценке квалификации, а не на преданности какой-то партии или взносах в партийную казну; институт местной политической власти нарушает ту норму, по которой голосование должно быть основано на индивидуальной оценке достоинств кандидатов и политических программ, а не на постоянной преданности феодальному лидеру; взяточничество и «честный подкуп» — явно недостойное приобретение собственности; «покровительство» преступности безусловно нарушает закон и противоречит нравственным устоям и т.д.
В связи с тем, что деятельность политических организаций во многом, хотя и в разной степени, идет вразрез с нормами морали и иногда с законом, уместен вопрос, как им удается продолжать функционировать. Знакомые «объяснения» сохранения политической машины здесь нам не важны. Безусловно, вполне возможно, что если бы «уважаемые граждане» жили согласно своим политическим обязательствам; .если бы электорат был бдительным и просвещенным; если бы число кандидатов было сокращено по сравнению с десятками и даже сотнями, которых приходится оценивать среднему избирателю в ходе городских, окружных выборов и выборов в штате и во всей стране; если бы избиратели прислушивались к мнению «богатых и обра
зованных, безучастия которых», как выражается не всегда демократически настроенный Брайс, «наилучшим образом сформированное правительство должно быстро деградировать», — если бы в политическую структуру были внесены эти и множество других сходных изменений, то, возможно, «злые духи» и были бы изгнаны из политической машины[194]. Но нужно отметить, что зачастую такие изменения не вносятся, что политические машины обладают способностью, подобно фениксу, возрождаться из пепла целыми и невредимыми, — короче говоря, эта структура проявляет замечательную жизнеспособность во многих областях американской политической жизни.
Поэтому, если исходить из функциональной точки зрения, согласно которой нам следует обычно (но не всегда) ожидать появления устойчивых социальных моделей и социальных структур, выполняющих позитивные функции, которые в данное время неадекватно выполняют другие существующие модели и структуры, то возникает мысль, что, возможно, эта поносимая всеми организация удовлетворяет при данных доовмях основным латентным функциям[195].

Краткий обзор современного анализа структуры этого типа может также послужить примером дополнительных проблем функционального анализа.
Некоторые функции политической машины
Не вдаваясь в детали различий между видами политических машин — ведь некие Твид, Вэер, Крамп, Флинн, Хэйг далеко не одинаковые типы начальников, — мы можем вкратце рассмотреть функ
ции, являющиеся более-менее общими для политической машины как определенного рода социальной организации. Мы не собираемся ни перечислять все ее разнообразные функции, ни утверждать, что каждая из них одинаково выполняет все эти функции.
Ключевая структурная функция местного партийного босса — это организовать, централизовать и поддерживать в хорошем рабочем состоянии «разрозненные ветви власти», которые на данный момент рассредоточены по нашей политической организации. С помощью этой централизованной организации политической власти руководитель и его аппарат могут удовлетворить потребности разнообразных подгрупп большого района, которые в полной мере не удовлетворяются предусмотренными законами или культурно одобренными социальными структурами.
Таким образом, чтобы понять роль института местного партийного босса и самой машины, нам надо рассмотреть два типа социологических переменных: (1) структурный контекст, который затрудняет, а то и делает невозможным выполнение важных социальных функций морально одобренными структурами и предоставляет тем самым возможность выполнять эти функции политическим машинам (или их структурным эквивалентам), и (2) подгруппы, чьи особые потребности остаются неудовлетворенными, за исключением латентных функций, которые политическая машина фактически и осуществляет[196].
Структурный контекст: весь конституционный строй американской политической системы целенаправленно пресекает любую легальную возможность чрезмерной централизации власти и, как отмечалось, тем самым «препятствует эффективному и ответственному руководству лидера. Творцы конституции, как отметил Вудро Вильсон, установили систему сдержек и противовесов, чтобы удерживать правительство в неком механическом равновесии посредством постоянного дружеского соревнования между ее несколькими органическими частями. Они не доверяли власти, считая ее опасной для свободы, и поэтому размазали ее тонким слоем и воздвигли препятствия на пути ее концентрации». Эта рассредоточенность власти обнаруживается не только на общенациональном уровне, но и на местах. «В результате, — как далее замечает Сайт, — когда люди или отдельные группы требуют позитивных действий, никто не обладает достаточной властью, чтобы действовать. Машина предоставила противоядие»[197].

Заложенная в конституции децентрализация власти не только создает трудности для эффективных решений и действий, но когда какие-то меры все-таки принимаются, их определяют и окружают соображениями законности. В результате появилась «гораздо более свойственная человеку система партизанского правления, главной целью которого вскоре стал обман правительства с помощью закона. Беззаконие неофициальной демократии было лишь противовесом законности официальной демократии. Поскольку юристу было позволено подчинить демократию Закону, пришлось призвать местного партийного Босса, чтобы вызволить жертву, что он некоторым образом и сделал, да еще и за вознаграждение»[198].
Официально политическая власть рассредоточена. Ради достижения этой явной цели были разработаны хорошо известные приемы. Среди них не только уже знакомое нам разделение власти между несколькими ветвями, к тому же в некоторой степени было ограничено пребывание в каждой должности и одобрена ротация кадров. И еще были строго определены рамки полномочий для каждой должности. И все же, как в строго функциональном плане отмечает Сайт, «руководство лидера необходимо; а поскольку оно не так легко развивается в конституционных рамках, «Босс» осуществляет его в грубой и безответственной форме за их пределами»[199].
В более обобщенном виде это звучит так: функциональные недостатки официальной структуры порождают альтернативную (неофициальную) для несколько более эффективного удовлетворения существующих потребностей. Каковы бы ни были ее конкретные исторические истоки, политическая машина сохраняется как аппарат для удовлетворения неутоленных никаким другим образом потребностей различных групп населения. Обращаясь к нескольким таким подгруппам и их характерным потребностям, мы тут же придем к широкому кругу латентных функций политической машины.
Функции политической машины для различных подгрупп. Известно, что один из источников силы политической машины — это ее корни в местной общине и ее окрестностях. Политическая машина не считает электорат аморфной и недифференцированной массой избирателей. Обладая острым социологическим чутьем, машина признает, что избиратель — это человек, живущий в определенной округе, имеющий определенные личные проблемы и личные потребности. Государственные вопросы абстрактны и далеки; частные проблемы чрезвычайно конкретны и насущны. Машина функционирует не
через обобщенное обращение к большим государственным вопросам, а через прямые квазифеодальные связи между местными представителями машины и избирателями в их округе. Победу на выборах обеспечивает избирательный участок.
Политическая организация упрочивает свою связь с обычными людьми через искусно сотканнуюсетьличных отношений. Политика превращается в личные связи. Начальник избирательного участка «должен быть другом каждому, притворяясь, что сочувствует бедолагам, и используя в своих добрых деяниях все средства, которые руководитель предоставил в его распоряжение»[200]. Начальник участка постоянно выступает как друг, который познается в беде. В нашем по большей части обезличенном обществе такая машина через своих местных агентов выполняет важную социальную функцию, внося личный оттенок в разного рода помощь нуждающимся и облагораживая ее. Корзины с продовольствием и рабочие места, юридические консультации и советы, как обойти закон, урегулирование случаев легких нарушений закона, предоставление политической стипендии для учебы в местном колледже смышленому бедняку, помощь понесшим утрату — это тот ряд кризисных ситуаций, когда тебе нужен друг, а больше всего — такой друг, который знает что к чему и может что-то придумать, — и всем этим занимается всегда готовый прийти на помощь начальник избирательного участка.
Чтобы адекватно оценить эту функцию политической машины, важно отметить не только то, что помощь оказывают, но и то, как ее оказывают. В конце концов, для оказания такой помощи существуют другие организации. Благотворительные организации, отделы социальных услуг для обитателей трущоб, курсы юридической помощи, медицинская помощь в бесплатных больницах, департаменты помощи населению, иммиграционные власти — эти и многие другие организации для того и существуют, чтобы оказать самую разную помощь. Но в отличие от профессиональных методов работника сферы социальной защиты, которые обычно в сознании получателя могут быть связаны с холодным, бюрократическим оказанием ограниченной помощи после подробного изучения законных оснований на получение помощи «клиентом», существуют непрофессиональные методы начальника избирательного участка, который не задает вопросов, не требует соблюдения юридических правил, определяющих право на помощь, и не «сует нос» в частную жизнь[201].

Для многих потеря «самоуважения» — слишком высокая плата за положенную по закону помощь. В отличие от работников, профессионально занятых улучшением культурно-бытовых условий населения, которые глубокой пропастью отделены от жителей трущоб — ведь эти работники часто принадлежат к другому общественному классу, этнической группе, имеют другое образование, — работник избирательного участка — «свой человек», который понимает что к чему. Снисходительная щедрая дама едва ли может соревноваться с проверенным и понимающим тебя другом. В этой борьбе между альтернативными структурами за выполнение номинально той же функции оказания помощи и поддержки нуждающимся именно политик явно лучше вписывается в группы, которые он обслуживает, чем обезличенный, профессиональный, социально далекий и зажатый в тиски юридических правил работник сферы социального обслуживания. А поскольку политик иногда может влиять на официальные организации по оказанию помощи и манипулировать ими, тогда как работник сферы социального обслуживания практически не имеет влияния на политическую машину, это лишь способствует большей эффективности его усилий. Наверное, наиболее доступно и проницательно эту функцию описал заинтересовавшемуся этим Линкольну Стеффенсу руководитель административного района в Бостоне Мартин Ломас- ни. «Я считаю, — сказал Ломасни, — что в каждом районе должен быть кто-то, к кому любой может прийти — что бы он ни натворил — и получить помощь. Помощь, понимаете? Не эти ваши законы и правосудие, а помощь»[202].
«Обделенные классы», таким образом, представляют собой одну из подгрупп, для которых политическая машина удовлетворяет потребности, неадекватно удовлетворяемые официальной социальной структурой.
Для второй подгруппы, подгруппы бизнеса (прежде всего «большого», но также и «малого»), политический босс выполняет функцию предоставления тех политических привилегий, которые ведут к

непосредственным экономическим выгодам. Корпорации, среди которых коммунальные предприятия (железные дороги, местные транспортные компании и компании по электроснабжению, корпорации средств связи) являются просто самыми заметными в этом отношении, ищут особой политической поддержки, которая позволит им стабилизировать свое положение и приблизить цель извлечения максимальных доходов. Довольно любопытно, что корпорации часто хотят избежать хаоса бесконтрольной конкуренции. Им хочется большей надежности, исходящей от экономического царька, который контролирует, регулирует и организует конкуренцию, при условии, что этот царек не является государственным чиновником, чьи решения подлежат публичному рассмотрению и контролю. (Последнее было бы «правительственным контролем», а следовательно, запрещающим.) Местный политический босс на месте превосходно отвечает этим требованиям.
Если на минуту отвлечься от любых моральных соображений, политический аппарат, управляемый Боссом, идеально предназначен для выполнения этих функций с минимальными потерями в эффективности. Умело манипулируя различными правительственными решениями, комитетами и органами, Босс рационализирует взаимоотношения между государственным и частным бизнесом. Он выступает как посол деловых кругов в чуждом (и зачастую недружелюбном) царстве правительства. И четко, по-деловому его экономические услуги респектабельным деловым клиентам хорошо оплачиваются. В статье, озаглавленной «Оправдание взятки», Линкольн Стеффене высказал мнение, что во взятках виновна «наша экономическая система, которая выставляет богатство, власть и уважение как награду людям, достаточно смелым и достаточно способным, чтобы за взятку скупать лес, шахты, нефтяные залежи и оставаться безнаказанными»99. И на встрече с сотней ведущих бизнесменов Лос-Анджелеса он привел всем им хорошо известный факт: местный партийный Босс и его аппарат являются неотъемлемой частью организации экономики. «Нельзя построить ни одной железной дороги, трамвайной линии, компании по снабжению газом, водой или электричеством или управлять их работой, разрабатывать рудники, выращивать и вырубатьлеса, руководить привилегированным бизнесом, не подкупая власти или не участвуя в коррупции. Вы говорите мне в частной беседе, что вынуждены делать это, и я вам сейчас говорю почти публично то же самое. И так по всей стране. А это значит, что наше общество организовано так, что по какой-то причине вы и вам подобные, самые способные, самые умные, самые сообразительные, смелые и изобретательные столпы общества,
противостоите и вынуждены противостоять обществу, его законам и его всестороннему развитию»[203].
Поскольку потребность в услугах по предоставлению особых привилегий встроена в структуру общества, Босс выполняет разнообразные функции для этой второй подгруппы, домогающейся привилегий для бизнеса. Эти «потребности» бизнеса в том виде, в каком они сложились на данный момент, не удовлетворяются адекватным образом обычными и одобренными культурой социальными структурами. В результате эти услуги оказывает неузаконенная, но более или менее эффективная организация — политическая машина. Занять исключительно нравственную позицию в отношении «коррумпированной политической машины» — значит потерять из виду сами структурные условия, порождающие то «зло», которое так резко критикуют. Принятие функциональной точки зрения ведет не к апологии политической машины, а к созданию более прочной основы для мо-. дификации или ликвидации этой машины при условии внесения особых структурных преобразований, имеющих своей целью либо «снятие» этих реальных требований деловых кругов, либо, если цель заключается именно в этом, их удовлетворение альтернативными средствами.
Третий комплекс типичных функций, выполняемых политической машиной для особой подгруппы, — это предоставление альтернативных источников социальной мобильности тем, кому в противном случае становятся недоступными более обычные пути личного «продвижения». Как причины этой особой «потребности» (в социальной мобильности), так и то, в каком отношении политическая машина приходит на помощь, чтобы удовлетворить эту потребность, — все это можно понять, рассматривая структура культуры и общества в целом. Как известно, американская культура придает огромное значение деньгам и власти как цели «преуспевания», которую имеет право ставить перед собой любой член общества. Не являясь никоим образом единственной в нашем списке культурных целей, она тем не менее остается одной из самых значительных по положительному воздействию и ценности. Однако у определенных подгрупп и в определенных экологических районах возможность достижения этих (денежных и властных) видов преуспевания значительно меньше. Они представляют собой, короче говоря, такие подгруппы, в которых «куль
турный акцент на финансовый успех был воспринят, но у которых почти нет доступа к традиционным и законным средствам достижения такого успеха. Обычные возможности занятости людей (в таких районах) почти полностью ограничены физическим трудом. Так как в нашей культуре физический труд не в почете[204], а его коррелятом является престижная работа «белых вопротничков», то в результате появляется стремление достичь этих одобренных культурой целей какими угодно средствами. С одной стороны, от этих людей «требуют ориентировать свое поведение на перспективу приобретения богатства [и власти], а с другой — они, как правило, лишены реальной возможности достичь этого в рамках существующих общественных институтов».
В этом контексте даже коррумпированная политическая машина и рэкет «представляют собой торжество аморального разума над предписанной моралью «неудачей», когда закрыты и сужены пути вертикальной мобильности в том обществе, которое поощряет экономическое изобилие, [власть] и социальное продвижение для всех своих членов»[205]. Как заметил один ученый на основе многолетнего наблюдения в трущобах,
Социолог, отбрасывающий рэкет и политические организации как ^ отклонения от желаемых стандартов, тем самым игнорирует некоторые
из главных элементов жизни в трущобах... Он не раскрывает функции, которые они выполняют для обитателей трущоб [или существующих там

группировок]. Ирландцы и другие иммигранты испытывали огромные затруднения, пытаясь найти свое место в нашей городской социальной и экономической структуре. Неужели кто-то думает, что иммигранты и их дети могли бы достичь нынешней степени социальной мобильности, не взяв под контроль политические организации в некоторых из наших крупнейших городов? То же самое верно и в отношении рэкета. Политика и рэкет предоставляют важнейшее средство социальной мобильности тем, кто в силу этнического происхождения и принадлежности к низшим классам лишен возможности продвинуться «респектабельным» путем[206].
Таким образом, здесь мы имеем третий тип функции, выполняемой для особой подгруппы. Эта функция, отметим мимоходом, выполняется самим существованием и действием политической машины, поскольку именно в самой машине эти индивиды и подгруппы находят большее или меньшее удовлетворение своих индуцированных потребностей. Это относится к услугам, которые политическая машина оказывает своим собственным сотрудникам. Но при рассмотрении ее в более широком социальном контексте, выдвинутом нами, она уже не представляется просто средством самовозвеличиваниядля жаждущих выгоды и власти индивидов, а выступает как организованное оказание помощи подгруппам, исключенным из гонки за «продвижением» или находящимся при этом в невыгодном положении.
Точно так же, как политическая машина оказывает услуги «законному» бизнесу, она действует и для оказания аналогичных услуг «незаконному» бизнесу: проституции, преступности и рэкету. И, повторяю снова, мы можем с достаточной полнотой оценить фундаментальную социологическую роль этой машины в данном отношении
лишь в том случае, если временно откажемся от выражения морального негодования, чтобы изучить с нравственной беспристрастностью фактическую деятельность этой организации. В таком разрезе сразу же становится очевидным, что у подгруппы профессионального преступника, рэкетира или азартного игрока есть сходство в организации, требованиях и функционировании с подгруппой промышленника, бизнесмена или биржевика. Если есть король древесины или нефтяной король, то есть также и король проституции или король рэкета. Если растущий законный бизнес организует административные и финансовые синдикаты, чтобы «рационализировать» и «интегрировать» разнообразные сферы производства и делового предпринимательства, то и растущий рэкет и преступность организуют синдикаты для упорядочения сферы производства незаконных товаров и услуг, которая в противном случае осталасьбы хаотической. Как законный бизнес считает увеличение предприятий малого бизнеса расточительным и неэффективным, заменяя, например, огромными универсальными магазинами сотни бакалейных лавок, таки незаконный бизнес занимает такую же деловую позицию и создает синдикаты в сферах преступности и проституции.
И наконец, очень важным является глубинное сходство, если не полное тождество, экономической роли «законного» и «незаконного» бизнеса. Оба в некоторой степени обеспечивают товарами и услугами, на которые есть экономический спрос. Если отбросить в сторону мораль, оба являются бизнесом: промышленными и профессиональными предприятиями, предоставляющими товары и услуги, нужные некоторым людям, и имеющие рынок, где товары и услуги превращаются в предметы потребления. А в преимущественно рыночном обществе нам следует ожидать появления соответствующих предприятий каждый раз, когда возникает рыночный спрос на определенные товары или услуги.
Как известно, проституция, преступность и разного рода рэкет являются «большим бизнесом». Стоит лишь сказать, что, по имеющимся данным, количество профессиональных проституток в Соединенных Штатах в 1950 году составляло 500 ООО, а теперь сравним это с примерно 200 000 врачей и 350 000 профессиональных медицинских сестер. Трудно подсчитать, у кого больше клиентура: у профессионалов от медицины или у профессионалов от порока. Конечно, трудно подсчитать экономические активы, доход, прибыль и дивиденды незаконного игорного бизнеса в нашей стране и сравнить его с экономическими активами, доходом, прибылью и дивидендами, скажем, обувной промышленности, но вполне возможно, что обе индустрии примерно на одном уровне. Нет точных данных о ежегодных расхо
дах на запрещенные наркотики, и вполне вероятно, что они меньше, чем расходы на сладости, но не менее вероятно, что они выше, чем расходы на книги.
Не требуется долгих размышлений, чтобы признать, что с чисто экономической точки зрения нет существенной разницы между обеспечением законными и незаконными товарами и услугами. Торговля спиртным прекрасный тому пример. Было бы нелепо утверждать, что до 1920 года (когда вступила в силу 18-я поправка) поставка алкоголя являлась собой экономической услугой, с 1920-го по 1933-й его производство и продажа уже не представляли собой экономическую услугу, осуществляемую рынком, а с 1934 года по настоящее время это вновь стало услугой. Или было бы абсурдом с экономической (не моральной) точки зрения полагать, что продажа самогона в штате Канзас с его сухим законом является в меньшей степени ответом на рыночный спрос, чем продажа произведенного официально алкоголя в соседнем штате Миссури, где нет сухого закона. Примеров такого рода можно было бы привести, разумеется, несметное количество. Можно ли считать, что в странах Европы с зарегистрированной и узаконенной проституцией проститутка оказывает экономическую услугу, тогда как в нашей стране, где она законом не разрешена, проститутка такой услуги не оказывает? Или что профессиональный акушер, делающий аборты, является участником такого экономического рынка, где у него легальное положение, и не занят на том экономическом рынке, где аборты официально запрещены? Или что игорный бизнес удовлетворяет определенный спрос на развлечения в Неваде, где он представляет собой самый крупный бизнес самых крупных городов этого штата, но существенно отличается в этом отношении от киноиндустрии в соседнем штате Калифорния?[207]
Нежелание признать, что такой бизнеспншъ морально, но неэкономически отличается от «законного», делает анализ неполноценным. Но стоит признать их экономическое тождество, и сразу становится понятным, что если политическая машина выполняет функции для «законного большого бизнеса», то скорее всего она будет выполнять сходные функции и для «незаконного большого бизнеса». И конечно, так оно зачастую и есть на самом деле.

Отличительная функция политической машины для своей преступной, порочной или мошеннической клиентуры — дать возможность работать для удовлетворения экономического спроса большого рынка без ненужного вмешательства со стороны правительства. Точно так же, как большой бизнес может внести деньги в кассу политической партии, чтобы обеспечить себе минимальное вмешательство со стороны правительства, так может поступить и большой рэкет, и крупная преступность. В обоих случаях политическая машина способна в разной степени обеспечить «защиту». В обоих случаях многие черты структурного контекста идентичны: (1) рыночный спрос на товары и услуги; (2) заинтересованность владельцев в извлечении максимальных доходов из своих предприятий; (3) потребность в частичном влиянии на правительство, которое иначе может вмешаться в эту деятельность бизнесменов; (4) потребность в эффективном, влиятельном и централизованном органе, который обеспечил бы эффективную связь «бизнеса» с правительством.
Не считая, что вышеприведенный анализ охватил весь диапазон функций или диапазон подгрупп, которые обслуживает политическая машина, мы можем по крайней мере понять, то в настоящее время она выполняет для этих разных подгрупп некоторые функции, которые не выполняются адекватным образом, одобренным культурой, или более традиционными структурами.
Можно лишь мимоходом отметить некоторые дополнительные выводы из функционального анализа политической машины, хотя они явно требуют детальной разработки. Первое: предшествующий анализ имеет непосредственное значение для социальной инженерии. Он помогает объяснить, почему обычно (хотя и не обязательно) такими недолговечными и недейственными оказываются периодические попытки провести «политическую реформу», «выгнать мошенников» и «очистить наш политический дом». Он подтверждает главную теорему: любая попытка ликвидировать существующую социальную структуру, не обеспечив адекватную альтернативную структуру для выполнения функций, ранее осуществляемых отмененной организацией, обречена на провал. (Нет нужды говорить, что эта теорема охватывает гораздо больше случаев, чем один пример политической машины.) Когда «политическая реформа» ограничивается четко выраженной задачей «изгнания мошенников», она занимается чем-то вроде социологических заклинаний. Реформа может на какое-то время вывести на политическую сцену новые фигуры; может на какое-то время внушить избирателям уверенность в том, что нравственные добродетели остаются неизменными и в конце концов восторжествуют. Она может действительно повлиять на смену персонала политической машины. Реформа мо
жет даже какое-то время настолько сдерживать деятельность этой машины, что многие потребности, которые она раньше удовлетворяла, останутся неудовлетворенными. Но если реформа не включает также реформирования социальной и политической структуры, при котором удовлетворять существующие потребности будут альтернативные структуры, и если она не влечет за собой таких изменений, которые совсем ликвидируют эти потребности, политическая машина непременно вернется на свое законное место в социальном устройстве. Стремиться к социальным переменам, не учитывая должным образом явные и латентные функции, выполняемые социальной организацией, претерпевающей изменения, значит довольствоваться социальным ритуалом, забыв о социальной инженерии. Понятия явных и латентных функций (или их эквивалентов) — неотъемлемые элементы теоретического репертуара ученого, занимающегося социальной инженерией. В этом важнейшем смысле эти понятия не «просто» теоретические (в негативном смысле этого слова), но в высшей степени практические. Проигнорировать их — значит увеличить риск неудачи при целеустремленном претворении социальных перемен.
Второй вывод из анализа политической машины также имеет отношение к более широким областям, чем та, которую мы рассмотрели. Часто отмечают тот парадокс, что сторонниками политической машины являются и представители «респектабельного» бизнеса, которые, конечно, враждебно относятся к преступнику или рэкетиру, и явно «нереспектабельные» представители подпольного бизнеса. На первый взгляд это приводят как пример очень странного альянса. Зачастую опытному судье приходится выносить приговор тому самому мошеннику, рядом с которым он сидел накануне вечером на неофициальном ужине политических «шишек». Окружной прокурор сталкивается в дверях с бывшим заключенным, торопясь на тайный сход, назначенный местным политическим боссом. Крупный бизнесмен может почти так же сильно сетовать, как и крупный мошенник, на «грабительские» взносы в партийную кассу, которые требует босс. Социальные противоположности сходятся... в прокуренной комнате удачного политика.
В свете функционального анализа все это, конечно, уже не кажется парадоксальным. Поскольку машина служит как бизнесмену, так и преступнику, две кажущиеся антиподами группы пересекаются. Это указывает на более общую теорему: социальные функции организации помогают определить структуру (включая набор персонала, входящего в структуру), точно так же, как структура помогает определить эффективность, с которой выполняются эти функции. С точки зрения социального статуса, группа бизнеса и криминальная группа — дей
ствительно полные противоположности. Но статус не дает полного предположения о поведении и взаимоотношениях между группами. Эти отношения модифицируются благодаря функциям. При наличии определенных общих потребностей несколько подгрупп более крупного общества «интегрируются» — вне зависимости отличных желаний и намерений — централизующей структурой, удовлетворяющей эти потребности. Если воспользоваться фразой, многозначность которой требует дальнейшего изучения, то структура влияет на функцию, а функция влияет на структуру.
Заключительные замечания
Рассмотрев некоторые важные обстоятельства, касающиеся структурного и функционального анализа, мы всего лишь указали на некоторые главные проблемы и возможности этого способа социологической интерпретации. Каждый элемент, кодифицированный в парадигме, требует длительного теоретического уточнения и совместного эмпирического исследования. Но ясно, что в функциональной теории, очищенной от тех традиционных постулатов, которые ее окружали и часто превращали всего лишь в новейшую рационализацию существующих методов, социология обретает начальную стадию систематического и эмпирически уместного способа анализа. Мы надеемся, что указанное здесь направление наведет на мысль о возможности и желательности дальнейшей кодификации функционального анализа. Со временем каждый раздел парадигмы будет преобразован в подтвержденную документами, проанализированную и кодифицированную главу в истории функционального анализа.

<< | >>

↑

Источник: Мертон Р.. Социальная теория и социальная структура. 2006

Еще по теме Явные и латентные функции:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -