Итак, точка зрения Герберт Шиллера состоит в том, что сегодня информационная среда устроена таким образом, который в наибольшей степени соответствует интересам и приоритетам кор поративного капитала, кроме того, по мере своего развития сама эта среда стала существенным фактором упрочения международной капиталистической системы.
Однако парамарксистский подход к информации отнюдь не сводится к этим положениям. Мы лучше сможем оценить вклад критических теоретиков, если подробно рассмотрим и проследим на примерах, как капитализм влияние на процесс информатизации общества. Полезно начать с ключевого для капитализма вопроса — роли рынка. Шиллер утверждает, что рыночные принципы — и в наибольшей степени стремление к максимизации прибыли — работают в информационной сфере так же, как и в капиталистическом обществе в целом. В соответствии с этим принципом количество и (или) качество произведенной информации напрямую зависит от того, есть ли в соответствующей области возможности прибыльно ее продать. Отсюда следует, что давление рынка особенно сильно сказывается на решении, какого вида информацию нужно производить, для кого и на каких условиях. Давление рынка ощущается даже в отношении возникновения новых технологий. Чтобы полностью оценить важность этого утверждения, вспомним, как часто сторонники теории информационного общества утверждают, что именно события в инновационной сфере и возвестили о начале новой информационной эры. При этом неявно предполагается, что новые технологии просто «возникают», их «открывают», неизвестно как и почему, и, только поступив в распоряжение общества, они могут быть использованы во зло или во благо ему. Информационные технологии с этой точки зрения, хотя и играют решающую роль в формировании информационного общества, сами при этом сохраняют свой нейтральный характер, на них не сказывается ни влияние какой-либо системы человеческих ценностей, ни борьба интересов в обществе. Против выступают те, кто придерживается точки зрения, что рынок — решающая сила в капиталистическом обществе, что любые доступные на нем продукты несут на себе печать рыночных отношений. Поразительный пример дал бывший президент компании Thorn-EMI, одного из крупнейших игроков на британском рынке информационных технологий, когда он выступил с заявлением, что его компания приняла «решение уйти с рынка медицинской электроники, [поскольку] в предвидимом будущем маловероятно, чтобы на этом рынке можно будет получить прибыль» (Thorn-EMI, 1980). В этой ситуации выходом, который в наибольшей степени обеспечивал бы соблюдение интересов Thorn-EMI, оказалась концентрация усилий компании на производстве бытовой электроники. Медицинские приборы, как им казалось, не помогли бы ком пании достигнуть ее цели — получения максимальной прибыли, а бытовая электроника — телевизоры, видеомагнитофоны и прочие — помогли, и Thorn-EMI поступила в соответствии со своей основной целью — добиться успеха на рынке. Как мы убедимся, корпорации, которые доминируют в информационной индустрии, неизменно придерживаются рыночных принципов и строят свою производственную политику, выбирая продукты, производство которых окупается в наибольшей степени. Сегодня едва ли кто-то будет спорить с этой точкой зрения, но она несколько противоречит взглядам как тех, кто считает, что информационные технологии новой эпохи свободны от социальных влияний (во всяком случае, если речь идет об их аппаратной составляющей — о «железе»: в конце концов, как любят повторять сторонники этой точки зрения, на персональном компьютере можно писать как проповеди, так и откровенную порнографию, он сам по себе ни хорош, ни плох, он находится вне социальных связей), так и тех, кто утверждает, что чем больше информации циркулирует в обществе, тем лучше (видимо, они исходят из неявной предпосылки, что информация — уже сама по себе благо). Но эти доводы не устраивают критических теоретиков, поэтому они пытаются понять, как продукты попадают на рынок, что с ними происходило на предшествующих стадиях, какими приоритетами руководствуются, например, корпорации при выборе направлений исследований и разработок. Сегодня такие участники рынка, как IBM, AT&T и Siemens выделяют на проведение исследований и разработок миллиарды долларов. Эти средства направляются на создание нового поколения информационных технологий, но те, кто распоряжается этими ассигнованиями, не разбрасываются ими направо и налево. British Telecom (ВТ), например, ежегодно тратит на исследования и разработки миллионы фунтов стерлингов, но цели этих инвестиций выбираются очень тщательно. Два журналиста из «Файнэншл Таймс» замечают, что «дни, когда исследования проводились ради самих исследований, миновали», и поясняют, что «коммерчески ориентированная, работающая в конкурентной среде компания вроде ВТ не может позволить себе такую роскошь» (Bradshaw and Taylor, 1993). Хотя в области исследований и разработок отсутствует однозначная связь между затратами и полученным эффектом (достижение определенного результата просто нельзя гарантировать), неоспоримо, что частные корпорации решаются на финансирование исследовательских проектов в основном из коммерческих соображений. Примеров масса, приведем только один. В 1986 г. ВТ сообщила парламентской Комиссии по монополиям и слияниям, что хотела бы по лучить ее согласие на приобретение канадской компании Mitel, производящей телекоммуникационное оборудование, с тем чтобы улучшить свои позиции на рынке. Приведенные доводы сводились к тому, что для увеличения своего присутствия на рынке ВТ необходимо «расширить спектр производимых продуктов, включив в него ряд «ключевых», на основе которых можно будет создавать офисные системы для продажи в стране и за рубежом». Компания подробно объясняет, что программа ее исследований и разработок специально нацелена на завоевание определенного сегмента рынка. И Комиссия констатирует в своем решении, что: ПТ рассказала о существовании тесной связи между своими ис- D I следованиями, разработками, производством и распределением, каковая связь существенна для быстрого продвижения новых продуктов с концептуапьной стадии на рыночную. Стратегия ВТ, спедоватепьно, требует интеграции подраздепений, осуществпяю- щих НИОКР, и производственных подраздепений. (Monopolies and Mergers Commission, 1986, с. 42) Учитывая требования рынка, понимаешь неизбежность того, что те области применения информационных технологий, которые наиболее привлекательны с точки зрения рыночных перспектив, первыми и принимают решение о направлении исследований и разработок. А тем самым продукты и услуги уже в момент своего появления испытывают влияние рыночных принципов. Так, в частности, основным рынком сбыта телекоммуникационного оборудования являются корпорации. Именно они покупают его больше всего. British Telecom, например, одну треть всех своих услуг предоставляет всего 300 потребителям, а они в свою очередь генерируют 70% трафика, приходящегося на долю бизнеса (Newman, 1986, с. 29). А международные корпорации и вообще представляют собой основной источник дохода для ВТ. Естественно, что для них и разрабатываются наиболее интересные продукты и услуги. Корпоративному сектору доступны все виды наиболее высококачественной связи: от международных телекоммуникационных сетей, систем телефонной коммутации (РАВХ), передачи факсимильной информации, обработки цифровых и текстовых данных вплоть до организации телеконференций. В то же время в одном из десяти домохозяйств Великобритании нет даже обычного телефона. Поэтому понятно, почему основной соперник ВТ на британском рынке — компания Mercury (хотя ее доля на рынке ничтожна, а она сама — дочернее предприятие транснациональной Cable and Wireless, которое без успешно пыталось объединиться с ВТ в 1996 г.), хотела бы работать именно в том сегменте рынка связи, который приносит наибольший доход, в сфере услуг связи для крупного бизнеса. На одно парадоксальное следствие такой системы приоритетов обратил внимание бывший редактор Computing magazine Ричард Шарп. По его мнению, большинство «новых» технологий, в сущности, давно известны, просто они хорошо подходят для тех продуктов, которые уже проверены рынком. Таким образом, компьютерная индустрия «публично демонстрирует свой прогрессивный облик, а приватно сохраняет облик консервативный» (Sharpe, с. 111). Удивительно, но большая часть информационной техники, предназначенной для домашнего употребления, в сущности, только усовершенствованные телевизионные аппараты. Видеозаписывающая аппаратура, кабельное телевидение, компьютерные игры и прочее — развитие исключительно удачной в коммерческом плане технологии — телевидения. И еще нужно заметить: новое поколение «развлекательных систем» появилось очень вовремя: замена черно-белого телевидения цветным уже произошла, появились каналы и приемники, работающие в цвете, потом переносные телевизоры, еще какое-то время спустя люди стали покупать второй и третий телевизоры в спальню и на кухню, возросла надежность этих приборов, и рынок оказался под угрозой насыщения. Как раз в этот момент и появились видеомагнитофоны, телетекст, спутниковое телевидение и пр. Впрочем, во всех этих новинках не было ничего удивительного ни по форме («ящик в углу»), ни по содержанию (развлечение), все новые домашние информационные системы» казались старыми знакомыми. А собственно, зачем предлагать что-то принципиально новое, когда телевидение уже зарекомендовало себя как любимый способ проведения досуга? Те, кто считают, что такой исход был предопределен самой внутренней логикой технологических инноваций, должны поискать новые доводы. Нет никаких технических причин, которые бы диктовали, что любая информационная технология, предназначенная для домашнего употребления, обязательно должна быть продолжением телевидения (как нет никаких оснований, чтобы сама телевизионная технология была рассчитана на использование в гостиной (Williams, 1974, с. 26)). Точно так же внутренними причинами нельзя объяснить, почему главными программами на телевидении должны быть развлечения. Здесь сработали требования рынка: то, как и где и за какую цену было выгоднее всего продавать. Домашние информационные технологии специально подгоняли под требования рынка. Поэтому результатом развития стало появление в новом облике старых продуктов и проверенного временем содержания. Шарп комментирует это таким образом: поиски других технологий велись в альтернативных группах. Но таких групп было куда меньше. И их постигла неудача, так как технология и не была предназначена для принципиально нового использования, ее задача состояла не в том, чтобы что-то по настоящему изменить в ту или иную сторону, она создавалась, чтобы сохранить статус кво. (Sharpe, с. 4). В связи с этим нужно отметить, что, наблюдая за значительным ростом количества информации в последние годы, легко не заметить, какую роль в этом росте играют рыночные факторы. Поскольку мы принимаем за аксиому, что увеличение количества информации уже само по себе представляет благо, мы редко спрашиваем, какую роль в этом играет рынок, и нет ли у этого роста негативных сторон. Однако к мнению, что всякая информация — учение, а учение, как известно, — свет, стоило бы отнестись более скептически: иногда за обилием информации скрывается регресс, возврат к менее «информированному» состоянию, то есть к невежеству. Многие, вероятно, согласятся, что в программах телевидения в изобилии представлены передачи, которые не отражают действительности, а представляют собой способ бегства от нее. Такое скептическое отношение вызывает и значительная часть информации, доступной через Интернет. Эта информация, конечно, колоссальна и чудовищно разнообразна. Интернет открывает доступ к большему количеству сведений высокого качества, особенно если речь идет об информации, размещаемой публичными организациями, например, университетами (я вернусь к их роли в гл. 7). Но всем известно, что значительное количество информации, которую можно найти по каналам Интернета, имеет сомнительную ценность, это всего лишь призывы фирм покупать их продукцию и попытки представить эту продукции в наиболее привлекательном свете. Иногда застываешь в немом изумлении от обилия баз данных, которые сегодня доступны в онлайновом режиме с любого терминала. Но стоило бы задаться вопросом, как эти базы данных устроены и на каких условиях они доступны. Отвечая на этот вопрос, убеждаешься, что чаще всего услуги, предоставляемые на основе таких баз данных, предназначены для корпоративных клиентов, у которых всегда существует потребность в получении деловой информации в реальном масштабе времени. Кроме того, у них есть возможность щедро оплачивать подобные услуги, что обеспечивает стремительное развитие таких «информационных фабрик» как TRW, Telerate, Quotron и Datastream. Герберт Шиллер по этому поводу замечает: в рыночной экономике вопросы стоимости и цен неизбежно играют самую важную... роль, какая бы база данных ни создавалась и для каких бы она целей ни была предназначена (то есть, кто бы ни платил за ее использование). Что хранится в такой базе данных, тесно связано с потребностями информационной службы и с ее умением продавать свои услуги. (Schiller, 1981, с. 35). И еще профессор Шиллер гневно спрашивает: так что же за информация производится сейчас такими утонченными методами? Биржевые курсы ценных бумаг, цены на биржевые товары, обменные курсы валют. Итак, огромные частные информационные службы, масса посредников... с мониторами, подключенными к информационным системам, и невероятное количество перерабатываемой специальной информации. И все это для того, чтобы заработать побольше денег на бирже... чтобы ввозить и вывозить деньги за рубеж... вот это и составляет большую часть информации, вот это и есть ее основные потребители. (Schiller, 1990b, с. 3) Дэвид Диксон (Dickson, 1984) дополняет эти замечания своими наблюдениями в области истории науки и техники — двух ключевых сфер знания. Отслеживая ход событий с момента окончания Второй мировой войны, он выделяет две основные области, в которых возникают инновации, — корпоративный сектор и военно- промышленный комплекс. Для Герберта Шиллера это все одна область, так он убежден, что задача армии состоит в защите и сохранении капиталистической системы и рынка. Он пишет: интерес военных к связи, компьютерам и спутникам... не имеет ничего общего с отвлеченным интересом к передовым технологиям. Задачей вооруженных сил США всегда было служение мировой экономической системе, цель и смысл которой — приумножение могущественного частного капитала. (Schiller, 1984b, с. 382) Потребности военных в информации могут быть колоссальными, но поскольку их задача сводится к тому, чтобы содействовать мировому господству капиталистической империи, то в конечном счете структуру информационной сферы формирует рынок, он — сердцевина системы, которой служат вооруженные силы. Если мы усвоим это, нам проще будет понять оценку, которую дает Шиллер концепции информационного общества. Подобное общество — отнюдь не благо, это лишь форма, в которой выражается рыночная сущность капитализма. А поэтому: то, что называется информационным обществом, фактически не более чем производство, обработка и передача очень большого количества данных обо всем: об индивидах и нациях, об обществе и процессах обмена в нем, об экономике и о военном деле. Большая часть этой информации создается с тем, чтобы удовлетворить потребности гигантских корпораций промышленно развитых стран в очень специальных сведениях, а также их бюрократию и командование вооруженных сил. (Schiller, 1981, с. 25) Диксон развивает эту тему, когда выделяет три основные стадии в развитии научной политики Соединенных Штатов. На первой стадии, в послевоенные годы, приоритетом была мобилизация научного потенциала на решение военных проблем и на разработку ядерного оружия. В I960—1970-е годы происходит определенная смена приоритетов: социальные проблемы, прежде всего, развитие здравоохранения и охрана окружающей среды начинают играть заметную роль в научной политике. На третьей стадии, которая началась в конце 1970-х годов и продолжается сейчас, акцент переносится на удовлетворение требований экономики и вооружения. К началу 1980-х годов определяющим стало требование к науке «обеспечить американской индустрии конкурентные преимущества и создать технологии в военной области» (Dickson, 1984, с. 17). В результате наука все чаще стала рассматриваться как «экономическая категория» (1984, с. 33), а научная деятельность обсуждаться в терминах, аналогичных тем, которые используются на заседании совета директоров компании, и планироваться на тех же принципах, которые используют в корпоративном управлении. Сегодня, отмечает Диксон, принцип производить только то, что приносит прибыль, распространился и на инновационную деятельность. Часто используемое выражение «капитал знаний» недвусмысленно говорит, что ученые и инженеры рассматриваются теперь как объект инвестиций, от которого ожи дают соответствующей отдачи. Даже те ученые, которые работают в университетах, рассматриваются теперь как предприниматели, и их всячески побуждают тесно сотрудничать с бизнесом, создавая коммерчески выгодные продукты.
Диксон настаивает: упор на рыночную привлекательность инноваций неизбежно приводит к тому, что научно-технический потенциал отвлекается от решения общественно значимых проблем — от улучшения здравоохранения, коммунального развития, повышения качества труда и охраны окружающей среды. Университеты и научные организации, которые одно время уделяли хотя бы часть своего внимания проблемам общества в целом или бескорыстному поиску нового знания, в результате такой политики изменяют стратегию своего развития, во все большей мере отвлекаясь на исследования, направленные на повышение конкурентоспособности промышленности, и тем самым превращают рынок в единственный критерий оценки технологических инноваций. Свой вклад в изменение облика информационной сферы вносят и политики, добивающиеся приватизации некогда государственных или муниципальных предприятий или дерегулирования тех сфер деятельности, за которые ранее отвечало государство. Они громко трубят о том, что использование рыночного подхода — это способ повысить отдачу и эффективность (в силу личной заинтересованности владельца в наилучшем использовании ресурсов и в его ответственности перед потребителями, а также благодаря преимуществам контроля со стороны покупателя) и одновременно создать конкуренцию (и тем самым улучшить качество обслуживания) там, где раньше господствовали монополии. Подход, опирающийся на два эти начала (приватизацию и дерегулирование) с различиями, определяющимися местными особенностями и историей, используется для превращения информации в сферу, где господствуют рынок и его критерии. Он стал широко применяться с начала 1980-х годов (Nguyen, 1985) в Европе, США и на Дальнем Востоке. Согласно Винсенту Моско (Vincent Mosco, 1989) этот подход «состоит в отказе от политических решений в пользу решений рынка» (с. 201) и является совершенно правильным в той мере, в какой он делает акцент на рыночных критериях. При этом Моско ошибается в том, что происходит отказ от политических решений. Наоборот, приватизация и дерегулирование — сознательно выбранная и энергично проводимая в жизнь политика, которая ставит своей целью передать развитие информационных технологий в частные руки и добиться, чтобы эти технологии стали приносить прибыль. Особенно эффективным оказался такой подход в сфере телекоммуникаций — одной из основных в информационном обще стве (Garnham, 1990, с. 136—153). С момента своего возникновения в 1981 г., когда British Telecom была выделена из государственного почтового ведомства, эта компания развивалась вполне рыночным путем, отдавая предпочтение при создании новых и развитии уже существующих услуг клиентам с толстым кошельком (в частности, корпорациям и государственным организациям). Компания была преисполнена решимости добиться успеха как коммерческая организация. Хотя до начала приватизации в 1980-е годы политика ведомства, занимавшегося в Великобритании связью, редко формулировалась отчетливо, она укладывалась в рамки того, что можно было бы назвать идеологией общественных служб (общественного здравоохранения, образования и пр.). В соответствии с этой идеологией всем в стране предоставлялись одинаковые услуги без какой-либо дискриминации, а политика «разумных» цен была направлена на «доступность» услуги (OECD, 1991, с. 26). Безубыточность достигалась при этом ценой сложной системы перекрестного субсидирования, причем основной доход давали дорогие услуги междугородной и международной связи. В Великобритании государственная монополия на услуги связи играла также значительную роль в поддержке производства электроники, поскольку ведомство связи закупало у отечественных производителей 80% оборудования, выступая в качестве агента правительственной экономической политики. Однако ориентация правительства Маргарет Тэтчер (1979—1990) на рынок привела к демонополизации и дерегулированию телекоммуникационного сектора экономики. British Telecom утратила монопольное положение на рынке, которым компания пользовалась после выделения из почтового ведомства и избавления от необходимости заниматься обычными почтовыми отправлениями. Тут же возникла частная компания Mercury, которая не только стала альтернативным телефонным оператором, но и попыталась захватить наиболее лакомую часть телекоммуникационного рынка — деловую связь. Поскольку доля Mercury на рынке была невелика (менее 10%), компания не была настоящим конкурентом для British Telecom, истинная ее роль на рынке сводилась к тому, что она стала индикатором новых тенденций на рынке телекоммуникаций (в середине 1990-х годов Mercury и несколько других операторов были поглощены учредившей их компанией Cable and Wireless, поскольку в одиночку Mercury было сложно конкурировать с ВТ). Последующая приватизация ВТ знаменовала собой дальнейшее усиление рыночного элемента в организации отрасли, причем роль сектора деловых коммуникаций на нем усилилась. Выразилось это в следующем. Во-первых, в ответ на попытку Mercury «снять сливки» с сектора корпоративных услуг ВТ снизила стоимость услуг, рассчитанных на этот сектор. Затем компания начала жаловаться на «убытки, связанные с предоставлением местной связи», которые раньше покрывались за счет более высоких цен для корпоративных пользователей. Раньше это не было проблемой, но с 1990 г. Mercury, которая не была связана обязательством предоставлять универсальную услугу, попыталась захватить рынок корпоративной связи, получив с помощью своих 100 с небольшим линий 30% общенационального дохода от телекоммуникаций. ВТ стала стонать, что «пользователи с большим трафиком (т.е. корпоративные клиенты) платят слишком много за телефонную связь», тогда как 80% абонентов самой ВТ (владельцы домашних телефонов) «не дают компании адекватного дохода» (British Telecom, 1990). Результаты такого экономического анализа были предсказуемыми: хотя после приватизации государство сохранило за собой некоторые регулирующие функции, создав Oftel (Office of Telecommunication), который регулировал цены ВТ, ограничивалась лишь средняя цена услуг. На практике стоимость телефонной связи для рядового потребителя росла быстрее, чем цены в корпоративном секторе. Во-вторых, ВТ, которая в качестве частной компании стремилась теперь к максимизации прибыли, попыталась выйти на мировой рынок телекоммуникаций. С этой целью она приобрела производственные мощности в Северной Америке и стала проявлять меньше интереса к закупке оборудования у британских фирм. Далее, в начале 1990-х годов ВТ вложила почти 3 млрд фунтов стерлингов в покупку 20% пакета акций MCI (Microwave Communications Inc.), второй по размеру среди крупнейших компаний США, предоставляющих услуги междугородней и международной связи, еще спустя несколько лет заключила многомиллионное соглашение с американским гигантом AT&T по совместному использованию ресурсов международной связи. Причиной стала, конечно, рыночная ориентация ВТ и признание, с одной стороны, того факта, что сам рынок становится многонациональным, а с другой — что наибольший доход на этом рынке приносит трафик, создаваемый корпорациями. На удовлетворение потребностей этого сегмента рынка — «многонациональных корпораций» — была ориентирована компания Concert, смешанное предприятие ВТ и AT&T, деятельность которого началась в 2000 г. ВТ признавала, что «наиболее крупными [потребителями услуг связи] являются транснациональные корпорации промышленно развитых стран мира» (British Telecom, 1990, с. 6). Она разработала соответствующую стратегию, которая была «сфокусирована на предоставлении доступа к сетям и связанным с этим услугам транснациональным корпорациям» (British Telecom, 1993, с. 25). Располагая долей в Л/С/, заключив соглашение с AT&T и вступив в партнерские отношения с рядом европейских корпораций, ВТ должна была стать второй по величине в мире компанией, эксплуатирующей глобальные сети связи. Однако эти амбициозные планы самым драматическим образом провалились (компания Concert был ликвидирована в 2001 г., а слияние с MCI застопорилось), основные цели не были достигнуты, но при этом у ВТ не появилось никаких стимулов существенно улучшить обслуживание рядовых клиентов. Ведь целью всех инвестиций было создание глобальной сети более чем с 25 тыс. пользователей — транснациональных корпораций, которые получили бы доступ к усовершенствованным системам голосовой связи и передачи данных, необходимых для их эффективной работы. ВТ не испытывает никаких мук совести по поводу выбора новой сферы в качестве приоритетной, поскольку это привело бы к «улучшению качества обслуживания в целом и созданию технических возможностей для развития системы связи для удовлетворения потребностей домохозяйств» (British Telecom, 1990, с. 6). Но, конечно, такой подход, ставит под сомнение всю экономическую теорию информационной революции. В-третьих, на протяжении 1990-х годов ВТ, наращивая свои доходы, сокращала свой персонал: максимума он достиг в 1989 г., когда в компании было занято 250 тыс. человек, в 1993 г. это число упало до 150 тыс., и в 2000 г. во всем мире на ВТ работало уже только 125 тыс. Сказанное не нужно понимать как сводку претензий именно к компании ВТ. Скорее, эволюция ВТ — это пример ведущей роли рыночных принципов и приоритетов в информационной сфере. Свободный от существовавших ранее ограничений, которым подчиняется любая государственная компания, гигант британской телекоммуникационной индустрии действует сейчас по правилам любой частной корпорации. Единственной его целью стал успех на рынке, и, стремясь исключительно к этой цели, он выбирает себе стратегию и развивает свои услуги. Если это значит, что цены для обычных абонентов будут расти быстрее, рабочие места — сокращаться, а новые информационные технологии создаваться в расчете на корпоративных клиентов, то так это и должно быть. Такова логика рынка, и руководство компании ведет себя в соответствии с этой логикой. И, наконец, особое внимание следует обратить на те ограничения, которые накладывает рыночная среда на таких участников рынка, как ВТ. Можно было бы подумать, что для таких компа ний, как ВТ, играть по правилам рынка или воздержаться от этого, вопрос выбора. Но это далеко не так. Есть важные причины, вынуждающие их выбрать именно такой путь развития. Одна из причин коренится в том, что создание и обслуживание информационных сетей (при том что оно является важным условием повседневной деятельности корпораций) выводит компанию на рынок, где существует жесткая конкуренция, и игрокам на нем приходится придерживаться определенных правил. Как отмечает сама ВТ (1990), «по мере того как возникает глобальная телекоммуникационная структура», становится ясно, что конкурировать в этой среде смогут, «вероятно, [только] четыре или пять крупных поставщиков сетевых услуг, находящихся на передовом крае индустрии» (с. 6). ВТ хотела бы войти в эту элиту, но ей придется столкнуться с еще более крупными игроками, которые тоже хотели бы захватить часть огромного рынка сетевых услуг. Все предполагаемые игроки, включая ВТ (и крупнейшие американские, японские и европейские телекоммуникационные компании), прекрасно понимают ключевую роль на этом рынке крупных международных корпораций, которые располагают наибольшими бюджетами и испытывают наибольшую потребность в развитых телекоммуникационных услугах. Привлекает ВТ, конечно, возможность добиться успеха на этом рынке. Но, очевидно, что для крупной компании немыслимы ни провал на рынке, ни тем более неспособность войти в рынок. Отдельные компании слишком вовлечены в гонку и лишь в малой степени могут контролировать ситуацию. Поэтому они обречены вступать в сложные альянсы, заниматься слияниями и собственным реструктурированием. В результате немецкий Deutsche Telekom пытается объединиться с итальянским Telecom Italia, ВТ предлагает альянс IBM, а последняя — Microsoft, и все это с целью получить стратегические преимущества на рынке, на котором игроками могут быть только гигантские компании. Возобладавший рыночный подход к информационной сфере привел и к другим последствиям. В условиях рынка уменьшилась финансовая поддержка информационных центров, которые в течение долгого времени находились на бюджете государства. Этот вопрос будет подробно обсуждаться в главе 7, поэтому здесь я только «в телеграфном стиле» обозначу проблему. Ориентация на рыночные критерии в условиях «информационного взрыва» привела к реальному урезанию бюджетов таких учреждений, как музеи и художественные галереи, библиотеки, органы государственной статистики, ВВС, а также системы образования. С середины 1970-х годов правительственная политика Великобритании состояла в том, чтобы наиболее эффективным путем осу ществить в стране «информационную революцию» и таким путем превратить информационное обслуживание в бизнес (Information Technology Advisory Panel (ITAP), 1983). С этой целью бюджетное финансирование информационной сферы было сокращено, и в целом ряде информационных центров стал насаждаться коммерческий подход к деятельности. Герберту Шиллеру, который стал свидетелем аналогичного развития событий в Соединенных Штатах, все это показалось «попыткой распространить коммерческий подход к информации на всю социальную сферу» (Schiller, 1987, с. 25). Результаты такого подхода нам хорошо знакомы: библиотеки сократили часы работы, стали испытывать нехватку средств на приобретение книг; платным стал доступ на выставки, на которые раньше был свободный вход; цены на информацию органов власти повышались, опережая инфляцию, в университетах сокращались курсы, не пользовавшиеся большой популярностью, и т.д. Шиллер все это называет «постепенной деградацией социальной сферы и общественных служб» (Schiller, 1989b), которая в будущем серьезно скажется на способности общества создавать и потреблять информацию. С его точки зрения, мы стали свидетелями «молчаливой схватки между теми, кто хотел бы приватизировать информационные ресурсы страны, и сторонниками максимально широкого доступа к ним», причем в этой борьбе «последние постоянно отступают» (Schiller, 1985с, с. 708). Трудно не согласиться с точкой зрения, что по мере того как финансирование из общественных источников заменяется (если -оно вообще чем-либо заменяется) поступлениями от частных лиц, которые стремятся, чтобы информация приносила прибыль, или — в наименее драматических ситуациях — сокращение бюджетного финансирования заставляет сами организации обращаться к частным лицам, чтобы выжить, существенно изменяются способ создания информации и условия, на каких она становится доступной. Это ведет по меньшей мере к росту цен, преобладанию выставок и программ, которые привлекательны либо для широкой публики (привлекательны в той степени, чтобы достаточно людей купили на них билеты), либо для спонсоров (обычно из корпоративного сектора). Трудно поверить, чтобы это не влияло ни на доступность информации, ни, прежде всего, на содержание информации. Когда музей или галерея начинают брать деньги за вход, некоторые люди перестают их посещать, а самим этим организациям приходится прилагать усилия, чтобы выставки стали привлекательными для платежеспособной публики. Конечно, найдутся те, которые возразят, что все это не так плохо: и посетители лучше будут воспринимать то, за что они заплатили, и организа торы выставок будут учитывать интересы посетителей. Однако неизменным остается факт, что и предложение, и спрос изменятся в определенном направлении. Рыночный подход может, конечно, способствовать развитию воображения и новаторского подхода, но все чаще музей привлекает посетителей с помощью кафе, магазинов и экзотических выставок, что едва ли повышает качество предлагаемой информации и делает ее восприятие более глубоким. А если подключаются спонсоры, а это происходит все чаще, если речь идет об университетах, библиотеках, театрах и телевидении, то они оказывают еще более серьезное влияние на ситуацию. Какими бы просвещенными ни были обладатели толстых кошельков, они не могут заниматься чистой благотворительностью, у них есть свои цели и интересы. Для всего неординарного и требующего воображения, например искусства, нелегко получить поддержку: Агата Кристи — это, пожалуйста, но Дарио Фо — увольте. То же самое в образовании: деловое администрирование — ради бога, но не межрасовые отношения. Грэм Мэрдок (Murdock, 1990), выражая согласие с интерпретацией фактов, предложенной Шиллером, подчеркивает, что последствия ориентации на рынок особенно существенны, если речь идет о концентрации СМИ в руках крупных корпораций. С его точки зрения, «общественные учреждения культуры», такие как ВВС и публичные библиотеки, — это «противовес» желтой прессе и зациклившемуся на рейтингах коммерческому телевидению. Такие учреждения, если речь вдет о лучших результатах их деятельности, «представляют собой образцы приверженности духу плюрализма и свободы мнений, и уж по крайней мере они заполняют важные пробелы в том, что предлагают коммерческие СМИ» (Murdock, 1990, с. 6—7). Я вернусь к подробному обсуждению этих вопросов в главе 7, а здесь достаточно сказать, что изменения в финансировании «учреждений культуры», которые были направлены на их коммерциализацию, существенным образом сказались как на производстве, так и на потреблении информации.