Развитие информационного образа ведения войны, для которого так важно «управление восприятием», приводит к парадоксальным эффектам. С одной стороны, постоянно совершенствуются методы пропаганды. С другой стороны, получить нужный эффект от их использования становится все труднее, поскольку СМИ и средства коммуникации стали настолько развитыми, что использовать их для распространения нужной информации и только в нужном направлении становится все сложнее.
Как профессиональная этика, так и циничное отношение к источникам информации приводит к одному и тому же результату: журналисты со все большим скепсисом относятся к якобы достоверным рассказам о ходе военных действий. Конечно, журналисты сами могут быть пристрастными или стать препятствием на пути распространения правды, отдавая предпочтение одной из версий происходящего. Нужно, однако, заметить, что тем, кто сейчас принимает непосредственное участие в военных действиях, очень сложно рассказывать о них. Конечно, о протестах против войны на родине СМИ все равно расскажут, возможно, что журналисты нападающей стороны даже окажутся в том месте, куда во время конфликта направлены удары их соотечественников (и не исключено, что именно с этого места они и будут вести свои репортажи), поэтому неприятные сообщения о развитии военных действий все равно появятся. Во время Балканской войны 1999 г. было много примеров этого: Джон Симпсон вел, например, для ВВС из Белграда репортажи, которые вызывали у правительства сильное раздражение. Заметьте, что разнонаправленные потоки информации предшествуют переходу конфликта в открытую форму и могут играть важную роль в его развитии. Сейчас в мире возникла определенная чувствительность к нарушению прав человека в любой точке земного шара, хотя этому утверждению пока трудно придать точный смысл (Robertson, 1999). Появление этого чувства связано с рядом факторов: распространением репортажей как жанра, телевизионным документальным фильмам, современным формам туризма, влиянием таких организаций, как «Международная ам нистия» (Amnesty International), ЮНИСЕФ, Красный Крест и «Врачи без границ» (Medecins Sans Frontieres). Цели этих организаций не вполне совпадают, они говорят не одно и то же, но все они побуждают осознать: у человека — существа, которого Джон Юрри (Urry, 2000) называет гражданином мира, — есть универсальные, неотъемлемые права. Его нельзя ни в коем случае подвергать репрессиям и пыткам, преследовать за религиозные убеждения, он имеет право на национальное самоопределение, демократию и т.д. Конечно, защитников прав человека можно упрекнуть в том, что права, которые они отстаивают, довольно расплывчаты и неконкретны. Это все так, но сомнения существенно не сказываются на приверженности этим правам, а приверженность приводит к убеждению, что «нужно что-то делать», идет ли речь о голодающих детях, о жертвах природных катаклизмов и даже тех, кто стал жертвой военной агрессии. Тот же эффект вызывают глобализация и распад коммунистического блока: эти процессы ослабляют национальные государства и стимулируют возникновение более широких объединений, в которых доминирующим становится понятие прав человека. Дэвид Хелд и его соавторы (David Held et aL, 1999) пишут о распространении «режимов прав человека». В этой связи стоит вспомнить и о призыве к «общечеловеческой» (cosmopolitan) войне против Сербии в связи с ее политикой в Косове, призыве, с которым выступили такие люди, как Юрген Хабермас и Ульрих Бек, о преследовании и аресте бывшего диктатора Чили Пиночета в 1998 и 1999 гг., о военной интервенции Великобритании в Сьерра-Леоне в 2000 г. Продолжающиеся аресты и судебные преследования военных преступников даже спустя несколько лет после завершения войны на Балканах, учреждение в Гааге Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии — все это проявления того же «режима прав человека». Другим важным следствием глобализации и завершения периода «холодной войны» стало постепенное исчезновение прежних источников конфликтов, в частности, конфликтов, связанных с претензиями на территорию и на природные богатства.
Пытаясь отразить эту новую тенденцию, Гидденс в одной из своих работ (Giddens, 1994) использовал выражение «государства без врагов», добавив при этом, что войны в наше время часто возникают не из-за вызова, который приходит государству извне, а из-за фундаментализма разных мастей, который существует в самой стране, хотя он редко отражает общенациональные интересы. Тому есть много примеров, и в каждом случае мы видим попытку фундамен талистов снять неопределенность нашего неопределенного по природе мира. В частности, претензии к расовым, религиозным или этническим группам основаны на восходящем к глубокой древности родословном или традиционном владении территорией. Попытки добиться удовлетворения этих претензий приводят к тому, что какие-то группы оказываются лишенными вообще всяких прав и изгнанными отовсюду. На примере Балкан мы видели, к каким серьезным нарушениям прав человека могут привести идеи фундаментализма, а эти нарушения в свою очередь вызывают озабоченность более широкого сообщества, которое в конце концов и вмешивается в дела суверенного государства. Такое вмешательство представляет собой существенное нарушение сложившегося международного порядка, который придавал особое значение территориальной целостности государств. Внутри страны граждане могли испытывать ужасные притеснения, но до определенного времени едва ли можно было себе представить, чтобы правительства других стран (по крайней мере, до тех пор, пока под угрозой не оказались их собственные границы или жизненно важные интересы) пытались бы оказать помощь жертвам притеснений на территории другого суверенного государства. И все-таки НАТО, у которого не было ни стратегических, ни корыстных интересов в Косове, вмешалось в конфликт. Возможно, этого бы и не произошло, если бы ужасающие события в Боснии, которые предшествовали конфликту в Косове, не получили широкого освещение в СМИ. Возможно, самым заметным из этих событий стала резня, учиненная сербским ополчением в Сребре- нице в июле 1995 г., где чуть ли не на глазах миротворческих сил ООН погибли 7000 сдавшихся мусульман, мужчин и подростков. Так что в том, что касается мотивов, вмешательство стало со стороны НАТО беспрецедентным шагом. Такое развитие событий резко отличалось от подхода мирового сообщества к тому чудовищному положению, в котором на протяжении десятилетия находились евреи в нацистской Германии. Тогда страны демонстрировали крайнее нежелание вмешиваться во внутренние дела Германии до тех пор, пока под угрозой не оказались их собственные границы или границы их союзников. Но и тогда, и об этом стоить помнить, война велась против Германии как агрессора, вторгшегося на чужую территорию, а не потому, что ее противники хотели положить конец политике геноцида, которая проводилась в государствах оси. Существуют документы, свидетельствующие о том, что союзные государства очень неохотно предоставляли убежище еврейским беженцам не только до войны, но даже в военное время до «Хрустальной ночи» и даже после этого кошмара и окончательного решения еврейского вопроса только 10% евреев-беженцев из Германии получили политическое убежище в Британии (London, 2000; Lacquer, 1980). При информационном способе ведения войны все больше приходится думать не о вопросах стратегии или захвата территории, а об информационных составляющих войны, поскольку сегодня именно этот аспект организованного насилия приобретает критическое значение. Особое значение из этих составляющих имеет распространение своего рода универсализма, который отрицает право государств вести себя в собственных пределах так, как им вздумается. Здесь можно присоединиться к словам Гавела (Havel, 1999), который писал: «Кажется, что усилия поколений демократов и развитие цивилизации привели человечество в конце концов к признанию того факта, что человек важнее государства».