3. На кого еще влиял Ницше.

*

произведениях обоснование своих точек зрения .

Подобного рода популярность неправильно понимаемого Ницше была очень широка в Российской империи.

"Колоссальная, в 24 часа выросшая популярность Горького - явление той же эпохи. По ходячему определению, босяк был символом бунта против мещанства. Как для кого! Для широких групп интеллигенции босяк оказался именно символом воспрянувшего мещанского индивидуализма. Долой ношу! Пора выпрямить хребет! Общество - лишь неуловимая абстракция. Я - это я! На помощь пришел Ницше. На Западе он явился, как последнее, самое крайнее

*Например, еще при жизни Ницше им начали увлекаться некоторые анархисты. Троцкий пишет об этом в своей статье 1900 г. "Кое-что о философии "сверхчеловека" (см. ее электронную версию по адресу http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl468.htm):

"Так поступили, например, западно-европейские анархисты, поторопившиеся причислить Ницше к "своим" и потерпевшие за то жестокое разочарование: философ "господской морали" оттолкнул их со всей грубостью, на какую только был способен".

54

слово философского индивидуализма, в эпоху империалистического напряжения и потому - как отрицание и преодоление наивно-мещанского индивидуализма. У нас же Ницше заставили выполнять совсем другую работу: его лирическую философию разбили на осколки парадоксов и пустили их в оборот как звонкую монету интеллигентской претенциозности..." [14, с. 235].

Как это делалось в то время, нам будет нетрудно понять на современном примере, а именно на примере Немировской, истолковавшей ницшевскую волю к власти как самопреодоление одиночки, понятие Ницше о свободе - как свободу от всех социальных связей, приписавшей Ницше взгляд, согласно которому "опасностью для личности является... любое общество", а потребностью личности - бунт и постоянный протест как "принцип удовольствия". С другого конца подходит к тому же извращенному пониманию философии Ницше Ю. Давыдов, автор книги "Этика любви и метафизика своеволия", усмотревший в Ницше предшественника Камю, Сартра и Маркузе и противопоставляющий "нигилисту" Ницше Толстого и Достоевского с их христианской моралью добра и сострадания. Давыдов продолжает традиции тех недалеких консервативных писателей конца XIX—начала XX вв. (наиболее известный из них - Макс Нордау, очень умеренный либерал, один из основателей сионистского движения, написавший очень популярную в свое время книгу «Вырождение»), которые приняли Ницше за анархиста и разрушителя устоев и гневно бичевали его за те «грехи», в которых он ни сном ни духом не был повинен *.

Если бы философия Ницше была тем же, чем, например, была философия Шестова, из нее не следовал бы с необходимостью тот вывод, который совершенно правильно сделал Е. Трубецкой:

«Массы заслуживают внимания в трояком отношении: как расплывчатые копии великих людей, отпечатанные на плохой бумаге, стертыми клише, как сила, противодействующая великим людям и, наконец, как орудие великих людей» [15, с. 18].

Те, кто понимает свободу как свободу от всех социальных связей — как боящиеся социальных битв интеллигенты вроде Шестова, так и бунтари «ради удовольствия» вроде Маркузе - не могут так относиться к массам. Вот что пишет по этому поводу Лейтейзен:

«Мелкая буржуазия, сознание которой неспособно воспринять, что противоположное может выступать в сходных формах, увидела в Ницше какого-то второго Штирнера.

Конечно, и Штирнер - против религии, морали, государства, ибо религия, мораль, государство объединились против него, поставили себе целью его укротить, подчинить, задавить. Они ему враждебны, потому что служат другому классу. Класс Штирнера внизу. Он обречен на гибель, но хочет жить. Он пытается сбросить с себя кровожадных львов: религию, мораль, государство. Он в бешенстве от своего бессилия, ибо хищные звери крепко вцепились ему в горло. Они его не выпускают и не выпустят.

Ницше "тоже"—против религии, морали, государства. Ибо он выше их. Он господин. Они прирученные львята. Он их заставил служить себе. Он относится к ним пренебрежительно-ласково. Они нужны ему до поры до времени. Он против них, поскольку он не допустит с их стороны попытки стать выше его" [3, с.75-76].

См., напр., 16, с. 259-288.

55

Лейтейзен кое в чем ошибается. Преобладающим отношением Ницше к современным ему религии, морали, государству является гнев и ненависть — именно потому, что они кое в чем пытались стать выше таких, как Ницше, а тот со свойственной ему впечатлительностью воспринял это как восстание. Но по сути дела Лейтейзен прав: Штирнер (а вслед за ним — Камю, Сартр, Маркузе и К0) относятся к религии, морали, государству как к орудиям своего порабощения, а Ницше — как к орудиям господства его и ему подобных исключительных людей (которые, правда, иной раз могут перехватываться рабами и обращаться против господ).

(Гораздо лучше, чем современный философ Давыдов, и почти столетием раньше его в классовом характере философии Ницше разобрался Владимир Соловьев. Он прекрасно понял, что Ницше, сознательно используя классовый подход, ангажировал себя в качестве философа господ [см. 17, т. 1., с. 88].)

Надо сказать, что Ницше многому научил российскую интеллигенцию. Так, например, Бердяев — философ, казалось бы, не находящийся в прямом идейном родстве с Ницше и никогда не стремившийся продемонстрировать какую-либо связь с его учением или пиетет перед ним — в годы революции и гражданской войны вдруг заговорил совершенно по-ницшеански:

"...в русской революции произошло еще небывалое в истории разрушение иерархического строя, ниспровержение всякой иерархии качеств. Но разрушение всякого иерархизма есть также разрушение личности, ибо личность связана с иерархизмом. Лишь в иерархии возможны разнокачественные индивидуальности. Вы же привели все к равенству небытия" [18, с. 42].

"Неравенство есть основа всякого космического строя и лада, есть оправдание самого существования человеческой личности и источник всякого творческого движения в мире" [там же, с. 62].

"Государства основывались на расовых неравенствах, на преобладании расы сильнейших и лучших. ...Все государства родились в кровавых насилиях. Первый властитель был величайшим насильником. Но так жалки все ваши декламации против этих насилий, все ваши бунты против этих царственных насильников. Поистине ветхозаветно благостны и праведны были эти насилия, и никогда без них не поднялись бы мы из тьмы и хаоса до человеческого космического состояния. ...Вы должны подчиниться божественному миропорядку, принять внутреннюю правду водительствующих в истории сил, или вы будете раздавлены природными силами, которые для бунтующих принимают форму внешней закономерности и необходимости" [там же, с. 78-79].

"...состязание современных "буржуазных" империалистических воль к мировому могуществу имело какой-то высший таинственный смысл. ...В историческом процессе необходим естественный подбор духовно-материальных сил. Торжество слабости вело бы к понижению уровня человечества.

56

притягивают дали и пленяет слава более, чем мещанское спокойствие и довольство"[там же, с. 82-83].

"Каждая национальность в разные периоды своего существования имеет разные права. И все исторические национальности имеют разные права. Эти права не могут быть уравнены. Существует сложная иерархия национальностей" [там же, с. 92].

"Исторические дифференциации и неравенства, путем которых образовался исторический космос, не могут быть стерты и уничтожены никакими социальными факторами. И голос крови, инстинкт расы не может быть истреблен в исторической судьбе национальностей. В крови заложены уже идеи рас и наций, энергия осуществления их призвания" [там же, с. 95].

"Государство не является определяющим признаком бытия нации. Но всякая нация стремится образовать свое государство, укрепить и усилить его. Это есть здоровый инстинкт нации. Государственное бытие есть нормальное бытие нации. Потеря нацией своего государства, своей самостоятельности и суверенности есть великое несчастье, тяжелая болезнь, калечащая душу нации. То, что еврейский народ в древности уже постоянно подпадал под чужеземное иго и терял свою государственную самостоятельность, а потом совсем лишился государства и жил скитальцем в мире, изломало и искалечило душу еврейского народа. У него накопилось недоброе чувство против всех народов, живущих в собственных государствах, он склонен к революционному отщепенству и к интернационализму, который есть лишь обратная сторона его болезненного национализма" [там же, с. 102-103].

"Аристократия, как управление и господство лучших, как требование качественного подбора, остается на веки веков высшим принципом общественной жизни, единственной достойной человека утопией" [там же, с. 124].

"Аристократизм — и внутренний, и внешний — прирожденный, а не приобретенный" [там же, с. 128].

"В основу демократии не была положена воля к повышению жизни, к качеству и ценности. Никаких новых ценностей сама демократия из себя не создает и не может создать. Она строится вне всякой мысли о ценности и содержании жизни. И всеуравнивающая демократическая эпоха человеческой истории есть понижение качественного, ценностного содержания жизни, понижение типа человека" [там же, с. 160].

"Война не нарушает космического иерархического строя, она соподчинена ему. Нарушает его лишь "гражданская война". ...И война нравственно выше, духовнее социальной борьбы, "гражданской войны", которая не есть война.

...Империалистические войны по природе своей все-таки выше войн социальных" [там же, с. 224].

"Власть никогда не принадлежала и не может принадлежать большинству. Это противоречит природе власти. Власть имеет иерархическую природу и иерархическое строение. Так будет и в будущем. Народ не может сам собой править, он нуждается в правителях" [19, с. 30-31].

Как ни менялись впоследствии взгляды Бердяева, как далеко ни отходил он от своих взглядов времен революции, но факт остается фактом: в переломный момент истории, когда перевороты и потрясения в обществе выявляют глубинную сущность чувств, мыслей и дел каждого человека, Бердяев показал себя истинным ницшеанцем — последовательным защитником классового строя и врагом революции, потрясающей его основы, готовым твердо стоять на

57

этой позиции и принять все те выводы, которые из нее вытекают, вплоть до крайнего антидемократизма, шовинизма, ксенофобии, до оправдания империалистической экспансии. Бердяев выступает здесь как идеологический предшественник некоторых разновидностей русского фашизма .

Ницше влиял не только на своих последователей и на тех, кто ошибочно причислял себя к таковым, но и на своих сознательных противников. Луначарский в своем предисловии к книге Лейтейзена отмечал "...близость некоторых суждений и некоторых утверждений Ницше к нашим собственным.

Этим объясняется, конечно, то, что мы, марксисты-коммунисты, на заре нашего революционного движения отдали некоторую дань увлечению Ницше. Конечно, в разной степени. Я, например, оговариваясь относительно глубоко чуждой нам сущности общественных тенденций Ницше, отдавал ему дань восторга за его борьбу с христианством, с мелочной мещанской моралью, со всей жвачкой, со всем беззубием пацифизма всяких толстовских, полутолстовских или с толстовской примесью гуманистов и сентименталистов" [3, с. 20].

О сущности и причинах такого влияния Ницше на "марксистов-коммунистов" (иначе говоря, пролетарских революционеров) мы поговорим чуть позже. Здесь же отметим, что эти последние ничего не взяли у Ницше для того, чтобы добавить к своему учению: то, с чем они могли согласиться у Ницше (например, классовый подход), пролетарские революционеры уже

*В 1923-24 гг. Бердяев, приветствуя победу итальянского фашизма, характеризовал фашизм как «единственное творческое явление в политической жизни современной Европы» [19, с. 17].

Ненавидевший пролетарскую революцию в бывшей Российской империи, Бердяев, тем не менее, частично примирился с ее результатом - государством под названием СССР. Сделал он это лишь тогда, когда это государство отчетливо обнаружило, что оно суть не только результат, но и отрицание пролетарской революции - обнаружило свой эксплуататорский характер, а политический режим в нем приобрел черты, напоминающие фашистские режимы. Одним словом, Бердяев нашел для СССР несколько добрых слов лишь после окончательного утверждения диктатуры Сталина: эти добрые слова (наряду с критикой, впрочем, довольно мягкой) можно найти в бердяевской книге "Истоки и смысл русского коммунизма". Курьезно то, что эта книга очень понравилась антисталинисту, почитателю Троцкого (впрочем, политически довольно-таки правому по сравнению с другими троцкистами) В. 3. Роговину, посвятившему в своей книге "Сталинский неонэп" целую главу - "Чем Бердяев близок коммунистам" - восхвалению Бердяева и попыткам доказательства близости его взглядов к взглядам... Троцкого.

Если бы Роговин сблизил Бердяева с современными российскими "коммунистами" - в подавляющем большинстве своем крайне правыми "государственниками", шовинистами и ксенофобами, по своим политическим позициям являющимися зачастую просто фашистами, зачастую полуфашистами [см. об этом, напр., 26 и 38] - то это было бы совершенно правильно. Однако сближать Бердяева с коммунистами-интернационалистами старых времен, основываясь (как это делает Роговин) на вырванных из общего контекста бердяевского мировоззрения цитатах из книг "Истоки и смысл русского коммунизма" и "Самопознание (опыт философской автобиографии)", - это, мягко говоря, большая ошибка. И эта ошибка доказывает буржуазность самого покойного Роговина. Его субъективное желание быть коммунистом-интернационалистом не помогло этому маститому, вполне респектабельному "легальному марксисту" подняться над уровнем массового сознания того социального слоя, к которому он принадлежал - СССРовской интеллигенции, верно служившей сперва бюрократии СССР, а затем постсоветской буржуазии. Роговин так и не вышел за пределы ее ограниченного кругозора, не преодолел типичных для нее мыслительных штампов и иллюзий - и в результате, желая перетолковать Бердяева по-троцкистски, заложил основу для перетолкования Троцкого по-бердяевски.

58

усвоили, исходя из теории марксизма. Им не нужно было ничему учиться у Ницше или заимствовать у него. Зато — забежим немного вперед - им было в чем брать с него пример. И они его взяли.