ГРЕЦИЯ

Радость и благоговение — с такими чувствами приступаю я к размышлению над образом мира древних греков, над их шкалой ценностей и системой идей. Прежде всего мы, современные люди, не должны вводиться в заблуждение Историей: полагая, что мы, поскольку живем на два-три тысячелетия позднее них, понимаем в сути Бытия больше и лучше.

И ради чего жить и как. Такое историческое самомнение и высокомерие смешно, как и национальный шовинизм. Современный человек, конечно, лучше исследовал многие частности, но что касается Целого Бытия, — тут мне сдается, что Сократ и Платон имели более развитое понятие о высших ценностях и как жить в гармонии с миром и с собой, нежели любой из научных или идеологических героев и властителей дум нашего века, будь то Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Эйнштейн, которые действительно глубоко проникали в тот или иной аспект Природы, Общества или Психеи человека, но Абсолют, смысл Целого — удалялся от них в той же пропорции, в какой углублялись, зарывались они в ту или иную частность... Сократ не знал радио и автомобиля, но он познал себя лучше, чем мы, и вел совершенную жизнь и совершенным человеком принял смерть.
Древнегреческая цивилизация была разветвленной и динамичной, потому что каждый остров, полуостров, каждая область и т.п. образовывали самостоятельный «полис», то есть город- государство. А в маленьком государстве каждый индивидуум должен выполнять много разных функций и должностей и понимать разные аспекты Бытия. Взгляните на карту; территория Греции так дифференцирована: горы, долины, побережья, столь изрезанные морем, острова... Имя «грек» имеет тот же корень, что индоевропейское «гор», что значит «гора». В русском языке оба слова звучат очень близко: «греки», «горцы»... Греки —горцы и островитяне. О том, как себя чувствуют таковые в мире, проницательно писал Монтескье в «Духе законов»: «В стране гористой можно сохранить свою собственность, да там немногое приходится и сохранять. Свобода, т.е. существующее правление, есть единственное благо, которое там стоит защищать, поэтому она и царит главным образом в странах горных и неудобных, а не в тех, которые, по-видимому, всего более облагодетельствованы природой.
Горцы пользуются более умеренным правлением, потому что им менее грозит опасность завоевания. Защищаться им легко, а нападать на них трудно» (кн. XVIII, гл. II). Подобное же замечает Монтескье и об островитянах: «Островитяне более склонны к свободе, чем жители континента. Острова бывают обыкновенно небольших размеров; там труднее употребить одну часть населения для угнетения другой; от больших империй они отделены морем, и тирания не может получить от них поддержку» (кн. XVIII, гл. V). Сопоставим Грецию и Англию — с Римом, Германией или Россией — и нам очевидна станет справедливость такого расклада ценностей.
Почва в Греции умеренно плодородна и умеренно жестка и сурова, что подстегивало трудолюбие в людях. «Бесплодие земли делает людей изобретательными, воздержанными, закаленными в труде, мужественными, способными к войне; ведь они должны сами добывать себе то, в чем им отказывает почва. Плодородие страны приносит им вместе с довольством изнеженность и некоторое нежелание рисковать жизнью» (кн. XVIII, гл. IV).
«В Греции все есть», — заявляет персонаж Чехова. И это верно: РАЗНООБРАЗИЕ — в образах жизни и ведения хозяйства (земледелие, пастушество, мореплавание и торговля, ремесло и градостроение), в образах правления, в типах государств (монархия, теократия, аристократия, демократия, тирания, анархия, республика...), в богах и мифах (политеизм...), в учениях философов..., в видах искусств, в жанрах поэзии и т.д. Живя в окружении многих вариантов существования, видя в ближайших соседях нечто совсем иное, чем то, что привычно у них, люди имели возможность развивать умы, питать любознательность, ценить плюрализм, терпимо относиться к идеям и взглядам, отличным от их собственного, и осознавать ограниченность своих представлений.
УДИВЛЕНИЕ —начало познания, по мысли Аристотеля. И древние греки умели удивляться и выражать, формулировать свои удивления разнообразному. Это — и в мифах о происхождении богов и распределении их уделов («Теогония» Гесиода), в эпических поэмах о деяниях царей и героев («Илиада» и «Одиссея» Гомера); это и «История» Геродота и «География» Страбона, где рассказаны чудесные предания и описаны дивные обычаи разных народов и стран. А книги Аристотеля — это энциклопедия, компендиум разных знаний и сведений, собранных с заботой и уважением и к идеям, противоречащим его собственным.
Миропонимание греков могло быть столь универсальным — благодаря умеренному развитию всего у них. Каждое поселение должно было заниматься и земледелием, и ремеслами, и судостроением, и вести войны, и справлять религиозные обряды... Разделение труда, дифференциация занятий — развивались у них, но не заходили слишком далеко, так что Одиссей и Сократ могли быть умелыми во многих видах труда, по крайней мере иметь ясное представление о них. Человек мог быть целостной личностью, а не частичным индивидом, односторонне развитым, как по мере усложнения производства, общества и цивилизации, мог быть гармоническим.
Принцип МЕРЫ — важнейший в греческом образе мира. Вблизи него, как его варианты и ипостаси, — Судьба, Гармония, Ритм, Совершенство, Справедливость, Мудрость и т.д.
Вот гимн Ритму у первопоэта Архилоха (VII в. до н.э.):
Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.
Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!
Пусть везде кругом засады, — твердо стой, не трепещи.
Победишь — своей победы напоказ не выставляй,
Победят — не огорчайся, запершись в дому не плачь.
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй.
Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.
(Пер. В. Вересаева)
Не надо ничего слишком: быть слишком богатым, слишком сильным, слишком славным — быть сверхчеловеком (какова, напротив, амбиция Германской Психеи), основать сверхдержаву (какова амбиция Русской Души)... Судьба («Ананке») и три старые Мойры (= «меры», буквально) стоят на страже, наблюдая жизни и поведение существ и вещей. Бесчисленные мифы и притчи наставляли греков на этот счет. Например, «Поликратов перстень» — история, рассказанная в «Истории» Геродота. Поликрат, тиран острова Самос, был богат, славен и счастлив сверх меры и гордился этим. Такое — опасно: навлекает зависть богов. И ему посоветовали пожертвовать чем-то дорогим и тем как бы откупиться от Судьбы. Он бросил в море любимый золотой перстень, изукрашенный драгоценными камнями, — и что же? Наутро рыбак приносит к его столу рыбу, в которой заглотан сей перстень. Он понял, что от Судьбы не уйти. И действительно, кончил он очень плохо: держава его была разгромлена, а сам он принял позорную смерть... Так что не полагай себя счастливым прежде смерти... Катастрофа ожидает тех, кто перешел свою меру.
Но не только люди: герои, цари, — но и сами боги и даже стихии природы находятся под управлением Меры и ее исполнительного директора —Судьбы. Гераклит сказал: «Этот космос, тот же самый для всех (принцип равенства, демократии! — Г.Г.), не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами разгорающимся и мерами погасающим» (фрагмент 24). «Солнце не прейдет своей меры, иначе его за нечестивость накажут эринии, помощницы правды» (фрагмент 29). Это те самые эринии, богини-мстительницы, что преследовали Ореста, жаля его, как осы, когда он преступил меру Природы и убил свою мать Клитемнестру — в отмщение за то, что она, с любовником Эгистом, убила его отца, царя Агамемнона. Но ведь и последний преступил меру закона Рода, когда, в амбиции своей как вождя эллинов в походе на Трою, принес в жертву их с Клитемнестрой дочь —Ифигению...
Справедливость —тот вариант закона Меры, что действует и среди элементов Природы, в Космосе, и особенно в Обществе. Платон в диалоге «Государство» всесторонне исследовал это понятие, которое есть принцип разумного устроения Социума.
Смерть — Мера жизни: они взаимно умеряют и питают друг друга. Тот же Гераклит полагал, что «Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, а земля — смертью воды» (фрагмент 25). Такой образуется цикл = круг, который тоже есть модель мира у греков. А внутри него работает диалектика взаимопревращений и отождествлений. Так Смерть равна Жизни: моя смерть дает место другому существу жить внутри Целого. «Смерть земли — рождение воды» (там же)... При такой организации Бытия действительно может существовать плюрализм субстанций, божеств, идей, интересов, страстей (а не всеутопляющий монизм и монотеизм...). Всему свое время и место. Все имеет право на существование — при условии: не заступать за положенные пределы. Живи — и давай жить другим. Все ограничивают = определяют друг друга.
Такой же разнообразный Космос — и в зоне Божества: там — политеизм. В Элладе были сотни богов, и каждый имел свой регион, удел управления, которым заведовал в Бытии. В «Теогонии» Гесиод расписал эти уделы: кому —что положено и за что и как его почитать. Множество мифов описывают отношения в обществе богов Олимпа — и там оказывается своего рода сакральная демократия. Иудаизм, Христианство и Ислам похваляются своим монотеизмом, усматривая в нем более высокий уровень абстракции и спиритуальности в Божестве. Это — верно. Но это —тоталитаризм во Божестве, на поприще сверхидей и идеалов. Это — монархистский, царистский подход, подавляющий разнообразие и пестроту Бытия. В Элладе же Зевс, царь богов и людей, вынужден был страдать от стрел такого маленького божка, как Эрот, сын Афродиты. Не было бюрократической иерархии и субординации меж богами, и величайший должен был считаться с малейшим, а если нет, то и его наказывала Ананке (Судьба). Права меньшинства уважались на Олимпе.
Политеистический подход к Бытию учил уважать каждую реку, ручей, ибо богиня «наяда» обитала там, и бояться срубить дерево, потому что «дриада» могла избрать его своим домом. Очень было бы полезно возродить такой подход к Природе и нам, в конце XX века, когда «окружающая среда» обитания человека под угрозой и встала проблема экологии. Однако порча и уничтожение Природы как раз явились следствием христианского разбожествления ее, которую сочли обителью языческих, поганых богов и назвали их «дьяволами» и «бесами». Да, эти нежные нимфы и веселые сатиры были так высокомерно унижены и приравнены «дьяволам»... Так что ныне, чтобы спасти Природу на Земле, мы должны возродить благоговейное отношение к ней и ее элементам, видеть в ней священную, одушевленную Матерью нашу (как умели чтить ее эллины в своем политеизме), а не как бездушную «окружающую среду» для нашей человеческой эгоистической пользы.
Жанр ТРАГЕДИИ был в Греции род публичного, открытого, демократического суда над сильными и славными мира сего. Граждане при этом имели шанс созерцать работу Меры в жизнях царей и героев — тех, кто в обычной жизни представлялся счастливее простых людей. Однако эти «действующие лица» театра человеческой истории — стоят в такой же пропорции к богам, как простые люди к ним, царям и героям. И та зависть, которую простые люди испытывают к ним в будничные дни, переселялась в праздничные дни постановок трагедии в души богов. Зависть богов обрушивалась на славных смертных, когда они обнаруживали себя слишком умными, богатыми, смелыми. Тем самым они оскорбляли Космос, наличный порядок мира, и заступали в те сферы, где другие сущности: божества, стихии, законы, идеи—должны проявлять свою суверенность. И таковые смертные сурово и жестоко карались богами: не только сами они страдали, но и весь их последующий род — потомки расплачивались за грех, за «трагическую вину» (важное понятие в античной драматургии) предков.
Я уже коснулся выше трагедии Агамемнона. Но ведь он не первопричина, а лишь проходное звено Рока, что действовал сквозь его род — Атридов. А началось... — впрочем, начало не- уследимо, ибо в цепи преступлений героями порядка Космоса к каждому деянию миф приставляет предыдущее, причинное как бы; но и оно выступает следствием еще более прежнего... Так вот: перед Агамемноном был отец его Атрей. И тот, в отмщение за некоторый предыдущий грех, пригласил своего брата Фиеста к себе на пир и там попотчевал гостя жарким, приготовленным из его же собственных сыновей. Этот «пир Фиеста» —ужасное преступление Атрея — послужил ближайшей действующей причиной цепи страшных событий в роде Атридов. Агамемнон вынужден принести в жертву свою дочь Ифигению, дабы укротить гнев-зависть бога морей Посейдона, и тот бы дал попутный ветер кораблям эллинов в их походе на Трою в отмщение за похищение троянцем Парисом Елены, супруги Менелая, царя Спарты, кто — брат Агамемнона и тоже Атрид. Несчастная мать Ифигении Клитемнестра в возмездие убивает ее отца и своего мужа; затем их сын Орест во исполнение воли Эвмениды, богини мести на Олимпе, убивает свою мать — и теперь сам мечется по миру, преследуемый эриниями, служанками той же Эвмениды. Где справедливость? —хочется возопить. —И где конец, как он может быть положен?...
И все же конец страданиям рода Атридов, предел — был положен, и о нем гениальная трилогия Эсхила —«Орестея». Когда Орест, нигде не находящий себе места в Элладе, прибывает в Афины, собирается ареопаг = совет старейшин, и при голосовании половина черепков (а ими производилось голосование в Афинах, так что от этого слова — «остракис» = черепок — и назван обычай «остракизм» = изгнание опасно сильного человека из государства Афин) легла во наказание, а половина — во оправдание Ореста. И тогда невидимо явившаяся на суд богиня Афина положила лишний черепок во оправдание несчастного матереубийцы — и это был всемирно-исторический момент перехода от материнского права Рода, Природы, «гонии» — к патриархату и мужскому праву Социума, закона, права не «естественного», а искусственного, права «ургии»: на основе разума и общественного договора.
И так зрители трагедии, простые граждане Афин, созерцая эти сверхмерные страдания героев и царей, получали возможность и утолять, и очищать свои души от зависти — в процессе КАТАРСИСА = ритуального очищения души страхом и состраданием. Привести человека — зрителя к катарсису — было сверхзадачей античной трагедии, игры актеров на сцене. Выходя из амфитеатра после спектакля, гражданин Эллады мог себя чувствовать счастливее в скромных условиях своего существования: его возможные поползновения в душе преступить меру и притязать на лучший жребий — пресекались. Триумф Меры, воспитание в духе положительного в парадигме эллинской шкалы ценностей понятия ПРЕДЕЛА (против идеи Беспредельного, «Апейрона», что в пифагорейской таблице десяти противоположных пар стоит в ряду минусовом, наряду с женским, «четом», «тьмой», «левым», «кривым» и т.п.; кстати, в шкале ценностей русского сознания Беспредельное — в положительных понятиях: «безмерное», «бесконечное», «широта души», «русский революционный размах»...) — такова моральная цель эллинского театра.
Трагический герой в период везения, успеха впадал в психологическое состояние, которое греки именовали hybris = гордость излишнюю (как это представлялось с точки зрения закона Меры), самонадеянность, которая — как «самоопорность», «самосделанность» (selfmade man!) — есть положительное качество в английской и американской шкале ценностей: уверенность в успехе есть уже полпобеды в космосе «открытых возможностей», каким видится мир для человека «ургии» и в Американском мифе. Ведь если изобретательный гений трудяги наталкивается на предел, на «закрытые возможности» в одном месте, он прорывается в другом и основывает новое поле деятельности индустрии, применения ума и энергии.
Но в античном видении мира возможности для человеческой активности в труде и мышлении были до известной степени открыты, но именно до некоторой степени и меры, а не абсолютно. В мифе об Эдипе, гениально разработанном в трилогии Софокла «Эдип-царь», «Антигона» и «Эдип в Колоне», — представлена драма человеческой активности и разума. Эдип был очень умен: он разгадал загадку Сфинкса, и благодарные граждане Фив пригласили его стать их царем, и он женился на вдовствующей царице Иокасте. Какой успех для человека, победа и награда его уму и энергии! — так кажется и нам, и самому Эдипу, кто впал в самоуверенность, «гюбрис» и слишком полагался в жизни на свой разум, который, по его надежде, должен помочь ему избежать той ужасной судьбы, что была предречена при его рождении оракулом: это существо убьет своего отца и женится на своей матери! Когда Эдип, уже выросши, узнал об этом пророчестве оракула, он бежал из родной страны и от родителей (так ему представлялось). Но он не ведал, что это были не действительные, а приемные его родители, которые восприняли случайного подкидыша младенцем, когда подлинные родители, ужаснувшись пророчеству, велели слуге отнести новорожденного и убить его... И вот уже взрослый добрый и разумный молодец Эдип, убегая от своего Рока, приходит в Фивы и там в случайной ссоре на дороге убивает какого-то старика, о чем он и позабыл в славе и успехе и мудро правя государством. Однако через несколько лет ужасная болезнь поразила город и страну, и оракул устами прорицателя Тирезия объявил, что граждане должны отыскать ужасного преступника, кто убил своего отца, женился на матери и прижил с нею детей в кровосмесительном браке. Чтобы исполнить и эту волю оракула, царь Фив Эдип предпринимает расследование, как истинный детектив, — с тем, чтобы в конце концов узнать, что этот преступник —он сам.
Такая демонстрация заблуждений рассудка даже в самом сильном уме — была выразительно зрелищной школой диалектики. Успех Эдипова расследования привел его к катастрофе. Вот как могли быть тождественны счастье и несчастье, царь и выкидыш из общества, истина и ложь!.. Эдип в отчаянии сам наказывает свой разум, свет очей, — ослепляет себя. Однако, став слеп в отношении внешних, рациональных вещей и причин, он жертвой этой обретает мудрость в уразумении глубинных, мистических сущностей и причин, и в священной роще Афин, в Колоне, куда судьба приводит слепца, его уже почитают как святого, как пророка... Подобным же образом и философ Демокрит (как гласит предание) в жажде истинного познания ослепил себя, чтобы внешние впечатления и образы, их агрессивное множество, наплывающее на ум своими волнами и оболочками (от каждой вещи они отделяются и наплывают на нас — такова теория познания в опыте, по Демокриту), не рассеивало его мысль и не отвлекало от медитации над Единым, над невидимым, «интеллигибельными» сущностями и началами Бытия.
Греки, существуя внутри активного плюрализма мира, среди множественности истин, хорошо понимали, что наш ум, существа срочного и смертного, в состоянии улавливать лишь короткие части совершенной Истины, что позднее и апостол Павел с горечью выразил: увы, «по частям познаем, по частям разумеем». В баснях Эзопа эти иллюзии и ошибки частичного разумения дали материал для прекрасных притч. Вот, например басня «Лоза и Коза» — пересказываю ее.
Коза обгладывала виноградную Лозу, ее глянцевитые листья и нежные усики. «Зачем ты так поступаешь со мною? — проговорила Лоза. — Разве дурна трава? Но погоди, бородатая Коза: придет пора сбора винограда — и тогда я буду отомщена. Потому что это я доставлю к алтарю вино, которое жрец с благочестивыми речами прольет на тебя, принося тебя в жертву Дионису, богу винограда».
Коза (подобно Эдипу) воспринимает первую часть истины — беззащитность Лозы. Но последняя ведает продолжение события: жертвоприношение Козы. (Кстати, и трагедия возникла из этого ритуала, и потому буквальный перевод этого термина — «козлиная песнь, ода».) А Судьба созерцает частичные истины обоих и связует их: мера —за меру...
Вариант принципа Меры —ГАРМОНИЯ = равномерное развитие и в человеческом существе его различных способностей: физических и умственных, так что эллины выдвинули идеал гармонически развитой личности. Гимнастика, атлетика, спортивные состязания и состязания певцов и поэтов были столь священными в Элладе, что греческие полисы, города-государства, прекращали войны между собой на то время, пока происходили всегреческие Олимпийские или Истмийские игры. Вы можете себе представить, чтобы военные операции во Второй мировой войне прекратились бы на время, пока происходил мировой чемпионат по футболу?..
Это Рим, а затем Христианство —эти цивилизации за-ступи- ли за принцип Меры и Гармонии в Бытии и человеке, побуждая человека развиваться односторонне и совершенствуя лишь одну из его способностей. Цезарь, император, становится сверхчеловеком и таким воспринимается и почитается; христианин становится аскетом, умерщвляет свою плоть, чтобы сподобиться чрезвычайных духовных озарений и видений в экстазе религиозном, и стремится аннигилировать себя как телесное существо, материальную субстанцию.
Нет, греки почитали тело — как инкарнацию души, высокого духа, и их боги представлялись имеющими плоть и форму. Вот почему именно пластические искусства: архитектура, скульптура, театр и в нем хорея, танец и мимика — процветали в Древней Греции и столько несравненных шедевров в этих жанрах было создано там. Идеальные пропорции человеческого тела — Канон его — в статуе Дорифора (копьеносца), принцип «золотого сечения» — все это мы получили от эллинов.
Я уже упомянул выше такой обычай в политической жизни греков, как ОСТРАКИЗМ. Обдумаем его: он очень мировоззренчески значителен. Когда индивидуум становился слишком богат, знаменит и влиятелен, он мог подвергнуться изгнанию. Такие знаменитые полководцы-стратеги, как Фемистокл (спаситель Эллады в греко-персидской войне), Алкивиад (стратег в войне между Афинами и Спартой) и другие политические лидеры, победители в войнах, могли становиться опасны для демократии, подвергнуться искушению установить тиранию, опираясь на свою популярность у масс. И чтобы избежать этой опасности, граждане Афин посылали таких суперменов в изгнание — на 5, 10 лет посредством голосования черепками («остраками»). Но они не убивали их, переступая меру гуманности. Афинская демократия в своем идеальном виде — понимала, что власть не может рожать, давать жизнь — и потому не имеет права отнимать ее. Конечно, и там, в Афинах, были казни (достаточно вспомнить казнь Сократа на закате золотого века Афин), но само существование такой меры, как остракизм, к возможным «врагам народа» говорит о многом в отношении к человеку, в понимании Бытия, в антропологии и логике эллинов. Это связано, я думаю, с малостью их городов-государств. Греки осознавали ограниченность свою и своих законов и понятий — это было именно очевидно: им, мореходам и островитянам, был очевиден просторный мир и пространство за пределами их родных государств: Спарта, Афины, Фивы, Коринф, Микены, Милет, Родос...
Разумеется, такие государства-гиганты, как Египет, Персия, Рим, Китай, Россия, — думают слишком много о себе и полагают себя совпадающими с Бытием вообще, в целом, — и потому не испытывают сомнений в своем праве отнимать жизнь у своих граждан. Но греки чтили «гонию»: понимали, что труд и искусство не могут состязаться с природой — ведь и Космос рождается («космо-гония»), и боги («тео-гония»), и мир вообще, может быть, есть живое существо (такой «гилозоизм» выражен гипотезой в диалоге Платона «Тимей»).
Таким образом, в воззрениях греков существовала гармония между самоуважением индивида, совершенствованием личности (Сократа опять же, к примеру), ее «самосделанностью» — и почитанием Целого Бытия, Единого, и в нем —Природы. В итоге греческой цивилизации выработалась гармония между «го- нией» и «ургией» и во взглядах философов на происхождение мира, вещей и существ: и через рожание, и через творение (см.

опять же диалог Платона «Тимей»).
Итак, два ряда причин существовало для греков, и они уловимы во всех явлениях их цивилизации: от эпопей Гомера («Илиада» и «Одиссея»), где события идут параллельно на двух уровнях: на Олимпе, среди богов, где принимаются решения, — и на земле, среди людей, их царей и героев, — вплоть до изощренной диалектики (где двоица содержится в самом корне слова: «диа» = «через», разрез надвое) Платона и Аристотеля: последний был приверженцем как теории идей, так и материи и опыта.
Вот пример из Гомера. В Первой песне «Илиады» царь Агамемнон оскорбляет главного героя — Ахилла, отбирая его наложницу Бризеиду. Ахилл в гневе вытаскивает свой меч... — и останавливается:
...Могучее сердце
В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей:
Или, немедля исторгнувши меч из влагалища острый, Встречных рассыпать ему и убить властелина Атрида;
Или свирепство смирить, обуздав огорченную душу.
В миг, как подобными думами разум и душу волнуя,
Страшный свой меч из ножен извлекал он, — явилась
Афина,
С неба слетев; ниспослала ее златотронная Гера,
Сердцем любя и храня обоих браноносцев; Афина,
Став за хребтом, ухватила за русые кудри Пелида,
Только ему лишь явленная, прочим незримая в сонме...
Сыну Пелея рекла светлоокая дщерь Эгиоха:
«Бурный твой гнев укротить я, когда ты бессмертным покорен,
С неба сошла; ниспослала меня златотронная Гера;
Вас обоих равномерно и любит она и спасает.
Кончи раздор, Пелейон, и, довольствуя гневное сердце,
Злыми словами язви,но рукою меча не касайся».
(Илиада, 1, 188-211).
Значит, Ахилл и сам был накануне принятия разумного решения, и в то же время в решающий момент он получил подсказку- помощь от богини. Вот такая «двойная мотивировка», параллелизм причин приемлем для греческой ментальности — и в наивном Гомеровом варианте, и в изощренном уме Сократа, который признавался, что некий «демон» сопровождал его с детства и подавал ему знаки: «Началось у меня это с детства: возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет» (Апология Сократа, 31 d).
Разделение областей и зон тут очевидно: демон, божество, некая сверхсила — говорит «нет!» (какова и формула библейских заповедей — декалог Моисея весь на «не»: не убий, не пре- любы сотвори, не пожелай и т.п.) и тем самым помогает смертному отвернуться от зла, от неверного направления. Но уже предоставляется самому человеку, его личности и свободной воле — найти, выйти своим разумением к некоему «да», к правильному позитивному решению и ответу.
Ведь в Бытии достаточно места для обоих уровней: для сверхидей и сверхценностей, воплощенных (или символизированных) в божествах, — и для разума и умений смертных. Человеческое существо обладает относительной самостоятельностью и «самосделанностью», — но лишь относительной...
Философское открытие древних греков —ДИАЛЕКТИКА. Этот способ рассуждения связан с плюрализмом, разнообразием (индивидуумов и идей, понятий), динамизмом, подвижностью людей и их опытов, а также с принципами Меры и Справедливости. Слово это, производное от глагола «диа-легомай», что значит «взаимно размышлять», — составное и предполагает нескольких или двоих (dia ? duo) по крайней мере существ, вещей, понятий, чтобы и уладить, и разрешить (с помощью мысли и слова: «legomai» = «говорить»), когда они сходятся — занять одно и то же место. В тех космосах, где нет густоты жизни и плотности населения (как в степях, в лесах), так что вещи и существа не вытесняют друг друга, — там нет нужды в такой изысканной логической технике, в этом инструменте, вращающемся в уме с большой скоростью, чтобы успеть координировать различия и противоположности и справедливо устанавливать меры всему и каждому. Напротив, в космосах и странах, где люди, вещи, идеи разбросаны в пространстве и времени (какова Россия, например), достаточно думать, знать и понимать все однозначно и позитивно (догматически), статически и безотносительно друг ко другу, получая понятия из традиции и обычая, имея устойчивые верования и не имея нужды в критицизме и рефлексии, в скепсисе. Но греки, в динамике их контактов, развития и изменений в одном и том же месте и в уследимом времени, были принуждены сомневаться, вопрошать, создавать новые идеи, замещая старые, что и делали философы: они разрушили наивные верования в телесных и подверженных страстям и порокам богов Олимпа и населили умственное пространство Эллады — а затем и всей мировой цивилизации — множеством систем и принципов, противоречащих друг другу —и тем не менее имеющих свой смысл, который и надо было уметь улавливать и согласовывать с прочими.
В философии эллинов почти все возможные начала, принципы, идеи и подходы открыты, изобретены и выражены: идеализм (Платон, Плотин), атомизм и материализм (Демокрит), диалектика (Гераклит, Сократ), монизм (Парменид, Зенон), плюрализм (Эмпедокл), релятивизм (софисты)... Все возможные элементы, стихии избирались в качестве субстанции всего, на роль «материа прима»: Вода (Фалес), Воздух (Анаксимен), Огонь (Гераклит), Земля (Ферекид). Затем — имматериальные субстанции: Апейрон (Анаксимандр) = Беспредельное, Бесконечное, то, что без Меры, что есть ужасное, Хаос, и что, по закону контраста, свидетельствует о понятии Меры как домашнем, уютном для эллинов, интимно родном. Еще из имматериальных субстанций: Число и Гармония (Пифагор), Нус (Разум)—у Анаксагора, Логос —у Гераклита... А из принципов в этике: аскетизм (Пифагор), благоразумие (Сократ), гедонизм (Эпикур), стоицизм (Зенон, Эпиктет), цинизм— у Диогена, кто, по преданию, жил в бочке, но был высоко чтим, и когда Александр подошел к нему для философского разговора и консультации о смысле жизни, тот посмел дерзко ему сказать: «Отойди! Ты мне заслоняешь солнце!»
У греческих мыслителей был уникальный талант: гармонизовать Единство и Множество, Единое и Разнообразие, Дух и Материю. Категория Прекрасного была реализована в искусстве и эстетике греков, в отличие от категории Возвышенного, которая характеристична уже для искусства христианской цивилизации, где Идея, Дух начинают поборать и порабощать Материю, плоть и тело.
В античных эллинских статуях налицо гармония между индивидуальным характером и всеобщим идеалом. Зевс, Аполлон, Афродита, Артемида, Афина, Дионис, Геракл... — каждый узнает их сразу, их личности, но все они, как и статуи героев и смертных, носят в себе и реализуют тот же самый канон красоты, который нейтрализует характерные черты и аномалии, что получат эстетическое право на выражение уже в римском скульптурном портрете.
Некая легкая меланхолия, однако, выглядывает из лиц греческих статуй: словно они несколько подавлены принципом Меры, предустановленным пределом, границами свободы... Они дают свое согласие сему, как справедливому, но это ограничивает личность, «я», творчество, свободу, дерзание и усилие... И это уже свойство «Фаустианской души» (в терминах Шпенглера) человека Нового времени: преступать через пределы и принцип Меры, врожденный в «Аполлоновой душе» грека, — в усилии к абсолютной свободе и в воле к осуществлению своего «я», личности.
Что же до греческого Логоса, то наиболее ценный вклад эллинского ума в философию мировую, помимо диалектики, — их способность выражать свои идеи и понятия в философских МИФАХ, символах, образах... Миф есть такая форма человеческой мысли, которая способна постигать Бесконечное Бытие, Универсум нашими малыми конечными средствами и силами, примерами, — не впадая при этом в ту «дурную бесконечность» обоснований одного другим, предыдущим, куда проваливается рассудочная мысль в цепи своих последовательных выкладок причинно-следственных... А миф самоопорен: сразу хватает быка за рога, цепляет кусок Истины и самодержится в Познании. Миф есть, с одной стороны, — рассказ, сказочка, чудесная история, которую можно бабушке рассказывать ребенку на сон грядущий, а с другой стороны — в нем философическое видение, прозрение, подход к самым мистериальным глубинам Бытия, к Абсолюту. Ибо, подобно богам Олимпа, которые нисходят на землю, окутанные облаком, чтобы не слепить зрение смертных, так и Абсолют является в притчах и мифах в некоем «кенозисе» = самоумалении, как и Бог в облике своего Сына, Иисуса, который тоже притчами глаголал и объяснял это апостолам тем, что они пока — как дети, кого надо питать молоком и разжеванной пищей, а когда возрастут во Духе, тогда им можно будет напрямую вещать тайны царствия небесного. Пока же, в силу малости и ограниченности, их души и умы не имеют пространства воспринять, вместить и содержать-усвоить высшую Истину.
В «Бхагавадгите», философской книге индийского эпоса «Ма- хабхарата», есть песнь, где герою Арджуне дается откровение- явление «тысячеликой формы» Брахмо (Абсолюта). И это оказывается невыносимо очам и психике смертного, так что лишь с помощью своего колесничего, в котором бог Кришна воплотился, смог Арджуна взглянуть на Брахмо и не сгинуть. Те бесконечные множества существ, уровней и понятий, что мы можем воспринять по частям, в последовательности, перебором одно за другим и то с великим напряжением ума, — в таком откровении даются в одновременности! Представьте дирижера симфонического оркестра, кто должен сразу слышать 100 инструментов, умножьте это... — и трудность такого восприятия может представиться вам. Кстати, Моцарт говорил, что он слышит сочиняемую симфонию (которая есть последовательность развития и звучания во времени) сразу, как художник видит картину. Но это —способность гения...
Итак, перед человеческим умом парадоксальная задача: как совместить конгруэнтно (как выражаются в геометрии при наложении фигур друг на друга) Бытие — и «я»? В решении этой задачи философы изощряют свой гений и создают ту роскошную ткань многих систем и методов, что нам являет история человеческой Мысли.
Особенно Платон был несравненен в изобретении философских мифов. Вообще-то нет более мощного средства сразу уловить и передать сущность Бытия, философское видение мира, нежели через миф. Идея дается тут не в абстрактной форме некоего схоластического рассуждения, но как живой рассказ с широким, символическим значением. Мифы Платона аналогичны античным статуям. Миф есть идея-статуя. Кстати, слово «идея» происходит от индоевропейского корня (у)1с!, который означает «вид», «видение».
Миф о ПЕЩЕРЕ в Седьмой книге «Государства» — быть может, самый известный и характерный для Платонова метода представлять свои идеи. «Вообрази себе людей как бы в подземном пещерном жилище, которое имеет открытый сверху и длинный во всю пещеру вход для света. Пусть люди живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее так, чтобы, пребывая здесь, могли видеть только то, что находится пред ними, а поворачивать голову вокруг от уз не могли. Пусть свет доходит до них от огня, горящего далеко вверху и позади них, а между огнем и узниками на высоте пусть идет дорога, против которой вообрази стену, построенную наподобие ширм, какие ставят фокусники пред зрителями (какая мизансцена сложная с декорациями вымышляется! И не диво: Платон ведь был и поэт, автор трагедий, и хорег —их постановщик, «режиссер». — Г. Г.), когда из-за них показывают свои фокусы. — Воображаю, — сказал он. — Смотри же: мимо этой стены люди несут выставляющиеся над стеною разные сосуды, статуи и фигуры, то человеческие, то животные (вот: животный символизм, не растительный — характерен для эллинов. — Г. Г.), то каменные, то деревянные, сделанные различным образом, и что будто бы одни из проносящих издают звуки, а другие молчат. — Странный начер- тываешь ты образ и странных узников, — сказал он. — Похожих на нас, — промолвил я. — Разве ты думаешь, что эти узники на первый раз как в себе, так и один в другом видели что-нибудь иное, а не тени, падавшие от огня на находящуюся перед ними пещеру? — Как же иначе, — сказал он, — если они принуждены во всю жизнь оставаться с неподвижными-то головами? — А предметы проносимые — не то же ли самое? — Что же иное? — Итак, если они в состоянии будут разговаривать друг с другом, не думаешь ли, что им будет представляться, будто, называя видимое ими, они называют проносимое? — Необходимо. — Но что, если бы в этой темнице прямо против них откликалось и эхо (вспомните эллинский миф о нимфе Эхо! — Г. Г.), как скоро кто из проходящих издавал бы звуки, к иному ли чему, думаешь, относили бы они эту звуки, а не к проходящей тени? — Клянусь Зевсом, не к иному, — сказал он. — Да и истиною-то, — примолвил я, — эти люди будут почитать, без сомнения, не что иное, как тени. — Весьма необходимо, — сказал он. — Наблюдай же, — продолжал я, — пусть бы, при такой их природе, приходилось им быть разрешенными от уз и получить исцеление от бессмысленности, какова бы она ни была; пусть кого-нибудь из них развязали, вдруг принудили встать, поворачивать шею, ходить и смотреть вверх на свет: делая все это, не почувствовал ли бы он боли и от блеска не ощутил ли бы бессилия взирать на то, чего прежде видел тени? И что, думаешь, сказал бы он, если бы кто стал ему говорить, что тогда он видел пустяки, а теперь, повернувшись ближе к сущему и более действительному, созерцает правильнее?..» И далее: если бы кто из них поднялся вверх и побыл в свете и увидел истинное, а потом вернулся бы вниз в пещеру и стал бы им рассказывать о том, что видел, «не возбудил ли бы он в них смеха и не сказали бы они, что, побывав наверху, он возвратился с поврежденными глазами и что поэтому не следует даже пытаться восходить вверх?..» (Государство, 514 А — 517 О).
Прекрасно и впечатляюще тут дана экспозиция идеалистической философии, согласно которой мир и предметы, факты и понятия, среди которых мы живем, суть не что иное, как тени истинных сущностей, которые существуют в чистом свете вверху и могут быть восприняты нами в форме «идей» = Видей!... Эту же самую философскую проблему выразит позднее Кант в различении ноумена («мыслимого») и феномена («явленного»).
Но есть именно греческий акцент в мифологеме Платона. Греки = горцы знакомы с пещерами. И диалог между Пещерой и Светом в открытом пространстве — это диалог между Небом и Подземным миром, между богами Олимпа —богами поколения Зевса, чья субстанция есть огонь и свет, — и поколением их отцов и матерей, титанов. Битва между ними описана в «Теогонии» Гесиода: там боги-олимпийцы под предводительством Зевса с помощью перунов огня выжгли сыро-земный Хаос, в каком обитали еще мокрые, хтонические титаны, и образовали Космос, установив всему меру и зазоры пустот между существами и вещами. Титанов же сбросили в Тартар, где они обитают наподобие узников Платоновой «пещеры». Однако они унесли с собой некое знание о Бытии, которое не может принципиально быть воспринятым при свете (подобно тому, как некоторые растения и химические соединения разлагаются, теряют свою сущность, свою истину на свету). Это сокровенное знание сообщается земным смертным как некое эзотерическое ведение — «Веды» — оракулами и пифиями-сивиллами-ведуньями-вещу- ньями, «ведьмами», кто обитают в пещерах в испарениях недр. Это —сакральное, хтоническое (= подземное) знание Матери-и Природы, Земли, ее души, внутри которой Аид и Персефона обитают, передавалось также в мистериях — Элевсинских, Дельфийских, орфических, в дионисиях («вакханалиях» — в Риме). Это массовые празднества, хоровые, разгульные —обычно приуроченные к весеннему возрождению Природы, Жизни. Если оракул — обращен к личности и давал персональное знание, то мистерии —хорово-общественные акты научения, образования и воспитания. Но они принципиально нощны: сам термин «мистерия» = «таинство». И туда допускались не все, но «посвященные» — особенно в мистерии орфиков, последователей Орфея, интеллектуалов, пифагорейцев. Хотя точнее бы тут говорить не «по-свящ-енные», а «при-ТЕМ-ненные»... Это сокровенное знание влекло и философов, и поэтов. Орфей, Одиссей — посещали царство мертвых, приникали к его испарениям и духам-подсказам. И сам Платон был инициирован в орфические мистерии. Впоследствии Ницше обозначил эти два начала в бытии и два типа знания — как Аполлоновское и Дионисийское. Первое —рациональное, световое; второе — иррациональное, Мистическое... Первое —закон, космос, порядок; второе начало— стихийная жизненная сила Эроса, Природы... И т.п.
Другой вариант картины греческого Космоса дан Платоном в диалоге «Федон»:
«...Во-первых, если Земля кругла и находится посреди неба (я подчеркиваю основные идеи греческого миросозерцания. — Г.Г.), она не нуждается ни в воздухе, ни в иной какой-либо подобной силе, которая удерживала бы ее от падения, — для этого достаточно однородности неба повсюду и собственного равновесия Земли. (Вот почему шарообразная форма рассматривается как совершенная. Подчеркнутые термины — варианты принципа Меры, Гармонии. — Г.Г.)... Далее я уверился, что Земля очень велика и что мы, обитающие от Фасиса до Геракло- вых Столпов (так греки именовали Гибралтарский пролив. — Г.Г.), занимаем лишь малую ее частицу; мы теснимся вокруг нашего моря, словно муравьи или лягушки (у Аристофана комедия «Лягушки» есть. — Г.Г.) вокруг болота, и многие другие народы живут во многих иных местах, сходных с нашими. Да, ибо повсюду по Земле есть множество впадин (как пещеры! — Г.Г.), различных по виду и по величине, куда стеклись вода, туман и воздух. Но сама Земля покоится чистая в чистом небе со звездами — большинство рассуждающих об этом обычно называют это небо эфиром. Осадки с него стекают постоянно во впадины Земли в виде тумана, воды и воздуха.
А мы, обитающие в ее впадинах, об этом и не догадываемся, но думаем, будто живем на самой поверхности Земли, все равно, как если бы кто, обитая на дне моря, воображал, будто живет на поверхности (начинается философская притча-миф, подобная Пещере в диалоге «Государство». — ГГ.), и, видя сквозь воду Солнце и звезды, море считал бы небом (подобно теням от предметов в мифе о Пещере. — Г.Г.). Из-за медлительности своей и слабости он никогда бы не достиг поверхности, никогда бы не вынырнул и не поднял голову над водой, чтобы увидеть, насколько чище и прекраснее здесь, у нас, чем в его краях, и даже не услыхал бы об этом ни от кого другого, кто бы это видел.
В таком же точно положении находимся и мы: мы живем в одной из земных впадин, а думаем, будто находимся на поверхности, и воздух зовем небом в уверенности, что в этом небе движутся звезды... Но если бы кто-нибудь все-таки добрался до края или же сделался крылатым и взлетел ввысь, то, словно рыбы здесь, у нас, которые высовывают головы из моря и видят этот наш мир, так же и он, поднявши голову, увидел бы тамошний мир. И если бы по природе своей он был способен вынести
это зрелище, он узнал бы, что впервые видит истинное небо, истинный свет и истинную Землю» (Федон, 108 е — 109 е).
Принцип Пропорции работает в этих Платоновых видениях и уравнениях. А именно: если люди на Земле подобны муравьям и лягушкам вокруг болота или вообще жителям впадины на дне моря, то наше «небо» из воздуха подобно плотности их воды. И следовательно: истинное небо —эфир так относится к нашему «небу» людей, как наше «небо» людей относится к воде = «небу» рыб. Так что

Еще более разработанную систему пропорций можно встретить в диалоге Платона «Тимей», где рассматривается творение мира богом-демиургом. Из двух вариантов возникновения мира и всего — генезис или творение — Греция начинала с первого («Теогония» Гесиода, VIII в. до н.э.), но в процессе развития греческая мысль стала склоняться ко второму, так что у них, в общем, гармония между обоими вариантами. Философы V в. н.э. и среди них пифагореец Тимей, да и сам Платон, были чутки к учениям, приходившим к ним из Египта, а оттуда шло и учение о переселении душ (метемпсихоз), а из Иудеи рядом —учение о Творении мира Богом.
«Рассмотрим же, — начинает излагать гипотезу Творения Тимей, — по какой причине устроил возникновение и эту Вселенную тот, кто их устроил. Он был благ... Он пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому... Он привел их из беспорядка в порядок, полагая, что второе, безусловно, лучше первого... Он устроил ум в душе, а душу в тел. (Вот пропорция:

мос есть живое существо».
Взгляд на Вселенную как на живое существо («совершенное животное» — так определяется наш Космос в другом месте) — такое воззрение на мир именуется «гилозоизм» — от греческих корней: «гюле» (= материя, а буквально «лес», «древесина») и «дзоо» (=жизнь). Так что «гилозоизм» — это представление материи — живою, одушевленною, а мир, Вселенная понимается как организм — не механизм, как это естественно представлять в индустриальном обществе, в цивилизации нового времени, только «ургийной».

«Итак, — продолжает Тимей, — телесным, а потому видимым и осязаемым — вот каким надлежало быть (вот эллинский априоризм в подходе к пониманию всякого бытия: в нем должна быть форма — скульптурность, а также — телесность, и все — видимо, то есть быть «в-идеей» в свете. — Г.Г.) тому, что рождалось. (Видите: то «создал», то «рождалось» — чересполосно и «ур- гия», и «гония» идут. — Г.Г.). Однако видимым ничто не может стать без участия огня, а осязаемым — без чего-то твердого, твердым же ничто не может стать без земли. По этой причине бог, приступая к составлению тела (вот! — Г.Г.) Вселенной, сотворил его из огня и земли. (Здесь можно усмотреть эхо иудейской концепции Творения мира Богом, изложенной в книге «Бытие», согласно которой Бог отделил Небо от Земли и создал Свет. Тогда эта концепция была эзотерическим учением для греков, но Платон был посвящен в него. — Г.Г.) Однако два члена сами по себе не могут быть хорошо сопряжены без третьего (тут важнейший в Эллинстве принцип — медиации, посредства, «среднего термина»! Такова структура, составленная из двух противоположностей и среднего, «третейского» звена между ними, — как бы врожденная в греческом Логосе, и она априори усматривается во всем. — Г.Г.), ибо необходимо, чтобы между одним и другим родилась некая объединяющая их связь. Прекраснейшая же из связей такая, которая в наибольшей степени единит себя и связуемое, и задачу эту наилучшим образом выполняет пропорция...
...Телу Вселенной надлежало стать... трехмерным, а трехмерные предметы никогда не сопрягаются через один средний член, но всегда через два. Поэтому бог поместил между огнем и землей воду и воздух, после чего установил между ними возможно более точные соотношения, дабы воздух относился к воде, как огонь к воздуху, и вода относилась к земле, как воздух к воде. (Значит, такие выходят пропорции:
воздух _ огонь вода _ воздух _ гг^ Тя„пн
вода воздух ’ земля вода
сопряг их, построяя из них небо, видимое и осязаемое.
На таких основаниях и из таких составных частей числом четырех родилось тело космоса, стройное благодаря пропорции, и благодаря этому в нем возникла дружба, так что разрушить его самотождественность не может никто, кроме лишь того, кто сам его сплотил» («Тимей», 29 е —32 с).
Итак, мы рассмотрели Космо-Психо-Логос античной Греции. Нынешняя Греция — это особый национально-исторический организм, но я его не знаю и ничего о нем сказать не могу.

<< | >>

↑

Источник: Георгий ГАЧЕВ. МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА. 2008

Еще по теме ГРЕЦИЯ: