ИТАЛИЯ

Когда принимаешься описывать Итальянский образ мира, сразу возникает вопрос: а как быть с Римом, с Римской цивилизацией? Должно ли их совместить в одном национальном образе мира или смотреть на них как на самостоятельные образы мира?
Оба подхода возможны.

Италия, конечно, — новое образование, одна из наций новой Европы, Западной цивилизации Нового времени, христианской эры. Италия адекватна в этом отношении таким новым странам-нациям, как Англия, Франция, Германия, которые не имели такой славной традиции в прошлом, как Италия. Но она-то — имела! Это наследие славного прошлого — Рима и Римской империи — и было, и сейчас видно повсюду. И оно — и гордость, и главный элемент новой цивилизации на той же самой почве. Природа, Космос — не изменились: те же самые Везувий и Этна — сии вулканы, разверзтые пасти действующего Ада — все так же дышат и приносят время от времени катастрофы, как это было и в дни Плиния Младшего в I веке нашей эры.
Конечно, это потребует от нашей мысли большего обобщающего усилия: объединить цивилизацию Древнего Рима и Италии нового времени в некий общий образ мира. Я попытаюсь это сделать; однако это будет естественно — потом различить их, дифференцировать.
Без сомнения, это постоянная рана в душе итальянцев — прежнее величие, что взирает из римских развалин на каждое новое поколение людей с немым вопросом и упреком: а достойны ли вы своих славных предков? С точки зрения обширности территории и славы империи — нет, не достойны, не сравнимы. Но итальянцы новой Европы сумели развить большое разнообразие микроцивилизаций и центров культуры: Флоренция, Милан, Венеция, Генуя, Пиза, Сиена, Парма, Феррара, Болонья, Неаполь... Эти «города-государства» (как и «полисы» в античной Греции) — результат интенсивного развития в сфере качества жизни и культуры — то, чего недоставало Риму (имеется в виду —на почве Италии, ибо в Римской империи было великое разнообразие культур в провинциях: Греция, Египет, Иудея, Сирия...).
Может быть, мне лучше начать с того, что проследить римские черты в Итальянской цивилизации христианской эры. Когда она зарождалась на стыке Средневековья и Ренессанса, Данте определенно идентифицировал себя с традицией Рима: недаром взял Вергилия в качестве своего чичероне, путеводителя по Вселенной.
Рим был центром Римской империи и, в сущности, всего известного в античности мира. И ныне Рим —центр католического варианта христианства, к которому относятся сотни миллионов, почти миллиард людей на планете, и так продолжает царить и влиять...
Рим породил новый тип человека: индивидуум, человек-атом, отделившийся от Целого и ведущий частную жизнь (Гораций, Марциал). И Данте среди свары гвельфов и гибеллинов во Флоренции говорил о себе: «Я сам себе партия».
Рим выработал jus romanum — римское право, чтобы защищать и координировать интересы и собственность отдельных атомов-индивидуумов, которые теперь, видя, что порядок, закон и справедливость установились снаружи, вне человека и независимо от него, — получили основание освобождаться от совести, сей внутренней справедливости, и могли позволить себе становиться развратными и преступными. Таковы стали императоры Рима (Нерон, Калигула, Тиберий...), а потом гений беспринципности в новой Италии — Цезарь Борджиа, описанный в трактате Маккиавелли «Государь» (Il Principe). Но тот же самый тип безудержной личности — в пресловутых «титанах Возрождения» — в этих кондотьерах, каковы Сфорца в Милане... И в художниках, как, например, чеканщик и скульптор Бенвенуто Челлини, который (как это он сам поведал в «Жизни Бенвенуто Челлини, описанной им самим»), не останавливался перед вероломством и убийством. И он рассказывает про эти свои деяния с таким простодушием, наивностью и без зазрения совести, как если бы таковые входили в общепринятую норму жизни... Тут приходят на ум также мафия (ma fia = «моя вера») и «коза ностра» (= «наше дело»), что именно из Италии распространились по всему миру и в Америке получили наименование «гангстеров».
Я связываю это именно с юридическим сознанием, которое вынесло нравственность вовне человека — в право, во внешние установления гражданского законодательства, предав индивидуума своему индивидуализму антиобщественному.
Юридический подход к Бытию очевиден и в «Божественной комедии» Данте: он сам совершает Страшный суд грешникам в песне «Ад» и выносит очень детализованные приговоры и наказания, проявляя при этом чуть ли не казуистику законника.
Римская жестокость, садизм, с каким граждане Вечного города созерцали сражения гладиаторов в цирке Колизея, их кровь и смерти, а также истязания первых христиан, кого бросали на съедение львам, — не проступают ли они у Данте в тех пространных описаниях мук, каким подвергают грешников в разных кругах Ада? Данте Алигьери, сей поэт с вдохновенным воображением, явил себя и как мелочный судья с казуистическим умом рационалиста. А строя три царства загробного мира: Ад, Чистилище и Рай, — он обнаруживает математико-геометрический талант, расчисляя педантично пространственные меры разным кругам, мостам, стенам, озерам...
Подобный же синтез присущ и Леонардо да Винчи, кто сочетал художественный гений с изобретательностью в технике и математике. Огромные соборы с куполами, как небосводами, построенные великими архитекторами Италии: Браманте, Бру- нелески, Микеланджело... в частности, собор Св. Петра в Риме, было бы невозможно созидать без точного инженерно-математического расчета.
И вообще: Рим и Италия столь же первенствуют в архитектуре, как Греция — в скульптуре. И это тоже выдает разность их национальных образов мира. Человек мог быть «мерой всех вещей» (Протагор) в греческом Космосе малых обществ на островах, в полисах = городах-государствах. Человеческое тело было способно представлять собой универсум в гармонии между Духом и Материей. Однако эта мера не могла работать в Риме и Италии. Человеческое существо в огромной империи становилось или слишком мало значащим частным индивидуумом, важным только для себя самого, или слишком великим: императором, Цезарем, сверхчеловеком, которого возвеличивали как полубога. Октавиан Август даже повелел обожествить себя.
Отсюда две тенденции проступают в искусстве Рима. Первая — монументализм архитектурных сооружений, обслуживавших жизнь общества, нужды pec-публики (латинское слово res publica значит буквально «дело общественное») и ее учреждения, истеблишмент: Форум, Капитолий, цирки (среди них Колизей, буквально «Колоссеум», от слова «колосс»), термы (бани), арки в честь многочисленных побед и триумфов. Вторая тенденция, характерно римская в мировом искусстве, — это скульптурный портрет. В нем не тело как целое представлялось: оно покрывалось тогой и так уводилось в незначимость, в абстракцию, — но голова (сей «капитолий» тела, от caput «капут» = «голова») и особенно лицо, которое передавало черты смертного человека во всех деталях, в его уникальности (так же, как в стихах Горация, Катулла или Марциала изображались подробности частной жизни римлянина): с безобразным носом, узкими губами, с жирной шеей... Реализм до натурализма в портрети- ровании облика и характерности человека именно этого. Сравните с этим обобщенные гармонические головы, лица греческих скульптур, с их благородной, но нейтральной красотой.
Искусство Итальянского Ренессанса приняло эстафету как от греческой скульптуры, так и от римского портрета, но уже в ином роде искусства, а именно — в живописи. Живопись — вообще более абстрактное искусство, чем скульптура: в нем отсутствует объем, но это значит: в нем возросла степень свободы — от третьего измерения. Тенденция к абстрактному мышлению, которая прогрессировала в Риме, была таким образом продолжена в искусстве Италии: вспомним законы перспективы, разработанные здесь для живописи...
Слово «индивидуум», универсальное в Западной индивидуалистической цивилизации, — латинского происхождения: in-di- viduum, то есть «то, что не делится» далее. То же самое значит и греческое слово «а-том» = «не делимое». Но в греческом мышлении это слово не применялось к человеку, а только к природе, к материи. И только в Риме эта идея: «далее не делимое» — была применена к человеческому существу. Это значит, что индивидуум понимался как последняя часть, частица социума, империи. Но это относилось — сей предел — лишь к гражданам Рима. И можно себе представить, как облизывали себе губы римляне в предвкушении разъятия человеческих тел, сидя в Колизее и созерцая бои гладиаторов (кого набирали из пленников, рабов...). Divide et impera! = «Разделяй и (таким образом) властвуй!» — это был девиз римских императоров в их военной политике, их стратегия в завоевании стран и народов. Но таков же принцип и рационального мышления, формальной логики, анализа: при этом всякая органическая живая целостность расчленяется на части, они рассматриваются по отдельности (в о- пре-дел-ениях), а затем собираются уже в новое, умственное целое — в синтезе. И недаром именно латинский язык стал универсальным языком для философии и науки при становлении западноевропейской цивилизации: он наиболее подходящ для абстрактного мышления и формальной логики — так же, как английский язык естественно выдвинулся как универсальный язык для обслуживания «ургийной», технической цивилизации индустриального общества, где уже даже не опыт (он, наблюдения научного на-учения —хорошо описываются на естественных национальных языках, и они процветали в науке «доброго старого времени» — XVIII—XIX вв.), а конструирование искусственных объектов выходит на первый план.
Каков же Космос Рима-Италии на языке четырех стихий? Гений камня обитает на Апеннинском полуострове. Стихия «земли» в Италии — это не аморфная «мать-сыра земля» (т.е. «водо-земля»), как в России, расползающаяся вширь плавнями рек по равнине, но жесткий камень Апеннинского хребта. Камень! Это хранитель формы! Вечность! (Недаром Рим именуется «Вечный город».) Определенность! В итальянской живописи — четкие очертания, а не расплывающиеся пятна, как во французской дымчатой акварели (от лат. aqua = «вода»). В итальянской музыке звук берется четко и упруго — в marcato, staccato, и слово произносится в четкой дикции — не то, как в плавном русском распеве, где звук, гласный тянется безразмерно, как и простор тут «бесконечный». Нет, в Риме-Италии принцип предела, определения суверенен. Недаром бог Термин— один из важнейших в Римской мифологии — от слова terminus = «граница», «предел». Так что принцип четкой границы обожествлен здесь.
Как принцип Меры, пропорции, гармонии в Элладе, — на тех же правах в ментальности Рима-Италии Термин. И недаром в науке нового времени первым делом устанавливают термины для каждого явления: как бы границы действия понятий, словоупотребления. И на конференциях ученые могут до бесконечности спорить и договариваться о терминах, их смысле и значениях — так же, как политики на международных конференциях — о границах стран. Тоже принцип «разделяй и властвуй!» —работает и там и сям.
Для нашей цели — характеристики национальной ментальности — полезно сопоставить греческую и римскую мифологии. Те же самые божества имеют в Риме иные имена: Зевс = Юпитер, Гера = Юнона, Афродита = Венера, Деметра = Церера, Apec = Марс, Артемида = Диана, Дионис = Вакх, Гефест = Вулкан и т.д. Однако тут нет своих мифов — историй о богах. Мифами обильна Греция, и оттуда они заимствованы и Римом. Римская душа и ум бедноваты воображением, слишком земны и конкретны — без испарений фантазии, в отличие от Греции, где земля так причудливо и орнаментально изрезана, выгравирована морем; в отличие и от Англии, где туман, влаговоздух, «фог» и «смог» («отец сырой воз-дух», так сказать, как у нас «мать-сыра земля»), и ветер наполняют души мужчин и женщин призраками, Духами (как у Шекспира — в «Сне в летнюю ночь», например, или в «Гамлете» — призрак отца...). Ничего подобного в Риме-Ита- лии. Почва Италии камениста, полуостров Апеннин — монолит без фантастической изрезанности берегов. Он лапидарен — подобно латинскому языку, который пословичен в «лаконичности» _ в суровой густоте и точности выражения, без излишних словечек и частиц, которыми так обилен греческий язык — модальными (эмоциональными) «энклитиками» и «проклитиками». Хотя сам термин «лаконизм» — от Лаконики, где государство Спарта возникло, чей дух и весь стиль жизни отличался строгостью, суровостью и дисциплиной, а речи — немногословием, в отличие от богатых и изнеженных Афин, где и в словесности люди изобильны и избыточны...
Между прочим, термин «лапидарность» —от латинского lapis- lapidis, что означает именно «камень». Так что можно сказать, что латинский язык как бы выгравирован из камня, высечен. Как колонны, арки и купола...
Камень, как ипостась стихии «земли», благоприятствует принципу формы, идее строгого порядка: «ордер» и «орден» оттуда... Строгий порядок соблюдался в римских военных формированиях: «легионы», «когорты», «манипулы», «центурии»...—так же, как и в формулировках законов в римском праве, отчего и говорится: dura lex, sed lex = «суров закон, но —закон». Он тоже dura = «жесткий», как и камень. Кстати, именно латинский язык оказался наиболее продуктивен для формулировки афоризмов, сентенций, правил, изречений, максим, «крылатых выражений», которые вошли в мировой Логос и цитируются образованными людьми именно по латыни.
В Италии была выработана такая жесткая форма в поэзии, как сонет —жанр, в котором неотменная структура из 14 строк с совершенно определенным порядком рифм. Величайшим мастером сонета был Петрарка (XIV век), чье имя, кстати, восходит к греческому корню petra, что означает как раз «камень». И папа римский мыслится как наследник, держатель престола св. апостола Петра, о котором сам Христос сказал: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18). И главный собор в Риме посвящен Святому Камню = Святому Петру.
Терцины «Божественной комедии» Данте — эта триадная комбинация рифм через стих (oscura — dura — paura...), которою вся текстура поэмы перевязана, — это арки и своды, что связуют строки — колонны стихов внутри этого монументального собора, даже города, с различными кругами-площадями, мостами, стенами, этажами... Подобное архитектурное видение мира наблюдается и в концепции современного итальянского физика Ферми относительно строения вещества. Он представил структуру атома и его ядра — как состоящих из различных уровней (этажей) энергетических состояний частиц.
И интересная деталь: кто из больших русских поэтов смог понять Данте наиболее адекватно? Мандельштам, кто написал книгу «Разговор о Данте» и чья первая книга стихов была озаглавлена «Камень». Вот —сродство душ и стихий...
Гуляя по улицам итальянских городов, поражаешься отсутствию деревьев: лишь только камень и камень — во Флоренции, Венеции, Пизе, Сиене... Деревья, парки находятся вне городов: они не суть граждане, кому добро пожаловать, — в отличие от городов центральной и северной Европы, России, Америки... Принцип Растения тут уступает в ценности Животному. Волчица выкормила Ромула и Рема, братьев-близнецов, основателей Рима. И Данте в первой же книге своей поэмы описывает, как встретил в темном лесу страстей трех символических зверей...
«Божественная комедия» начинается с характерного противоположения: selva oscura (темный лес) и diritta via (прямая дорога). Последняя напоминает via romana = «римский путь», что связывал все части, провинции империи и соделывал мир столь рациональным и управляемым для римлян.
Лес, что так почитается в космосах северных стран (Россия, Германия, Англия...) как волшебная мистерия, полная чудес и, в общем, дружелюбен он к человеку, — здесь, в Италии, ощущается как нечто совершенно чуждое и лишь опасное. Лес есть ересь в космосе камня и сияющей пустоты неба, спускающегося на землю, не имея препятствия в деревьях. И если вы вглядитесь в пейзажи художников Итальянского Возрождения, то удивитесь, как условны и безжизненны там деревья в сравнении с живописанием человеческого тела! Когда припомнишь пейзажи живописцев из северной Европы: Рюисдаль, Тернер, Шишкин и Левитан, — испытываешь стыд за Рафаэля и Леонардо, у кого образы природы —на дальнем плане, как условный фон...

Лазурь, полусфера небосвода объемлет камень Апеннин. Камень и сияние — вот главные элементы, составляющие Итальянский Космос. Что же до стихии воды, то она сослана на периферию Италии, как персона нон грата (подобно тому, как Овидия сослали из Рима к цыганам в Молдавию), к морю, которое не играет значительной роли в итальянской жизни, в занятиях итальянцев и в Итальянском образе мира, — в отличие от Греции и Англии, где море, вода, моряки — в первостепенной ценности. В римских акведуках (aqua + ducere = буквально «проводник воды», ее вождь, «дуче») мистерия стихии воды упрятана в камень, который более роден, понятен здесь... Можно, правда, возразить против такого истолкования: акведук означает, напротив, великое уважение к воде как к чему-то редкому и ценному здесь! Да, прагматически, функционально — это так: для быта и будничной жизни, но не идеологически, как стихия воды существенна в Греции.
В Греческом образе мира принцип медиации, посредства играет ведущую роль. В логике Аристотеля «средний термин силлогизма» связывал две разделенные идеи и был основным инструментом, рычагом развития мысли, работы мышления. И демиург, создатель мира в «Тимее» Платона, поместил стихии воды и воздуха между крайними — землей и огнем и соотнес их в равных пропорциях («Тимей», 32 в).
Космос Рима-Италии имеет словно вакуум, пустоту между полярными стихиями: землей и огнем (в ипостаси света, не жара). Стихия воз-духа в такой же вторичности здесь, как и стихия воды: к нему лишь прагматическое отношение, особенно в городах, которые страдают от смрадного воздуха и от эпидемий холеры и чумы. Однако это не итальянцы, а русский поэт Тютчев поднял эту ситуацию до идеологемы МаГапа (в стихотворении одноименном), объясняя эту порчу жизни действием Злого Духа, заимствуя эту идею у русского чувства этой стихии, где в слове «воз-дух» содержится идея Духа.
Святой Дух сопряжен в русском чувстве со стихией воз-духа. Подобно этому и в Германии (Geist), и в Англии, где Ветер (Wind) возвышенная стихия (Ариэль — ангел воздуха и света в «Буре» Шекспира), и вообще Бог как Святой Дух вдохновляющ. В Итальянском чувстве Бога напротив: Святой Дух —самая бедная из ипостасей Троицы и не имеет столь богатых ассоциаций в душе и в уме, как Бог-Отец, Бог-Сын и Богоматерь — Ма-донна («моя госпожа» буквально).
Принцип filioque (и из Сына) оказался такой первостепенной важности для вселенской церкви Рима, что он выступил как оселок, на котором раскололись в христианстве два исповедания: католицизм и православие. В Символе веры Римской католической церкви утверждается, что Святой Дух «исходит и из Отца, и из Сына». И это означает усиление удельного веса Бога-Сына в составе Троицы — в сравнении с православным Символом веры, в котором утверждается, что Святой Дух «исходит из Отца» только. Но ведь Бог-Сын — это Богочеловек; таким образом принцип filioque поднимает престиж человеческого существа. «Человек» по латыни homo, от humus = земля, почва, пыль. И это означает, что стихия «земли» тут возрастает в важности за счет «небес», где Отец... Почитание Мадонны, которая есть обожествленный образ Матери-Природы, дает дополнительное подтверждение этой шкалы ценностей. Однако образ Мадонны не содержит в себе такого мистического ореола, как это в византийской или русской Богородице, не говоря о восточных культах Великой Матери: Кибелы, Астарты, Исиды... — или как даже во Франции с ее Notre-Dame de Paris, или в Польше с ее Маткой Бозкой Ченстоховской... Итальянская мадонна приземлена и упрощена, как mamma mia, домашняя...
Так же и почитание смертного человека в должности ПАПЫ имеет определенное целостное сродство с почитанием, обоготворением человека в гуманизме Итальянского Возрождения.
Таким образом, возвышение «земли» и снижение «неба», света ведет к тому, что они как бы придвигаются вплотную друг ко другу, лицезрят взаимно и не имеют нужды в посреднических стихиях «воды» и «воз-духа». Тела в Итальянском Космосе прямо в сияющей пустоте пребывают. Галилей производил опыты со свободным падением тел с высоты Пизанской башни, пренебрегая сопротивлением и плотностью воздуха. Нет пресловутого horror vacui = «страха пустоты» в итальянском мироощущении, который, напротив, преследовал мысль Декарта в его концепции Вселенной. Нуда: французский ум не может обходиться без некоей milieu, «Среды». Подобно и в Греции гностики видели Бытие — как некую «Плирому» = «полноту».
Но здесь, в Италии, Пустота — приемлемая идея. Итальянский физик Торричелли проделывал в XVII веке остроумные опыты по измерению давления Неба (воздуха) на Землю. Поднявшись на гору, он обнаружил, что давление в его трубке уменьшилось, и там образовался некий вакуум, что по его имени и был назван «Торричеллиевой пустотой».
Когда Рим победил Грецию военным образом, последняя победила Рим своею культурой, и началось мощное влияние Эллинской цивилизации на римлян. Среди открывшихся им многоразличных систем греческой философии римские мыслители могли выбирать что угодно. И каков же был их выбор? Их сухая душа не испытала симпатии к платоновскому возвышенному идеализму духовного Эроса. Не привлек их и принцип Единого, Целостности Бытия. Но Тит Лукреций Кар, единственный латинский философ большого стиля, автор поэмы-трактата «О природе вещей», был последователем «атомистов»: Демокрита и Эпикура с их концепцией мира как состоящего из атомов и пустоты, без промежуточных посредников.
Атом в обширной пустоте — да это же теоретическая проекция положения индивидуума в пространной империи Римской без того, чтобы нечто малое и теплое окружало его — будь то род или клан, или малый социум-община, каковы были греческие полисы = города-государства, или феоды средневековой Европы. Понятно отсюда, что подобный отдельный индивид- атом принимает в этике Эпикуров принцип carpe diem = «лови день, мгновение», наслаждайся мигом быстротекущей жизни. В одах и посланиях Горация много наставлений и рекомендаций такого рода. Вот ода «К Левконое»:
Не расспрашивай ты, — ведать грешно, — и мне и тебе какой,
Левконоя, пошлют боги конец, и вавилонские
Числа ты не пытай. Лучше терпеть, что бы ни ждало нас,
Дал Юпитер в удел много ль вам зим иль ту последнюю,
Что в скалистых брегах ныне разит море Тирренское Бурей. Будь же мудра, вина цеди. Долгой надежды нить Кратким сроком урежь. Мы говорим, время жзавистное Мчится: день ты лови, меньше всего веря грядущему.
(Пер. С. Шервинского)
Скоротечность индивидуальной жизни переживалась с особенной остротой в Риме — этом «Вечном городе». Вот почему категория Времени, будучи в контрасте к Вечности, ощущалась римлянами, как и итальянцами, — словно напрямую стуком сердца. И если Гораций отсекал себя от Будущего: не надо рассчитывать человеку на него, — то Марциал не полагается даже на Настоящее:
Завтра намерен ты жить, и твердишь только «завтра» да
«завтра».
«Завтра»-то это, скажи, Постум, когда же придет?
«Завтра» твое далеко ль? Где оно? Где искать его нужно? Скрыто ль у парфов оно, или в Армении где?
«Завтра» твое — уж старо: то Приама иль Нестора годы.
Ну, а какой же ценой «завтра» такое купить?
Жизнь твоя завтра... О, нет! И сегодня для жизни уж поздно. Постум, кто прожил вчера, тот лишь один и мудрец!
(Пер. Н. Шатерникова)
Этот радикализм Марциала в сравнении с Горацием напоминает мне о подобном ходе мысли в Греции. Если Гераклит утверждал, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, то его последователь Кратил полагал, что и один раз невозможно войти в одну и ту же реку, потому что вода в реке меняется в то время, как входящий входит в нее.
Другой большой римский философ Сенека воспринял стоицизм — иной вариант моральной философии, сосредоточенной на индивидууме и его благе, как и эпикуреизм. Для обоих не существует уровня высоких идей и идеалов, которые могли бы вдохновить личность к Эросу и экстазу — выходу из себя в любви к чему-то Высшему, будь то Бог, Логос, Истина, Благо.., но приемлется скучный материалистический взгляд: что я есть только то, что я есмь вместе и внутри этого тела, и после смерти — ничто. Так что единственная нравственная цель и ценность, к которой стоит стремиться, — это самоуважение, а высшая задача — уйти из жизни с достоинством, чему пример явил сам Сенека...
Так ситуация: атом и пустота, сочетание, в котором Итальянский образ мира представал применительно к физической Вселенной, — здесь проступает, как этот принцип работает в общественной жизни, в психологии, в этике.
Подобное же видение Бытия сказывается и в механике Галилео Галилея. Я уже говорил выше о его опытах с падением тела с Пизанской башни, когда он вычислил «ускорение свободного падения» равным 9,8 метра в секунду. И это было кинематической манифестацией силы притяжения центра Земли (Данте в видении своей «Божественной комедии» посетил этот центр Земли за несколько веков до этого и созерцал там Люцифера). При этом он игнорировал — Галилей — силу трения, сопротивления воздуха. Эллин Аристотель тоже задумывался над аналогичной проблемой применительно и к телам, плавающим в воде (как и Архимед), — и его ум склонен был полагать, что скорость падения и погружения зависит от формы: плоское, сферическое или заостренное тела падают будто бы с разной скоростью. И естественно было так полагать во влажно-воздушном Космосе Греции, где стихии-посредники (вода, воздух) — образуют упругую среду и властное посредство Меры меж крайностями. Галилей же в сухом Космосе Италии мог иметь почти чистый вакуум и там установить, что скорость ускорения свободного падения тел не зависит от их формы.
Талант абстракции от окружения, от Среды характеристичен для итальянской ментальности. Именно в Италии математик XVIII века Маскерони мог додуматься до новой системы геометрии, где построения осуществлялись лишь с помощью циркуля — без линейки. То есть остроумно находились искомые точки в пустоте листа, и не было надобности связывать их линиями. Тоже атом и пустота — та же парадигма работает в шагании ножек циркуля. А классическая геометрия грека Эвклида осуществляла построения своих фигур с помощью и циркуля (то есть модель Сфероса), и линейки, что как диа-метр связует отстояния...
Когда я сказал о «шагании» ножек циркуля у Маскерони, я вспомнил, что латинский термин для «пространства» — spatium от глагола spatior, что как раз и значит «шагать» (ср. немецкое spazieren). И в обоих космосах — итальянском и германском — Пространство мыслится не континуумом, а дискретным.
Четко очерчены рельефы и грани всего в Италии — в том числе и в характерах людей, и в их страстях в жизни, и в их описаниях в литературе, искусствах. Тут нет интереса к психологическому копанию в неясных чувствах, дымчатых ощущениях, нюансах неопределенных, как в более туманно-северных: Германии, Франции. То-то Стендаль в погоне за сильными характерами и страстями устремился в Италию («Пармская обитель», «Ванина Ванини» и проч.) и любил здесь жить. Тут четки этажи и уровни, и шкалы ценностей. Сам термин «шкала» — оттуда пошел: sca- la = лестница, и знаменитая опера «Ла Скала» носит это архети- пическое имя.
В итальянской комедии дель арте — несколько масок-персонажей (commedia del arte и переводится иначе как «комедия масок»): веселый Арлекин, меланхоличный Пьеро, плутовка Коломбина, печальная Мальвина, бравый Капитан, старый ученый дурак Доктор... И, как в шахматах, бесчисленные игры разыгрываются спонтанно, импровизируются с этим набором фигур.
В вокальной музыке шкала-лестница голосов тоже терминологически оформилась в Италии: сопрано, меццо-сопрано, тенор, альт, контральто, бас. И это не случайно, что «баритон» — этот смешанный мужской голос, несколько неопределенный, переходный от тенора к басу, вошел в классификацию вокала не из итальянского, а от греческого корня barys, что означает «низкий», «тяжелый», откуда и «бар-ометр».
Артикуляция звуков в фонетике итальянского языка наиболее чистая: все гласные и согласные здесь — как на своих классических местах, а не сползают куда-то вбок под влиянием штормовых влажных ветров исторического развития, как эти процессы шли и идут в более северных германских странах, где латинские по происхождению слова будто простудились и стали произноситься хриплым голосом.
Даже рот человека здесь имеет ясную романскую архитектуру, в отличие от готической германской или барочной английской архитектуры ротовой полости. Вот почему итальянский язык есть «избранный язык» (как есть «избранный народ») для вокальной, оперной музыки всех стран, и германец Моцарт писал свои оперы на итальянские либретто (тоже итальянский термин). То же самое и латинский язык, в силу его отчетливости и рациональности, был «избранным» языком для юриспруденции, медицины, философии...
Итак, Итальянский Космо-Психо-Логос в разных областях жизни и культуры обнаруживает эту структуру: индивидуум в пустоте, камень в сиянии. Сила каменной гравитации действует тут даже на небо, которое притягивается землей и нисходит, спускается на нее по своей благодати — в форме купола на итальянские храмы. Италия — космос нисходящей вертикали в отличие от Германии, которая — космос восходящей вертикали: сравните готический шпиль с куполом.
Для итальянского языка характерны нисходящие дифтонги: ua (quarto), ia (via), ие (questo), тогда как для немецкого —дифтонги восходящие: auf, aus, ein.
Даже буквы латинского алфавита словно так прижаты к земле силой гравитации, что им пришлось защищать свою вертикаль чем-то вроде плоского пьедестала, как у колонны: n, т. Фигура
П
арки характерна для итальянства, и она работает здесь и в построении букв. Арка, как полусфера на двух колоннах, может быть принята как эмблема итальянской модели мира - " для греческой и фигуры

дома

Даже течение жизни человека, согласно суждению, изложенному Данте в трактате Convivo («Пир»), может быть представлено в форме арки: жизнь достигает своего пика в возрасте около 35 лет. По этому следу филологи ученые определили год, когда явилось Данте видение, описанное им в «Божественной комедии». Это случилось Nel mezzo del cammin di nostra vita (Посередине дороги нашей жизни) — первый стих его поэмы. Данте родился в 1265 году, следовательно, это произошло примерно в 1300 году.
Гёте, кто был почитатель Италии (см. его «Путешествие по Италии», «Торквато Тассо», «Песнь Миньоны» и др.), сделал однажды любопытное замечание: икры женских ног на картинах живописцев Итальянского Ренессанса несколько чуть более нормы тяжеловаты, массивны... Космос нисходящей вертикали дает объяснение и этой детали.
И в музыке тип итальянского мелоса — это «вершина-источник» (как это именуют в музыковедении): когда мелодия начинается со своей высшей точки и затем нисходит волнами, арками. Вспомните неаполитанскую тарантеллу, Санта Лючия, арию Чио-Чио-Сан и т.п.
Домашняя жизнь итальянцев, благодаря сухому и солнечному климату, протекает большей частью в открытую, на виду: все соседи вовлекаются в семейную жизнь и скандалы и ссоры обитателей своей улицы (см. фильмы неореализма), невозможны уединение и тайна, и то, что англичане называют privacy — «приватная, частная жизнь человека», интимная, куда никто не сует свой нос. Нет, итальянцы суют свои носы во все дела своих домашних, ближних и соседей...
Карнавал — самый любимый народный праздник в Италии: все люди высыпают на улицы, площади, и община может созерцать себя, всех своих членов. А Рождество божественного младенца — излюбленный праздник северных, германских народов. Он протекает в интимной домашней обстановке, освящает свой очаг. Он обогревает внутреннюю жизнь каждой семьи, благословляет ее интимность, privacy.

<< | >>

↑

Источник: Георгий ГАЧЕВ. МЕНТАЛЬНОСТИ НАРОДОВ МИРА. 2008

Еще по теме ИТАЛИЯ: