ГЛАВА VII Пелым и его уезд (1593—1645 гг.)

Тобольские воеводы, распространяя русское господство по Иртышу и его притокам, уже в 1592 году покорили инородцев, живших по реке Конде, и собрали с них ясак, но верхние места этой реки, а также река Пелым, впадающая в Тавду, слишком далеко отстояли от Тобольска, и потому тамошних вогулов и остяков трудно было заставить платить дань.

Тем более что там господствовал пелымский князь Аблегирим, который не только не хотел покориться русскому царю, но и сам предпринимал, как и его предшественники при Едигере и Кучуме, набеги за Уральский хребет на русские области, в Пермь Великую. Поэтому московское правительство сочло необходимым построить при реке Тавде и держать в повиновении верхкондинских и пелымских инородцев. Еще в начале июля 1592 года велено Максиму и Никите Строгановым прибрать в своих вотчинах 100 человек добрых молодцев, которые стрелять бы умели и ратное дело знали бы, и притом велено 50 человек собрать немедленно и отправить их с военными и съестными запасами в Пермь Великую к воеводе Никифору Траханиоту, а остальных 50 человек выставить по первому царскому указу[243]. А из наказа, данного князю Петру Горчакову, видно, что в это время правительство уже решило предпринять поход против Аблегирима, и строгановские люди вместе с другими прибранными в разных городах служилыми людьми именно предназначались для этого похода. Упомянутый наказ предписывал князю Горчакову вместе с воеводой Никифором Траханиотом и другими товарищами отправиться в Сибирь на службу, чтобы прибыть в город Лозву к весне 1593 года, а оттуда, как пройдет лед, по реке Лозве спуститься в Тавду и построить город Таборы или на месте татарского городка Таборы, или в другом каком-нибудь месте. Из книги «Большой чертеж» видно, что этот татарский город находился при устьях реки Таборы, впадающей в Тавду, и ниже речки Пелымки верст на 120. Но так как упомянутым воеводам наказано было по прибытии на Тавду «промышлять» над пелымским князем, то они решились остановиться около устья реки Пелымки и здесь заложить русский город, который назвали Пелымом по имени этой реки. Сначала велено построить острог, церковь во имя Рождества Христова, царские житницы, амбары и дворы для обитателей нового города; велено строить острог из легкого леса и поспешно, чтобы возможно было жить на новом месте «безстрашно». Нам трудно объяснить необходимость такой поспешности, когда мы знаем, что инородцы, жившие по нижнему течению Тавды — таборинцы и кошу- ки, — во владениях которых предполагалось основать русский город, уже подчинились русской власти и платили ясак тобольским воеводам. Впрочем, в упомянутом наказе есть некоторые данные, которые указывают на причину этой поспешности. Вместе с Горчаковым был в походе второй воевода — Никифор Траханиот, который имел другое поручение: именно идти к березовским остякам на Березов остров, на реку Обь, и там тоже построить русский город. Но ему велено не прежде оставить Горчакова, как последний укрепится на избранном месте настолько, что будет в состоянии отразить нападение каких- нибудь врагов. Между тем Траханиоту предстояло пройти еще длинный путь, а он должен был, конечно, достигауть Березова острова непременно летом, а в противном случае ему невозможно было бы начать постройку там города. Вот почему этот воевода по наказу мог оставаться при Горчакове одну или две недели, и в это-то время последний и должен был успеть построить острог. Очень может быть, что московское правительство вместе с тем и боялось Аблегирима, считая его сильнее, чем он был на самом деле, и ожидая с его стороны смелых нападений на русское войско. Как бы то ни было, но новый русский город был заложен в том же 1593 году и притом без всякой помехи со стороны инородцев. «А укрепясь, — предписывал наказ воеводам, — промышлять, чтобы приманить иелымского князя Абле- гирима да сына его большего Тагая, да племянников его, да внучат и лучших людей его пять-шесть, которые самые пущие, от которых смута была... казнить... меньшего сына с женою и детьми Микифору везть с собой в Тобольский город, а черных людей всех обласкать и обнадежить, чтобы жили по своим юртам, платили ясак и приходили в город, ничего не опасаясь»[244].
Мы не имеем никаких данных, чтоб судить о том, как воеводы исполнили эту часть наказа; знаем только, что с этого времени имя Аблегирима уже нигде не упоминается, а один из его сыновей и внук Учат в 1598 году находились в Москве под стражей[245]. Из этого можно заключить, что наказ относительно пелымского князя и его семейства был исполнен русским воеводой в точности. Но город Пелым первый нелымский воевода Петр Горчаков не успел достроить: он был сменен в 1594 году новым воеводой Василием Толстым. А из грамоты царя в 1595 году к третьему воеводе Богдану Палеву видно, что еще в это время город не был доделан, и притом этой грамотой вследствие челобитной от жильцов Пелымского города на разные тягости, и в том числе на тягость постройки города, велено пока прекратить «городовое дело» впредь до указа[246]. Этот наказ последовал только в 1597 году. Между тем в этом году пелымский воевода доносил в Москву, что башни в остроге уже все развалились, ров от Пелымки- реки засыпался и ему достраивать город некем, потому что служилые люди целое лето заняты разными другими службами, а черные люди
в то же время пашут пашни[247]. Так что неизвестно, когда этот город был окончательно достроен. В 1617 году пелымский воевода уже доносил в Москву, что крепостное строение в Пелыме почти совсем сгнило и отчасти обвалилось, и что если вогулы взбунтуются и придут к городу, то защищаться от них будет негде. Но скоро, именно в 1621 году, случился пожар, и город Пелым весь сгорел. Новый город после пожара был уже строен не жильцами только пелымскими, а вогулами и даже служилыми людьми, присланными для этой цели из Тобольска[248]. К 1623 году город был уже совсем отстроен. По дозору 1625 года город Пелым состоял из острога, в окружности 220 сажен, и посада: в первом находились храм во имя Рождества Христова, двор воеводский, житница государева, таможенная и съезжая избы, несколько лавок, 9 дворов ружников и 3 двора детей боярских; а на посаде — 37 стрелецких дворов и 4 двора пашенных крестьян[249]. Что же касается первоначального населения города Пелыма, то оно состояло из десяти человек боярских людей, 50 человек конных казаков, 100 человек пеших, набранных в разных поморских городах, 11 семейств ссыльных (непашенных людей), 40 семейств крестьян, прибранных в Пермской и Вятской областях, ссыльного попа угличского и дьякона из Ростова. Эти люди прибыли в Пелым еще с Петром Горчаковым. Вскоре потом сюда же отправлено ссыльных угличан до 30 семейств. Население Пелыма, таким образом, в первые годы его существования было довольно значительное и разнообразное. Правительство хотело, чтобы и служилые люди, и ссыльные, и переведенцы были хлебопашцами: велено служилым людям отвести пашни, а ссыльным и переведенцам обрабатывать государеву пашню из четвертого снопа. Но земля под городом оказалась малоплодородной, а потому положение обитателей его было в высшей степени печальное. Служилые люди, если мало собирали хлеба со своих пашней, то могли еще кормиться хлебным жалованьем, да и они вследствие неаккуратного подвоза хлебных запасов из Европейской Руси иногда чувствовали недостаток в хлебе. Нечего уже и говорить о пашенных

крестьянах, которые должны были довольствоваться четвертым снопом из собранной государевой жатвы. Уже в 1596 году ссыльные кар- гопольцы — 7 человек—били челом государю, что они, обрабатывая государеву пашню, одолжали великими долгами, помирают голодной смертью с женами и детьми и что четвертым снопом им прокормить свои семейства невозможно. Положение этих каргопольцев тем более было плачевно, что они «были люди не пашенные» и сами, не умея пахать, нанимали за себя казаков и на эти наймы тратили все свои средства. Каргопольцы просили государя освободить их от пашни, но их не освободили от нее, а только увеличили им процент из обрабатываемой ими государевой пашни; пелымскому воеводе велено выдавать челобитчикам половину из собранного государева хлеба за вычетом, впрочем, семян на пашню[250]. Вскоре после этого, именно в 1600 году, жаловались государю на свое тяжелое положение все пашенные люди города Пелыма: пермичи, угличане, усольцы, каргопольцы, кайгородцы и калужане. В своей челобитной они писали, что до 1598 года они пахали на государя 75 десятин, а потом на них прибавили еще несколько десятин, да их же посылают ежегодно по 6 человек пахать в Таборы и на многие другие службы, «а хлеб на Пелыме не родится, и им повытного хлеба достается понемногу, и они помирают голодной смертью с женами и детьми». Челобитчики просили, чтобы государь освободил их от прибавочной пашни и от уплаты в царские житницы заемного хлеба и, кроме того, разрешил им кормиться по другим городам, так как в Пелыме цена на хлеб очень дорогая, по 2 р. 25 к. четверть ржи, да и за эту цену не всегда можно купить. Эта челобитная оставлена без последствий, и челобитчикам «велено пахать пашню и делать всякие государевы изделия по-прежнему»[251].
Скоро, однако, и само правительство убедилось, что совершенно бесполезно держать в Пелыме такое количество крестьян и морить их там голодом, что они могут принести несравненно большую пользу в местах более плодородных, тем более что несколько крестьян уже сбежали, поэтому пелымские крестьяне частью были переселены в новый город Туринск частью в слободы Таборинскую и Гаринскую, а в Пелыме в 1625 году осталось только 8 человек[252]. Точно так же и количество служилых людей в Пелыме скоро значительно уменьшилось. После гибели Аблегирима и его семейства и вообще после первого удара, нанесенного русскими воеводами пелымским инородцам, последние помирились со своим положением и исправно платили ясак. Так что правительство нашло возможным значительную часть служилых людей перевести в Туринск. В смутную эпоху и в начале царствования Михаила Федоровича, хотя Пелыму и грозила опасность со стороны инородцев, но тем не менее количество служилых людей в этом городе не было увеличено. В 1613 году их осталось только 70 человек из 160[253], а в 1625 г. было 75.
Всего населения в Пелыме вместе с ружниками и оброчниками в 1625 году было только 106 человек.              *
А еще менее русского элемента было в это время в уезде Пелым- ском. По первой переписи, он состоял только из двух слобод — Та- боринской и Гаринской и одной деревни. Таборинская слобода была основана на правом берегу реки Тавды, между двумя небольшими речками Таборинкой и Лошкомьей, впадающими в Тавду. Основание первой слободы Миллер относит к 1621 году в одном месте своей истории, а в другом — к 1618 году[254]. Но, кажется, ни то, ни другое не верно. Еще в 1608 году царь Василий Иванович велел пелымскому воеводе прибрать охочих людей от 50 до 100 человек и поселить на пашни в Таборах. На этот указ воевода отвечал, что «в Пелыме охочих людей нет, а в Перми и у Соликамской охочих людей на таборинскую пашню добыть можно». После этого послана царская грамота пермскому воеводе, чтобы в Перми и Соликамской прибрать в Таборы пашенных крестьян человек с 50 и до 100 из охочих людей. В то же время пелымскому боярскому сыну велено ехать туда же и прибирать пашенных людей в Пелымский уезд[255]. Трудно предположить, чтобы это распоряжение царя не было исполнено тогда же. Можно

только сказать, что на этот призыв откликнулось охочих людей очень мало, в Таборинской слободе даже вместе с переселенцами из Пелы- ма пашенных крестьян в 1625 году был только 21 человек. На более раннее основание этой слободы указывает и то обстоятельство, что в 1618 году в ней уже было более 40 десятин переложной земли[256].
Вторая слобода Пелымского уезда основана на правом берегу Сосвы, несколько выше соединения этой реки с Лозвой и между вогульскими юртами Елышевскими и Еболдинскими. Она, несомненно, основана в 1623 году. Еще в сентябре 1622 года пелымский воевода по государеву указу велел подьячему Путину Степанову, стрельцу Терентию Захарову и пашенному крестьянину Неверову «ехать вверх по Тавде-реке до Елышевских юрт и, приехав туда, досмотреть пашенного места Гарей — можно ли там пахать и какова земля, есть ли угодья и сколько крестьян на государеву пашню посадить можно»[257]. Известия дозорщиков были благоприятны: между указанными юртами и двумя небольшими речонками было достаточно сухого места — около 100 десятин с почвой среднего качества, — на котором можно завести государеву пашню и поселить 30 человек пашенных крестьян. Поэтому уже к 1623 году там поселено 10 человек крестьян, а в следующем году послана пелымскому воеводе грамота, чтобы он прибрал «на новое усадище на Гарей» еще 20 человек. При этом желающим поселиться в новой слободе объявлена четырехлетняя льгота и подмога на десятину по 10 рублей денег и по 10 четвертей хлеба, «а если не возьмут, то давать им по 16 рублей денег»[258]. Но, несмотря на эти выгодные обещания, на призыв пелымского воеводы немногие из охочих людей откликнулись. В 1625 году в Гаринской слободе было только 11 дворов, а крестьян — 13 человек. Кроме двух слобод, в Пелымском уезде, кажется, одновременно с Таборинской слободой основана деревня при Ворьинском озере житничным целовальником Деревенским. В 1625 году в ней было три дома. А людей в них тоже три. Таким образом, по первой переписи, в Пелыме и его уезде всего русского населения с ружниками и оброчниками было 143 человека, исключая женщин, детей, братии и племянников. Из них пашенных крестьян 45 человек, которые пахали на государя 35 десятин в поле, а на себя «средней земли» — 74 четверти в поле и сена косили 2000 копен. Кроме русских пашенных людей, в Пелымском уезде, именно в Таборинской волости, государеву пашню пахали таборинские татары и вогулы, около 60 человек. Эти последние посажены на пашни и вместе с этим освобождены от ясака еще в 1594 году. По распоряжению воевод они в первые годы сеяли на государя разного хлеба 138 четвертей ежегодно, но в 1596 году по их челобитью государь велел пашенных таборинских татар и вогулов «в пашне полегчить» и сеять на государевых пашнях по 40 четвертей ржи и по 80 четвертей овса ежегодно, т.е. пахать 20 десятин под озимое и 20 под яровое[259].
После первой переписи и до 1645 года в Пелымском уезДе мы замечаем то слабое увеличение русского элемента, то слабое уменьшение. Это будет видно из следующих статистических данных.
В 1634 г.[260] пелымских крестьян было              13, таборинских              — 28,
гаринских — 18; в              1637 г.[261]:              пелымских —              14, таборинских              — 27,
гаринских — 17; в              1640 г.[262]:              пелымских —              14, таборинских              — 26,
гаринских — 16; в              1645 г.[263]:              пелымских —              14, таборинских              — 26,
гаринских—16.
Таким образом, в конце царствования Михаила Федоровича русского населения в Пелымском уезде было 56 человек взрослого мужского пола, а в самом Пелыме (по присяжной книге) разных людей 126 человек[264], между тем как ясачных людей в Пелымском уезде было в то время до 620 человек.
Относительно пашенных инородцев следует заметить, что количество их постепенно увеличивалось до 1632 года, а потом начало уменьшаться вследствие смертности: в этом году пашенных татар и вогулов было 70 человек, в 1635 году — 60 человек, а к концу царствования Михаила Федоровича осталось только ЗЗ[265]. Государевой пашни в Пелымском уезде к концу обозреваемого нами периода уменьшилось до 66 десятин в поле.
Что же касается доходных статей города и его уезда, то правительство в обозреваемый нами период никогда не могло покрыть местными средствами ни хлебных, ни денежных расходов. Сметные пслымские книги как хлебных запасов, так и денежных доходов всегда заканчивались дефицитом, и воеводы, указывая на последний, ежегодно спрашивали: «А о том, государь, что укажет?» Почва в Таборах и на Гарях считалась средней по качеству: самые высокие урожаи не превосходили сам 51/2, а подгородная почва давала только сам-два, три и редко сам-четыре. В 1631 году был самый большой присев хлеба на государевых пашнях, так что в следующем году озимого и ярового хлеба собрано 1116 четвертей да выдельного хлеба взято 29 четвертей. Между тем как в расход хлеба с 1 сентября 1632 г. по 1 сентября 1633 г. вышло 1301 четверть; одним ружникам, оброчникам и служилым людям следовало дать хлебного жалованья 937 четвертей[266]. Но в следующие годы количество государевой пашни постепенно уменьшалось, чего, однако, нельзя сказать относительно расходов хлеба: в конце царствования Михаила Федоровича расход хлеба в Пелыме превосходил местный сбор оного почти на 400 четвертей. Поэтому ежегодно в Пелым присылали хлеб то из Тобольска, то из Верхотурья. Пашенные крестьяне, хотя и достаточное количество обрабатывали своей земли, но редкий год могли прокормить себя без заемного хлеба из государевых житниц, так что они были в постоянном долгу. Например, в 1634 году они задолжали уже казне 563 четверти разного хлеба, между тем как уплатить в этом году могли только 16 четвертей ржи и овса; денег они были должны 87 р. 50 к., а уплатили в этом году только 12 р. 4 к. Воевода по этому поводу замечал в «сметной книге», что крестьяне люди бедные и взять с них нечего[267]. Вот почему Пелымский уезд так медленно и слабо заселялся русским элементом: малоплодородная почва да еще частый падёж
т
скота не могли сюда привлечь охочих людей.
Еще менее были удовлетворены денежные доходы города Пелы- ма; годовой итог оных был ничтожен, а потому для покрытия денежных расходов ежегодно присылалась некоторая сумма из Тобольска. В 1628 году всяких денежных доходов в Пелыме было 137 р. 26 к., а в расход вышло около 500 рублей, в следующем году денежных доходов собрано 45 р. 90 к., а израсходовано 526 р. 25 к., и т.д. Вообще средний ежегодный дефицит простирался до 350 рублей[268]. Зато пе- лымские воеводы собирали столько ясака с инородцев Пслымского уезда, что оным можно было с излишком покрыть как хлебные, так и денежные местные расходы. В 1628 году собрано ясака и поминков на 645 рублей[269], в 1635 году — на 872 рубля[270], в 1643 году — на 850 рублей[271]. При этом нужно заметить, что полный ясак никогда не собирался с инородцев Пелымского уезда, всегда был недобор, и очень значительный. Я просмотрел ясачные книги Пелыма за 10 лет, и ни за один год инородцы не заплатили ясака столько, сколько требовалось по окладу, — недобор иногда простирался до 600 рублей и более.
Но если взять среднюю величину всяких доходов и расходов, то Пелымский уезд все-таки давал прибыль государевой казне ежегодно около 250 рублей.
Березов и его уезд (1593—1645 гг.). Строителем этого города был тот самый Никифор В. Траханиот, о котором мы упоминали, говоря об основании Пелыма.
Наказ, данный этому воеводе, не сохранился, и о поручении, которое он имел от своего правительства, мы узнаем только из наказа Горчакову. Из этого последнего документа видно, что Траханиот должен был пробыть некоторое время с Горчаковым, пока он укре- цится в новом городе, и затем отправиться в Тобольск, а оттуда на Березов остров. Хотя в упомянутом документе ничего не говорится о том, зачем Траханиота посылали на этот остров, но несомненно для постройки там русского города. Летом 1594 года город Березов уже существовал, и первым воеводой в нем был Траханиот, как свидетельствует об этом царская к нему грамота от 1594 года 17-го дня[272]. Новый русский город был заложен на левом возвышенном берегу реки Сосвы при впадении в эту реку речки Вогулки. Нужно заметить, что между Соевой и Обью находилось несколько протоков, которые соединяли эти реки; Березов был построен при самом северном протоке, и, таким образом, водное сообщение Березова с Обью находилось иод самым городом, но этим протоком, вероятно, по его мелководью нс пользовались, а путь из Березова в Обь и обратно шел через средний проток, называвшийся Большой Пырсым, и потом по реке Сосвс верст около двадцати.
Город Березов первоначально был заложен на небольшом пространстве. Поэтому после построек разных казенных зданий, церкви и дворов для обитателей его в нем образовалась столь большая теснота, что служилые люди принуждены были 15 дворов вынести за острог; также в 1605 году построена новая церковь во имя Воскресения Христова. Но жить за острогом скоро оказалось очень опасно, и служилые люди в 1606 году били челом государю о расширении оного. Разрешение было дано в 1607 году, и заострожные постройки соединены с городом[273]. Мы не знаем, какая церковь первоначально построена была в Березове, но что она существовала — в этом не может быть сомнения; обыкновенно во всех сибирских городах церковь строилась одновременно с заложением города. Но, кроме того, на существование церкви в Березове до 1599 года указывает и следующее обстоятельство. В этом году кодская княгиня, принявшая крещение, била челом государю, чтобы в ее вотчине Коде построить церковь.

Государь пожаловал и велел березовскому воеводе приготовить попа в Березов[274]. А если в Березове существовало духовенство, то, зна-
чит, и существовала там церковь, потому что в сибирских городах несравненно было легче построить церковь, чем найти для нее священнослужителей. Кодская церковь Живоначальной Троицы просуществовала недолго: в 1607 году основательница ее княгиня Настасья приняла участие в остяцком бунте и за это посажена в тюрьму. Тоща игумен Евстратий, служивший в той церкви, просил государя перевести его в Березов, потому что ему в Коде делать нечего и приходу нет никакого, а в Березове у него есть дети духовные. Государь перевод разрешил и в то же время велел «служить ему в Березове у церкви, где пригоже»[275]. Эта последняя фраза показывает, что в этом городе, кроме Воскресенской церкви, существовала еще другая. .
Относительно первоначального населения города Березова следует заметить, что оно состояло из духовенства, торговых, служилых и гулящих людей. Как было велико количество оного, мы не можем сказать. Из документа 1608 года видно, что в этом году служилых людей в городе было 323 человека, кроме воеводы, дьяка и подьячих[276]. Впоследствии, после замирения Березовского края, число служилых людей в этом городе значительно уменьшилось: в 1629 году служилых людей вместе с ружниками и оброчниками осталось около 240 человек, в 1634 году того же населения было 259 человек и в 1645 году — 260 человек. Ни торговых людей, ни крестьян во вторую половину царствования Михаила Федоровича в Березове не было.
Цель постройки города Березова состояла в том, чтобы удерживать в повиновении обских остяков, югорских остяков и вогулов, уже плативших ясак, наложить ясак на самоедов, кочевавших в разных местах в северной части Березовского уезда, и, наконец, следить за тамошней торговлей и за приезжими торговыми и промышленными людьми. Цель эта была вполне достигнута. Инородческое население Березовского уезда, хотя и было сравнительно многочисленно, но оно не мото сопротивляться «огненному бою» русских завоевателей и волей-неволей должно было подчиниться русскому царю и платить ясак. Правда, в смутную эпоху и в начале царствования Михаила Федоровича тамошние инородцы не раз пытались освободиться от русского ига, нападали на город Березов, но их военные предприятия были безуспешны, а во вторую половину царствования Михаила Федоровича об этих попытках уже не было и слуху. Но несравненно труднее было березовскому воеводе справиться с торговыми и промышленными русскими людьми, заставить их со своих товаров платить разные пошлины в государеву казну. Территория Березовского уезда была обширная, торговых путей из Руси в Сибирь было несколько, а потому следить за проезжими русскими людьми было чрезвычайно трудно. Тем более трудно, что со здешними инородцами русские люди были уже давно знакомы, вели взаимную торговлю еще со времени новгородцев, и инородцы даже доставляли русским людям средства для перевоза товаров с Уральского хребта далее в Сибирь. Главных дорог, по которым торговые промышленные люди пробирались в Сибирь, было три. Во-первых, морская, которая шла через Карское море по речкам Мутной, Зеленой в Обскую и Тазовскую губы, а из последней — в реку Таз. Эта дорога, собственно, вела в так называемую Мангазею[277] — золотое дно для торговых и промыш- лишых людей. Правительству этот путь был долгое время мало ведом, или, вернее, оно не имело о нем точных определенных сведений, хотя и знало, что промышленные и торговые люди плавают морем в «Мангазею» и «на Енисею»[278]. Точные сведения о морском пути правительство получило только в начале 1616 года от тобольского воеводы Куракина. Последний, сообщая в Москву сведения об этом пути, в то же время высказал опасение, что оным могут воспользоваться немцы для торговли с сибирскими инородцами, как уже и были с их стороны попытки, по рассказам торговых и промышленных людей. «А по здешнему, государь, — писал этот воевода, — по сибирскому смотря делу, никоторыми обычаи немцам в Мангазею торговати, ездили поволить не мопгао; да не токмо им ездити, ино-б, государь, и русским людям морем в Мангазею от Архангельского города для немец ездить не велеть, чтоб на них смотря немцы дороги не узнали, и приехав-бы воинские многие люди сибирским городам, какие порухи не учинили»[279]. Это сообщение так напугало правительство Михаила Федоровича, что оно в том же году запретило под страхом смертной казни плавать тем путем в Мангазею и обратно[280]. Те торговые и промышленные люди, которые рассказывали Куракину о попытках немцев пробраться в Сибирь, и не подозревали, что эти рассказы им же принесут великое горе. Поэтому они, узнав о правительственном распоряжении относительно морского пути, запели уже иную песню. «В сыску в Мангазее многих городов торговые и промышленные люди сказали, что из двинского устья морем в енисейское устье большими и малыми кочами сами не бывали и изначала про ходоков русских и никаких иных людей не слыхали; а то-де они слыхали, что от Мутные реки и до обского устья и к енисейскому устью морем непроходимые злые места от великих льдов и всякие нужи, а у Карскйе- де губы кораблей немецких не видали, а с моря по Енисею кораблями или кочами про проход немецких людей не слыхали и на Карскую губу за большим льдом ездити не мошно». Но в то же время торговые и промышленные люди били челом, чтоб им разрешили ездить в Мангазею и обратно прежним путем «большим морем». Несмотря на резко бросающееся в глаза противоречие между «показаниями по сыску» относительно морского пути и упомянутой просьбой, правительство забыло свой страх и в начале 1618 года снова разрешило ездить по этому пути. А одного из рассказчиков про немецких людей, так напугавших московское правительство, — Еремку даже велено «за то бити нещадно, чтоб на то смотря иным неповодно воровством смуту затевать»[281]. Однако русские люди недолго, по крайней мере открыто, пользовались морским путем. Тобольский воевода, получивши грамоту о разрешении этого пути, сделал на этот предмет столь существенные замечания, что правительство снова изменило свое решение. В следующем году он писал, что если дозволить торговым и промышленным людям ездить в Мангазею «большим морем», то а) невозможно будет с них пошлину собирать и Ь) немецкие люди могут по следам русских людей пробраться в Мангазею и в Енисею, и тогда государевой казне наверно будет ущерб[282]. Эти заключения приняты во внимание, и в конце 1619 года издан указ, которым снова строжайше запрещалось торговым, промышленным и всяким людям плавать морем в Мангазею[283]. А чтобы это запрещение не нарушалось, в 1620 году велено было построить острожек на волоке между речками Мутной и Зеленой и посылать туда с Березова и Тобольска служилых людей человек по 50, чтобы они следили за русскими и немецкими людьми и никого не пропускали тем путем в Мангазею и обратно. Это распоряжение исполнено только в 1624 году[284]. С этого времени ежегодно в упомянутый острожек посылалось 20 человек с Березова и 20 человек служилых людей с Тобольска на время от разлива рек и до заморозков. Таким образом был прегражден морской путь в Сибирь.
Вторая дорога в Березовский уезд из Руси в Сибирь шла через Усу, приток реки Печоры, речку Елец и затем чрез небольшой волок в Собь, впадающую в реку Обь. Этот путь тоже давний. Тут на волоке в Уральских горах русские люди для временного пристанища построили Роговой городок, о котором правительство также долгое время не имело никаких сведений. Но следующий случай в 1607 году заставил правительство обратить внимание на этот пункт. В этом году березовский воевода Петр Черкасский писал в Москву. В Носовом городе в Обдоре березовские служилые люди, посланные туда для сбора ясака и десятой пошлины, захватили торговых людей человек 45 без проезжих грамот и, разделив их на две партии, отправили под конвоем в город Березов. Но одна партия (человек около 25) дорогой напала на своих конвойных двух казаков, ограбила их и бросила на тундре, а сама разбежалась; самоеды нашли этих казаков нагих и голодных и привезли в Носовой городок. Другая же партия торговых людей прибыла в Березов, и воевода, взяв с них пошлину, отпустил в Пустозсрск. Но далее он сообщал: «А приезжают пустозерцы в Березовский уезд по вся годы многие люди и ходят Печорою рекою в судах с великими товары... под камень в Роговой городок и тут они осенеют; а как дорога (зимняя) станет, и к ним приезжают самоядь, их знакомцы и друга и у тех торговых людей наимуются и товары их возят по тундрам к ясашной кунной самояди, а иные многие свои товары меняют в Роговом городе...». Вследствие этого, продолжал тот же воевода, не только в десятинной пошлине бывает убыль, но и недобор в ясаке, потому что торговые люди меняют свои товары на мягкую рухлядь прежде сбора с самоедов государева ясака. Получив эту воеводскую отписку, правительство приказало, чтобы торговые и промышленные люди исключительно торговали в Березове, на гостином дворе с платой десятой пошлины и притом не прежде начинали торговлю, как будет собран с инородцев ясак[285]. Но трудно было заставить русских торговых и промышленных людей подчиниться этому распоряжению. Им легко было обходить и Обдорский городок, и Березов; доплыв до устья Соби, они входили в Обь и затем направляли свой путь куда угодно: и в Мангазею, и в Тобольск, не будучи замеченными ни из Обдора, ни из Березова, и тем путем же возвращались на Русь. Правда, в царствование Федора Ивановича и Бориса Годунова при устье Оби была застава, и объехать последнюю было очень трудно, но она скоро была уничтожена, и торговым людям открылся свободный путь. Но при Михаиле Федоровиче правительство хорошо разузнало о тех обходах, которые делают русские люди, чтобы со своих товаров не платить никаких пошлин, и потому в 1618 году велено тобольскому воеводе возобновить Собскую заставу и ежегодно посылать туда на летнее время по нескольку человек служилых людей и целовальника для сбора пошлины с торговых, промышленных и всяких проезжих людей[286].
Собская застава поставлена была не при самом устье реки Соби, а несколько выше оного. Почти против этой заставы на правой стороне устья Оби, при реке Полуй, еще в царствование Федора Ивановича построен был острожек Обдорск, или Носовой городок. Он назначался, собственно, для сбора ясака с самоедов и остяков, которые в известное время приходили в этот город и приносили ясак. Поэтому и здесь, как и на Собской заставе, до самого конца царствования Ми- хайла Федоровича не было постоянного населения, а жили временно служилые люди, присылаемые то из Тобольска, то из Березова. Эти же служилые люди собирали и пошлину с русских торговых и промышленных людей. Но так как служилые люди были неопытны в оценке товаров: «таможенное дело, — говорили они, — нам не за обычай», то при Михаиле Федоровиче в Обдорск, как и на Собскую заставу, начали посылать сначала целовальников из посадских людей, а с 1635 года таможенных голов[287].
Благодаря Собской и Обдорской заставам русским людям было уже совершенно невозможно тайно пробраться в Мангазею и обратно на Русь чрез камень; в течение трех летних месяцев, т.е. когда возможен был водный путь, на этих двух заставах сторожили таможенные головы, а по окольным местам с той же целью последние рассылали служилых людей. В другое же время путь здесь был невозможен. В одном наказе собским и обдорским головам говорится: «Жить им на тех заставах немногое время — всего три месяца: июнь, июль и август, а больше того жить там нечего, потому что торговым и промышленным, и всяким людям мимо Обдора и Собского устья после Семена дня в осень и во всю зиму, и весной ездить нельзя; то место пустое, и в сибирские города в то время той дорогой никто не ездит»[288]. Но существовал в Березовском уезде еще третий путь из Руси в Сибирь — югорский, который из-за Уральского хребта выходил на реку Киртас, приток Сыгвы. Этим путем легко было обойти Березов и Собскую и Обдорскую заставы: спустившись по Сыгве в Сосву, русские купцы и промышленники вместо того, чтобы плыть по Сосве к Березову, выплывали из Сосвы в самую южную протоку, которая соединяла Обь с Соевой. Эта протока, называвшаяся Ияспаловой, отстояла от Березова южнее верст на 80, а потому из этого города было невозможно уследить за проезжими по югорскому пути. После возобновления Собской заставы русские торговые, промышленные и беглые люди пользовались этим путем и для въезда в Сибирь, и обратно. Кажется, московское правительство долго не знало об обходе русскими людьми своих сибирских таможенных застав через Ияспалову протоку, по крайней мере оно долгое время не принимало против этого обхода никаких мер. Только во второй половине царствования Михаила Федоровича тобольские и березовские воеводы начали сюда посылать в летнее время служилых людей для наблюдения за проезжими людьми по указанному пути. Застава, основанная здесь, называлась Киртасской, вероятно, потому, что в то время, в начале XVII века, верхняя часть Сосвы называлась Киртас, а не Режма, как в конце XVII века. На это указывает следующее место из «памяти», данной тобольским воеводой таможенным березовским головам: «Посылать им из Березова в Березовский уезд вверх реки Сосвы, выше Ияспаловы протоки, которая пала из Оби в реку Сосву, на реку Киртас, а приехав на проток реки Сосвы и на реку Киртас, велеть поставить на тех реках заставу служилых людей, которым стеречь проезжающих из Мангазеи, Сургута, Томского города и других сибирских городов торговых и промышленных людей, чтобы мимо заставы никто и никуда не проехал бы». Трудно предположить, чтобы в данном случае имелась в виду та речка Киртас, которая чрез Сыкы- рью сливается с Сыгвой — она слишком далеко отстоит от Березова.
Та же «память» предписывает служилым людям, которые будут на этой заставе, осматривать у всяких проезжих людей мягкую рухлядь по их проезжим грамотам, и если найдется мягкая рухлядь сверх таких грамот, а торговые люди захотят торговать на Сосве и на Кирта- се, то брать с купцов десятую пошлину, и в этом месте «памяти» река Киртас ставится наряду с Соевой[289].
Таким образом, в Березовском уезде устроено четыре заставы для борьбы с торговыми, промышленными и другими людьми проезжими. Теперь московское правительство могло быть спокойным относительно сбора пошлин в таможенных местах: миновать указанные заставы, основанные на трех сибирских дорогах, а других не существовало, не было никакой возможности. Таможенные головы наделены были большими полномочиями в таможенном деле и в то же время за малейшие злоупотребления подвергались жестокой ответственности. Вот почему посадские люди, из которых выбирались головы, с неохотой принимают таможенные посты и постоянно жалуются на тяжесть этой обязанности. Конечно, злоупотребления бывали, но тем не менее с устройством заставы и с учреждением таможенных голов на Соби и Обдоре с 1635 года сборы пошлин в Березовском уезде, по сознанию самого правительства, значительно увеличились, а «книги таможенного сбору» показывают нам, что эти сборы доходили до крупных сумм.
Нужно заметить, что Березов и Собская застава были такими же важными торговыми центрами, как и Тобольск. Сюда летом прибывало множество русских купцов или их приказчиков, для меновой торговли с остяками, вогулами и самоедами; при этом они останавливались на Собской заставе и здесь разменивались товарами с инородцами, другие отправлялись для той же цели в Березов, в Обдорск и в Мангазею. Торговля в этих местах несравненно более доставляла барышей русским людям, чем в Тобольске, где им, как я упоминал, приходилось более покупать, чем продавать; здесь они сбывали инородцам разные дешевые вещи русского изделия и даже поношенные порты и рубахи, а взамен получали соболей и бобров. Конечно, не для одних инородцев русские купцы привозили свои товары, но и для русских служилых людей, живших в сибирских городах и острожках. Чтобы иметь понятие о предметах русской торговли, сообщим здесь из собской и киртасской таможенных книг названия некоторых товаров: медные котлы, пуговицы, булавки, колокольчики, чарки, солонки, перстни, оловянные блюда и пуговицы, железные наконечники для стрел, топоры, сковороды, сукно английское и сермяжное, полотно ярославское, зипуны и кафтаны, рубахи мужские и женские, шитые золотом, сапоги мужские и женские сафьяновые и телячьи, рукавицы, подошвы, башмаки, чулки, пояса шелковые и гарусные, шубы бараньи, зеркала, струны, огнивы, масло коровье, мед, воск, ладан, прядь неводная, веревки, нитки, писчая бумага, порох, свечи, мыло костромское, сахар, пряники и пр. Некоторые из этих предметов по тогдашнему времени стоили довольно дорого, например, кафтан «из доброго английского сукна с золотыми снурками» оценен таможенным головой в 5 рублей, а за эти деньги можно было тоща купить пять лошадей; сковорода ценилась в 50 к., пуд меди в котлах —10 рублей, десть писчей бумаги — 24 к. Другие товары поражают своей дешевизной: фунт коровьего масла — 4 к., аршин тонкого ярославского полотна — 6 к., семь женских рубах поношенных — 11 к. и т.п. Со всех этих товаров на Собской, Киртасской и Обдорской заставах взималась государева пошлина: десятая — если товары продавались на заставе, и проезжая (4 к. с рубля) — если купцы везли свои товары в Березов или в Мангазею. Пошлина здесь собиралась преимущественно деньгами, но встречаются примеры, и довольно частые, что брали и натурой.
Вследствие этого иногда попадаются довольно курьезные отметки таможенных голов: «взята на государя десятая пошлина собачьего корма»[290]. Что в данном случае пошлина взята натурой, в этом нет никакого сомнения, ибо когда пошлина с товаров взималась деньгами, то после поименования товара и оценки оного таможенный голова отмечал: «взята на государя десятая пошлина с того товара» 3 алтына или 5 денег и т.п. Из таможенных книг видно, что платеж пошлины натурой или деньгами исключительно зависел от владельца товара — чем хотел он, тем и платил. Поэтому в государевой казне собиралось множество товаров и самых разнообразных: соболи, бобры, кафтаны, сапоги, поношенные рубахи, собачий корм, оловянные и медные пуговицы и др. Теперь спрашивается, куда девались подобные товары, какое из них делалось употребление? Ответом на этот вопрос служат самые определенные указания; только мягкая рухлядь отсылалась в Москву, все же другие товары или распродавались теми же таможенными головами и целовальниками, или же ими уплачивалось жалованье служилым людям. Как ни мелки были пошлины, взимаемые на Обдорской, Собской и Киртасской заставах, тем не менее в течение лета их собиралось на значительную сумму, особенно со времени учреждения на этих заставах таможенных голов и целовальников: в 1625 году на первых двух заставах собрано всяких пошлин на 404 р. 39 к.[291], но в 1641 году уже собрано на 950 р. 3 к.[292]. К сожалению, мы не можем точно определить сумму пошлин, собираемых в течение лета на заставе Киртасской, мы видели только одну таможенную книгу с этой заставы, да и та настолько ветха, что трудно было читать оную, а тем более сосчитывать по ней пошлины, притом же половина этого документа совсем уничтожена. Впрочем, почти наверное~мож- но определить, что сумма пошлин с Киртасской заставы не превышала 50 рублей; из прочитанной нами части упомянутого документа видно, что на этой заставе русские купцы не останавливались для торговли, а проезжали далее в Березов и в Мангазею; вследствие этого с них здесь взималась только проезжая, или печатная (с проезжих 1рамот), и головная пошлина, которые не могли составить значительную сумму[293].
Березовская таможня собирала еще более пошлин, чем Собская и Обдорская, и к концу царствования Михаила Федоровича этот сбор значительно увеличился. Так, в 1625 году в Березове собрано всяких пошлин на 653 рубля, в 1629 году — 1814 рублей, в 1643-м — более двух тысяч рублей. Другие денежные статьи доходов города Березова были незначительны: таких доходов собиралось в год рублей на 50, на 100, не более. Что же касается расходов в этом городе, то они хоть и были значительны, тем не менее в конце царствования Михаила Федоровича с излишком покрывались местными денежными средствами даже помимо ясака. Главная статья расходов в Березове, как и в других сибирских городах, это хлебное и денежное жалованье ружникам, оброчникам и служилым людям. С 1628 года и до конца обозреваемого нами периода хлебного жалованья ежегодно выходило несколько более 3000 четвертей, а денежного — от 1350 до 1500 рублей. Но несомненно, что ранее этого времени того и другого жалованья выплачивалось гораздо более, потому что число служилых людей с 1628 года в Березове значительно уменьшилось[294].
Но мягкой рухляди — ясака и поминков — с инородцев Березовского уезда всевда собиралось на большие по тому времени суммы: в 1628 году собрано на 3887 рублей, в следующем году — на 3654 рубля, в 1643 году — на 1552 рубля[295].

<< | >>

↑

Источник: Буцинский, П.Н.. Заселение Сибири и быт первых се насельников. 2012

Еще по теме ГЛАВА VII Пелым и его уезд (1593—1645 гг.):

- Альтернативная история - Античная история - Архивоведение - Военная история - Всемирная история (учебники) - Деятели России - Деятели Украины - Древняя Русь - Историческая литература - Историческое краеведение - История Востока - История древнего мира - История Казахстана - История наук - История науки и техники - История России (учебники) - История России в начале XX века - История советской России (1917 - 1941 гг.) - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - История стран СНГ - История Украины (учебники) - История Франции - Методика преподавания истории - Научно-популярная история - Новая история России (вторая половина ХVI в. - 1917 г.) - Периодика по историческим дисциплинам - Публицистика - Современная российская история - Этнография и этнология -