Россия к началу xx века

Российская империя стала больше и

стала меньше. Больше — потому что по сравнению с концом XVIII в.

Меньше же Россия стала потому, что скорость передвижения на дальние расстояния увеличилась в среднем в 4—5 раз. Даже частичное использова- ние железных дорог и паровых судов позволило, например, А. П. Чехову в 1890 г. добраться из Москвы до Сахалина меньше чем за три месяца.

С введением в действие Великого сибирского пути пересечь Россию ста- ло возможно примерно за две недели. К 1904 г., когда была закончена ветка Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) от Харбина до Порт-Ар- тура и Дальнего, скорость движения по материку обогнала скорость океан- ских судов: на корабле до порта Дальний нужно было идти 35 суток (напри- мер, из Одессы), а на поезде из Москвы добирались за 16 дней. Зимой 1903/04 г., еженедельно, по понедельникам, средам, четвергам и субботам, из Москвы в Дальний отправлялись роскошно оборудованные поезда. На 3—4-е сутки пути, в полдень, поезд прибывал в Челябинск, на 8-е, утром, — в Иркутск, затем 4 часа длилась переправа на пароме через Бай- кал (73 км). В полдень на 12-е сутки — пограничная станция Маньчжурия, затем 5 суток — по КВЖД. Непрерывным движение по линии Петер- бург — Владивосток стало в октябре 1916 г. с открытием в Хабаровске моста через Амур.

289

Результаты территориальной экспансии России недостаточно рассматривать только как простой рост размеров. В стране, где экономика основывалась на сельском хозяйстве, освоение плодородных земель означало рост экономического потенциала страны, тем более что происходило постепенное перемещение крестьян в благоприятные для земледелия лесостепную и степную зоны. В течение века численность населения в этих зонах увеличилась от примерно 1/2 до почти 2/3 всего населения Европейской России^'. Кроме того, хотя Россия и не могла сразу использовать все богатые природные ресурсы новоприобретен-ных территорий, была создана возможность их использования в будущем — в XX в.

Однако огромный запас земель тормозил интенсификацию хозяйства, поскольку позволял продолжать развитие его по экстенсивному пути. А экстенсивное развитие мало стимулировало и промышленность, и рационализацию земледелия. Таким образом, вслед за французским историком Ф. Броделем, высказывавшемся об Америке, о России можно говорить, что ее «бескрайность... играла разные роли, говорила на разных языках. Она была тормозом, и она же была стимулятором, ограничением, но также и освободительницей».

Население. В 1897 г. была проведена первая подробная всероссийская перепись, материалы которой до сих пор представляют не только исторический интерес. С ними сравнивают все последующие переписи, вплоть до переписи 2002 г. До нее основным источником общегосударственной статистики были ревизии, направленные на исчисление количества податного населения. Перепись же ставила своей целью «подробное исследование семейного положения, возрастного состава и занятий всего населения». Ее материалы были изданы для публичного пользования.

По переписи 1897 г., население Российской империи составило почти 130 млн человек (для любителей точных цифр — 128 924 929). При этом плотность населения была неравномерной: от 84 человек на кв. версту в Польше и 83,2 в Москве до 1 человека на 2 кв. версты в Сибири и Архангельской губернии. В Европейской России в среднем плотность населения не превышала 22,2 человека на кв. версту. Страна по-прежнему оставалась сельской — горожан в России было всего 13%. Да и сами города в основном представляли собой небольшие, по нынешним меркам, населенные пункты — от 5 до 20 тыс. жителей. Только 19 городов имели население больше чем 100 тыс. человек, а особо выделялись столицы — Петербург

290

и Москва, «города-миллионеры» с населением соответственно 1 млн 267 тыс. и 1 млн 36 тыс. человек. В этих городах уже были электричество и

телефон, но естественно не для всех.

Взглянем на среднестатистический «город N» начала XX в. В нем около 20 тыс. жителей. Они живут примерно в 2000 домов, по 9—10 человек в каждом. Четыре из каждых пяти домов — деревянные. В городе 12 церквей, 13 учебных и одно благотворительное заведение, больница, аптека, 35 трактиров и 18 «пивных лавок и винниц». В «городе N» скорее всего есть вечернее освещение улиц (87% городов к 1910 г.), может быть водопровод (20%) и вряд ли есть канализация (5%). Примерно каждый второй город располагает клубом или «народным домом», своей типографией и

(библиотекой; каждый третий — театром282 .

«Есть блаженное слово — провинция, есть чудесное слово — уезд. Столицами восторгаются, восхищаются, гордятся. Умиляет душу только провинция.

Небольшой городок, забытый на географической карте, где-то в степях Новороссии, на берегу Ингула, преисполняет сердце волнующей нежно-стью, сладкой болью.

— Потерянный, невозвращенный рай!

...В Царствие небесное будут допущены только те, кто не стыдился не-вольно набежавших слез, когда под окном играла шарманка, в лиловом бре-ду изнемогала сирень, а любимейший автор — его читали запоем — был не Жан-Поль Сартр, а Всеволод Гаршин.

Держался город на трех китах: Вокзал. Тюрьма. Женская гимназия.

Шестое чувство, которым обладал только уезд, было чувство железной дороги» (Дон-Аминадо)283.

Сословия. Социальную структуру империи было бы очень интересно построить по уровню доходов, хотя до сих пор точные сведения о доходах разнотипны. Можно все же отметить, что в 1904 г. реально богатыми в России были немногим более 26 тыс. «юридических и физических лиц» — их годовой доход превышал 10 тыс. рублей в год. Большую часть их состав-ляли владельцы и предприниматели. Чиновников в этой группе было только 332 человека — это высший уровень, первые три класса неотмененной Та-бели о рангах. Министры, например, получали официально более 20 тыс. рублей в год. Лиц «свободных про-фессий» было еще меньше: 134 врача, 98 адвокатов, 10 нотариусов и 13 литераторов.

К «зажиточным», или, точнее сказать, «имущим», можно отнести при-мерно 404 тыс. юридических и физи-

291

ческих лиц — именно столько получали доход больший, чем 1000 руб. в год284. Такую сумму мог получать младший офицер, учитель гимназии, чи- новник средней руки.

Крестьянская семья имела средний доход около 190 руб. в год, рабочая — в среднем по России около 200 руб. (но в дорогих для жизни столицах больше: в Петербурге — более 300 руб., в Москве — более 250). Много это или мало? С точки зрения возможности купить продовольст- вие — много. Фунт хлеба в то время стоил 2 копейки (чуть больше 5 копеек за килограмм), мясо — около 30 копеек за килограмм. С точки зрения не- обходимости покупать «мануфактуру» и оплачивать жилье — сумма неве- лика. Квартира в столице (с водой и дровами), например, обходилась в год в 17,5 руб. Прожиточный минимум, определенный одной из комиссий по улучшению быта рабочих, составил в 1904 г. 17 руб. в месяц для одинокой женщины, 21 руб. для одинокого мужчины, а для семьи, в зависимости от состава, 30—38 руб. в месяц. В деревне дополнительным, но важным пока- зателем была цена земли: в 1900 г., чтобы прикупить десятину земли, в Крестьянском поземельном банке нужно было заплатить 83 руб., а в 1904 г. — уже 112.

В Российской империи сохранялась сословная структура: ее границы не смогли размыть и полвека всевозможных перемен. Тем не менее исследова- тели российского общества постоянно говорят о трудностях адекватного анализа общества на основе его сословной структуры.

Крестьянство — огромный мир России, ее основа и подавляющее большинство. И хотя на протяжении всего XIX в. доля крестьян медленно снижалась с 90 до примерно 80% всего населения, они все равно составля- ли более 100 млн человек, живущих в 525 тыс. сел и деревень. Одно из до- казательств положительного характера Великих реформ: увеличение сель- ского населения во второй половине XIX в. идет не за счет роста и так вы- сокой рождаемости (самой высокой в Европе), а за счет снижения смерт- ности (впрочем, тоже самой высокой в Европе). Но рост населения для общинников российского центра означает падение среднего душевого наде- ла, т. е. главного средства поддержания минимального жизненного уровня. В среднем душевой надел уменьшается с 4,8 десятин до 2,6, а в Тульской и Курской областях — аж до 1,6—1,7 десятин. Отсюда рождается проблема земли и новый термин, ставший привычным для начала XX в.: «оскудение центра», или, прямо говоря, обеднение крестьян центральных |уберний.

У крестьян все еще остается вера в «черный передел» помещичьих зе- мель, но статистика показывает, что реально такой передел проблемы ре- шить не мог. Складывается парадокс: земельный голод назревает в самой редко населенной стране Европы. Сказывалась консервативность крестьян- ства. Она видна и в привязанности к месту (в 1885—1900 гг. даже при пра-

292

вительственной поддержке в богатую землей Сибирь переселилось около 1 млн крестьян, т. е. 1%), и в способах обработки земли, мало изменившихся со нремен крепостного нрава.

Характерно, что устойчивость трехполья связана с тем, что этот способ использования земель крестьяне соотносили со (Пятой Троицей. примем агитация за многополье воспринималась почти как антихристианская. Уро- жайность росла медленнее, чем население, а в конце XIX в. в деревне на- чался аграрный кризис. Дешевый американский хлеб сбил цены на мировом рынке, производство ржи и овса стало невыгодным. Именно тогда в рус- ской деревне с невиданным размахом стали распространяться посадки кар- тофеля: они выросли на 500%, и нелюбимые со времен «картофельных бун- тов» клубни стали «вторым хлебом». Формой борьбы с малоземельем стал отток крестьян в города, не только на «отхожие промыслы», но и на фабри- ки. Рабочий того времени имел в целом лучший ежегодный доход, чем крестьянин. Именно поэтому многие крестьянские семьи получали (и наме- ренно создавали) дополнительную опору в городских родственниках.

Рабочие, по официальной статистике 1897 г., составляли более 7 млн че- ловек, из них фабрично-заводские — около 2,5 млн. Появление этой соци- альной группы еще не становится качественным показателем развития капи- тализма в России: кривая роста численности рабочих во второй половине XIX в. пока повторяет кривую роста общей численности населения. Только к концу XIX в. начинает появляться особый слой потомственных рабочих. Московский профессор Эрисман в 1890 г. писал о том, что можно говорить об особом «рабочем сословии». В советское время историки для того, чтобы показать «пролетаризацию» России, «набирали» на рубеже XIX—XX вв. до 14 млн рабочих, точнее, тех, кто продавал свой труд285.

Но перепись 1897 г. в особое сословие рабочих не выделяет. Подавляю- щее их большинство относят к крестьянам (в Московской губернии, напри- мер, 94%). Действительно, обследование предприятий, в первую очередь фабрик, дает картину причудливой смеси занятий и состояний рабочих. Статистика по одной из московских ситценабивных фабрик показывает, что почти 12% рабочих вели самостоятельное сельское хозяйство и уходили на полевые работы. Более 60% не уходили на работы, но их семьи жили в де- ревне и вели сельское хозяйство. Около 16% сдавали свои наделы в аренду или хотя бы владели в деревне постройками. Никакой связи с деревней не имели менее 11% рабочих. В этом делении видны четыре стадии превраще- ния крестьянина в пролетария. На первой — фабричный рабочий (обычно на мелком предприятии) прежде всего мужик-земледелец из окрестной де- ревни, загнанный на производство тяжелыми обстоятельствами и при необ- ходимости покидающий фабрику и возвращающийся к земле. Такой «рабо- чий» зачастую живет в своем деревенском доме и даже еду приносит с со-

293

бой. На второй стадии рабочий уже живет в бараке, объединяется в рабо- чую артель, но семья его в деревне, и на помощь ей рабочий нередко уходит во время самых важных полевых работ. На третьей стадии рабочий заводит семью на месте, поселяется в «семейной спальне» барака, но детей часто от- сылает воспитываться в деревню, к родственникам, которым помогает в ос- новном материально.

Накануне XX в. кажется, что пролетариату до «класса-гегемона» еще очень далеко, но процесс индустриализации идет так быстро, что оконча- тельное формирование настоящего промышленного пролетариата происхо- дит в течение первых десятилетий этого века.

«Буржуазия» как особое сословие в России не существовала. Это евро- пейское понятие для России было достаточно размытым. Торгово-промыш- ленный мир страны долгое время составляли представители купеческого со- словия, которых к 1897 г. было в пять раз меньше, чем дворян, — четверть миллиона, 281 251 человек. Однако уровень промышленного развития Рос- сии на рубеже веков уже не зависел от числа купцов и не характеризовался им. «Секрет» в том, что с 1898 г. занятие «промыслом» уже не требовало обязательного купеческого звания: достаточно было платить специальный налог. Промышленниками стали и дворяне, и мещане, и «капиталистые крестьяне», от которых пошло обиходное «капиталист».

«Субъектом торговой и промышленной деятельности являлся не «ку- пец» с сословной точки зрения, а торговец в тесном смысле этого слова или промышленник. В условиях жизни прошлого времени он далеко не всегда был наследственным владельцем своего дела, а большею частью начинал свое дело сам. Число предприятий, насчитывавших несколько десятков лет существования, было вообще не так велико, а имевшие столетний стаж пыли наперечет» (Л. Бурышкин)287.

«Купечество» в начале XX в. остается скорее нарицательным названи- ем, чаще говорят «торговец», «промышленник», «банкир», выделяя род занятий предпринимателя. Непосредственно в купечество записывались (и для этого соглашались платить особые налоги), чтобы получить сослов- ные привилегии. Для крестьян, мещан, лиц иудейского вероисповедания ку- печество давало ряд существенных льгот, таких, как свобода перемещения (не нужны становились «увольнительные свидетельства» от крестьянского или мещанского общества), снятие некоторых ограничений (для иудеев — черты оседлости, процентных норм и т. п.).

294

Дворянство составляло 400 000 семей, из них помещиков — около 100 000 семей. По переписи 1897 г., в России было 1 221 939 потомствен- ных дворян — примерно 1% населения. Кроме того, еще почти полмилли- она (486 963) — дворян личных288.

Цифры эти на протяжении XIX в. остаются стабильными, но на самом деле происходят серьезные качественные изменения сословия. Опора слу- жилого дворянства традиционного общества — землевладение — тает хотя и медленно, но верно. Оно уменьшается ежегодно больше чем на 500 тыс. десятин (точнее — на 0,68 млн). Привычка «жить с земли» заставляет по- мещиков искать новые пути извлечения доходов. Не все вслед за упоминав- шимся в прошлых лекциях А. Н. Энгельгардтом могут устроить у себя об- разцовое хозяйство. Землю закладывают, сдают в аренду и продают. Вот почему так типична для эпохи ситуация чеховского «Вишневого сада», и для каждого сословия совершенно по-разному звучат классические слова: «Вся Россия — наш сад». К 1905 г. у дворян оставалось около 42 млн десятин по сравнению с 79 млн в 1861-м. Крестьяне имеют 160 млн десятин да еще арендуют 20—25 млн. Дальше процесс пошел еще быстрее: к 1916 г. «хо- зяйства крестьянского типа» владеют уже 90% всей российской пашни и 94% скота. Дворянство ищет новые пути, пополняя чиновничество (в Рос- сии около 450 тыс. людей на государственной службе), армию, земства, уходя в искусство, в люмпены и в революцию. Как политическая сила, как класс землевладельцев дворянство свои позиции теряет.

И над всей социальной пирамидой особняком стоят император и его семья. В 1897 г. во время переписи, в графе «род занятий» царь и царица записали соответственно: «Хозяин земли русской» и «Хозяйка земли рус- ской». Если брать только личные доходы царской семьи, то они складыва- лись из 11 млн рублей, ежегодно ассигнуемых Государственным казначейст- вом, 2,5 млн ежегодных доходов от удельных имений и процентов от капи- талов в английских и германских банках — всего около 20 млн рублей в год (на личные нужды императора тратилось 200 тыс. руб.). Был еще «мерт- вый капитал» — драгоценности дома Романовых, собранные за три века царствования и в начале XX в. оценивавшиеся в 160 млн руб. 289

Государственное устройство. Закон гласил: «Император российский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться власти его не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает». Божественное проис- хождение монархии не только делало ее неподконтрольной простым смерт- ным, но и налагало на монарха ответственность за свой народ перед Богом. Таким образом, в руках монарха оставались высшая власть и высший суд, хотя чересчур длинные вертикали власти вынуждали «Хозяина земли рус- ской» заниматься довольно мелкими вопросами. Известный французский историк Леруа-Бюлье приводит пример царских забот в 1898 г.: «15 мая

295

Его Величество император Всероссийский соизволил дать свое согласие на создание в больницах города Нижний Новгород четырех коек, предо- ставляемых старикам, на сумму 6300 рублей, пожертвованных вдовой генерала Д.».

При императоре существовал Государственный совет, однако его роль — совещательная. Даже сильная оппозиция «исправительному дви- жению» Александра III, составлявшая в Госсовете большинство, не могла существенно повлиять на решения императора но проведению своих взгля- дов на обустройство России. Еще один высший правительственный орган — межведомственный Комитет министров — был учреждением, ко- торое, но выражению его председателя С. Ю. Витте, «весьма мало служило к объединению правительства, в него вносилась масса административного хлама — все, что не было более или менее точно определено законами, а также важные законодательные акты, которые рисковали встретить систе- матическое и упорное сопротивление со стороны Государственного совета». Высшим органом суда и надзора в России был Сенат, обладавший правом пересмотра решений местных судов, а также рассматривавший дела об «упущениях» и «противонравственных поступках» судей.

Самой устойчивой оказалась в России исполнительная система, состоя- щая из министерств, важнейшие из которых весьма торжественно отметили свои столетние юбилеи в начале XX в. Бюрократия в России к началу XX в. составляла 385 тыс. человек, т. е. один чиновник на семь жителей России. Это означает, что даже с учетом роста населения бюрократическая прослойка по сравнению с концом XVIII в. увеличилась в 7 раз.

Развитие индустриального общества, становление рынка труда, включе- ние России в систему мировой экономики порождали новые черты государ- ственного устройства. Такими чертами стали прежде всего упрочение вы- борных органов местной власти и попытки государственного управления экономикой.

С исчезновением крепостнических отношений крестьяне получили воз- можность решать свои насущные общественные дела самостоятельно. Сель- ский сход — шумное собрание взрослых членов общины — выбирал ста- росту, а также сборщика податей, десятских и сотских (представителей от 10 и 100 дворов для выполнения мелких полицейских и общественных обя- занностей). Сход решал вопросы раскладки налогов, передела общинных земель, занимался мелкими полицейскими делами. Несколько селений — волость — время от времени собирались на волостной сход. Здесь утверж- дались важнейшие приговоры сельских сходов, выбирался волостной стар- шина, отвечавший за сохранение в воKости «спокойствия и благочестия», а также определялись представители для выбора земских гласных. Важным лицом в каждом волостном правлении был писарь, через которого шло все

296

делопроизводство. Важно отметить, что деятельность сходов контролирова-лась государством при помощи земских участковых начальников.

Местными хозяйственными делами занимались земства — органы уезд- ного и губернского самоуправления. Экономической основой их существо- вания и деятельности был собственный бюджет, составлявшийся из местных налогов и сборов. Земство определяло необходимые расходы на местное хо- зяйство, образование, здравоохранение, но каких-либо политических функ- ций было лишено. Попытки наиболее решительных земских деятелей хода- тайствовать о придании земствам хотя бы законосовещательной функции оканчивались неудачей даже при либеральном Александре II. Более того, правительство считало нецелесообразным проведение общероссийских зем- ских съездов, создание какого-либо координирующего центрального зем- ского органа. Это рассматривалось как попытка приблизиться к конститу- ции — несвоевременной для Александра II и совершенно неприемлемой для Александра III.

Основным проводником государственного регулирования развития рос- сийской экономики именно на рубеже веков стал С. Ю. Витте, с 1893 г. — министр финансов (в чьем ведении была и промышленность), позже — председатель Комитета министров и член Государственного совета. Исто- рики говорят о «системе Витте» в области управления экономикой и финан- сами. Сам же Витте вспоминал: «Сделавшись механиком очень сложной машины, именуемой финансами империи, нужно было быть дураком, чтобы не понять, что машина без топлива не пойдет... Топливо — это экономиче- ское состояние России». Вот почему он уверял императора в том, что страна «нуждается в... объединенном и твердом руководстве в области торго- во-промышленной политики». Витте был одним из первых, кто понял, что Россия выросла из рамок земледельческого государства. Ему вторил его ближайший помощник В. И. Ковалевский. Ковалевский считал, что земле- дельческие страны обречены на «бедность и политическое бессилие», что «мириться с положением колоний и житниц можно только под давлением жестокой необходимости». В связи с этим чисто земледельческая идеология развития государства должна быть отвергнута, а вместо нее нужно стре- миться к равновесию сельского хозяйства и промышленности как залогу мо- щи и независимости государства.

При Витте началось решительное преобразование государственного уп- равления торгово-промышленной политикой страны. Была разработана и проводилась в жизнь специальная программа конкретных мер, нацеленных на достижение не только удовлетворения внутреннего спроса, но и конку- рентоспособности на международном рынке. Эта программа возводилась в ранг «национальной политики». Самым известным из мероприятий Витте стало проведение в 1897 г. денежной реформы с введением в обращение зо-

297

лотого стандарта: 1 кредитный рубль = 66 2/3 копейки золотом (или «цар- ский» золотой червонец = 15 рублей). Эта реформа утвердила доверие к

русскому рублю как твердой валюте и усилила приток в русскую промыш- ленность иностранных капиталов.

«Если русский рубль не пал до 50 копеек в разгар несчастной войны на Дальнем Востоке и последовавшего за ней революционного брожения, если он сохранил всю свою покупательную силу, то этим Россия обязана своевре- менно проведенной монетной реформе, проведенной, как хорошо известно, не без малого труда»290.

При Витте была изменена система налогообложения — так, что в казну на нужды промышленности стало поступать заметно больше средств, прав- да, за счет «напряжения платежных сил страны». Одним из наиболее удач- ных приемов Витте по «сравнительно честному отбору денег у населения» стало введение «казенки», т. е. монополии государства на продажу водки. Частные лица могли производить спирт и водку, но продавать их могли только государству. Разница в цене была настолько велика, а спрос на- столько высок, что винная монополия стала одним из основных источников покрытия бюджетного дефицита.

Еще одним направлением политики Витте было поддержание протекци- онистских таможенных тарифов: отечественные товары защищались от ино- странной конкуренции дополнительными сборами на ввозимые товары, а вывоз товаров из России поощрялся.

Эти и многие другие мероприятия необычайно деятельного С ,Ю .Витте (банки, переселенческое дело, рабочее законодательство) действительно позволили России приблизиться к уровню самых развитых стран, но до- гнать, как планировалось, а уж тем более перегнать их к началу XX в. не удалось. Более того, исследователи «системы Витте» отмечают, что искус- ственное вмешательство в экономику для поддержания еще не окрепшей ча- стной инициативы препятствовало развитию естественных капиталистиче- ских отношений в стране291. Экономика государства укреплялась, но эконо- мика общества оставалась в нестабильном положении переходного периода.