Константин Аксаков «передовой боец славянофильства»

Дети известного писателя Сергея Аксакова росли в дворянской усадьбе, «в патриархальном быту, крепкие старинным обычаем, вблизи народа, обвеваемые преданиями прошлого, на лоне деревенской природы»137.

157

Образ России, увиденный в детском сне: «площадь Красная и Минин весь в цепях перед Кремлем», не оставлял его с семилетнего возраста до конца жизни. Ощущение несовершенства действительности привело К. Аксакова, студента словесного отделения Московского университета, в кружок Станкевича, где молодые люди искали ответы на непростые вопросы жизни в философии Канта, Фихте, чуть позже — Гегеля. Несколько лет молодой Аксаков «гнул и натягивал» гегелевские постулаты «на вящее прославление русской земли» (как говорил его младший брат Иван). Даже его диссертация о Ломоносове была построена на принципе гегелевских логических триад.

Однако к началу 40-х гг. Константин отошел от друзей-западников из-за их чрезмерно критического отношения к России и вошел в кружок московских славянофилов. Разрыв-прощание с западником Герценом был театрально-эффектным, посреди улицы, с объятьями и проникновенной речью о патриотическом долге, возобладавшем над личными симпатиями. При этом Константин Аксаков, получивший прозвище «передовой боец славянофильства», никогда не опускался до брани и высмеивания своих оппонентов. Например, в стихотворной полемике с обрушившимся на западников Н. Языковым (клеймившим оппонентов: «вы все — нерусский вы народ») Аксаков отстаивал «открытый бой», ибо «и прежде руку подавали друг другу Главк и Диомид». К середине 40-х гг. у Константина Аксакова сложилась определенная историко-философская система, отстаивать которую он был готов с огромным эмоциональным подъемом. А. Герцен писал о нем: «...он за свою веру пошел бы на площадь, пошел бы на плаху, и когда это чувствуется за словами, они становятся страшно убедительны». В основе воззрений Аксакова лежало представление о традиционном разделении на Руси общества («народа», «земли») и государства.

Восстановление московского периода русской истории на прахе петербургского, возвращение основанной на православии «внутренней правды» из народных глубин к «верхам» — вот идеал Аксакова. Даже в его стихах и пьесах (например, «Князь Луповицкий, или Приезд в деревню», 1851 г.) пропагандистского дидактизма больше, чем искусства. С осени 1843 г.

158

Константин Аксаков перешел к «практическому применению» своих воз-зрений. Для этого он отрастил бороду и стал появляться на людях в зипуне и мурмолке. С одной стороны, это было сочтено проявлением оппозицион-ности режиму, но с другой, как острил П. Я. Чаадаев, «народ на улицах принимал его за персиянина». После европейских революций 1848— 1849 гг. Аксаков объяснял свой наряд так: «Фрак может быть революци-онером, а зипун — никогда. Россия, по-моему, должна скинуть фрак и на-деть зипун — и внутренним, и внешним образом»158. В самом начале эпохи Великих реформ К. Аксаков постарался донести свои идеи непосредственно до императора Александра — в записке «О внутреннем состоянии России», но одновременно и до читающей России — через газету «Молва». Ее негласным редактором и автором лередовых статей Аксаков был с 1857 г. До вожделенной отмены крепостного права Аксаков не дожил: он не выдержал смерти горячо любимого, бук-вально боготворимого «отесиньки», «отца и друга».

,