Византийская риторика

Византийская риторика сохраняет классическое строение и систему категорий позднеантичной риторики. Византийская система общего образования, в отличие от западноевропейской была светской: византийские университеты (в Константинополе, в Фессалониках, до арабского завоевания — в Бейруте) были государственными учебными заведениями, а частные общеобразовательные школы (мужские и женские) давали солидную подготовку в Законе Божием, классической литературе, теоретических науках.

Тривиум грамматики, логики и риторики; квадривиум арифметики, геометрии, музыки (гармонии), астрономии; физические науки: физика, механика, оптика, география, зоология, ботаника, минералогия; философия (метафизика) и практические светские науки: домоводство, медицина, косметика, право и, разумеется, богословие составляли общее образование [72].
Поскольку средневековое православное богословие четко разграничивает предметы духовные и светские[73] [74] [75] [76] [77] [78], в Византии принципиальная для западной школьной науки проблема единой системы исходных положений всего комплекса знаний8 была не столь актуальной, как на Западе. Это различие и даже противопоставление подчеркивается наиболее авторитетными Отцами Церкви: «Эллинские мудрецы много рассуждали о природе — и ни одно их учение не осталось твердым и непоколебимым, потому что последующим учением всегда ниспровергалось предшествующее. Посему нам нет и нужды обличать их учения: их самих достаточно друг для друга к собственному низложению»
В систему образования входила вся классическая греческая литература (поэтическая, ораторская, научно-философская, историческая) наряду с литературой христианской. Оценка литературного произведения осуществлялась в единой системе отработанных категорий риторики. Разработке проблемы литературных жанров, индивидуального стиля, сопоставительно-стилистического изучения классической античной и христианской литературы посвящены сочинения византийского государственного деятеля, богослова, философа, логика, историка, главы Константинопольского университета Михаила (Константина) Пселла (1018-1078).
Риторическое учение о стиле технично, ибо задача состоит в объяснении того, какими средствами оптимально достигается реализация замысла. Поэтому основное содержание элокуции — словесный инструментарий, который соответствует замыслу, цели и содержанию речи. В эллинистической риторике, в отличие от софистов и Платона, центральной категорией риторического стиля и, соответственно, риторического анализа была уместность (тгр ёпши):
«Мне остается еще один вопрос — об уместном. Действительно, уместность должна присутствовать и во всех остальных формах; и если какое-нибудь произведение несовершенно в этом отношении, то оно несовершенно если не во всем, то в самом главном. Здесь не место рассматривать это понятие в целом, ибо такое рассмотрение глубоко и требует многих рассуждений. Однако надо сказать, сколько возможно, пусть не обо всем и даже не о большей части, но хотя бы о том, о чем зашла речь.
Если общепризнано, что уместность — это то, что соответствует данным лицам или предметам, тогда, подобно тому как один выбор слов будет уместен для данного содержания, а другой неуместен, точно так же и соединение слов. Примером тому может служить сама действительность. Я имею в виду то, что ведь не одни и те же употребляем мы соединения слов, когда сердимся и когда радуемся, когда сетуем и когда страшимся, когда постигнуты каким-нибудь горем и несчастьем и когда предаемся размышлению, не смущаемые и не печалимые ничем. Я говорю это ради пояснения и примера, немногое о многом: ведь если захотеть перечислить все виды уместности, то причин их окажется бесчисленное множество. Из них я назову лишь одну, самую обычную: одни и те же люди, в одном и том же состоянии духа, рассказывая о событиях, которых они были свидетелями, не обо всем говорят оди- 1

наковыми соединениями слов, а невольно подчиняются естественному стремлению и подражательно предают рассказываемое даже самым соединением слов. Присматриваясь к этому, должен и хороший поэт, так же как и хороший оратор, подражать тому, о чем он говорит, не только подбором слов, но и их соединением» 1.
Прекрасное — модель, норма соотнесения общепризнанного приема с соответствующим общепризнанным типом содержания. Норма прекрасного устанавливается сопоставительным изучением и оценкой компетентными критиками классических авторов, стиль которых обладает неодинаковым достоинством в различных составляющих: один лучше повествует, другой лучше возбуждает сострадание. Достоинство стиля конкретного произведения или автора определяется правильным выбором классических образцов для подражания и искусством уместного воспроизведения выработанных
2
ими технических приемов речи .
По Михаилу Пселлу («О сочетании частей речи» [79] [80] [81] [82] [83]), стилистическая задача писателя — сочетание красоты и наслаждения, потому что существуют произведения красивые, но «лишенные приятности», приятные, но лишенные красоты. Черты стиля, дающие сочетание красоты с приятностью, — лад, ритм (изменение) и «сопутствующая всем уместность»:
«Ведь слух услаждается, во-первых, красивыми ладами, затем —
4
ритмами, в-третьих, изменениями, а во всем этом — уместностью» .
Уместность сохраняется как ведущая категория, определяющая качество стиля, но само понятие уместности переводится Пселлом в план экспрессивной функции речи:
«Хороший ритор должен для всякого душевного состояния находить то, что в этом состоянии уместно: если его волнует одна какая-то страсть, то речь должна быть однообразна, если же он во власти
нескольких страстей, то и речь его должна придерживаться одного
5
какого-то порядка и сочетания слов» .
Если у Дионисия выбор слов определяется содержанием речи и ожиданиями аудитории («одни и те же люди, в одном и том же состоянии») — этичностью, то у Пселла — отношением говорящего к содержанию речи, выразительностью. В этой связи понятно, что лад — мелодия как своего рода константа дополняется разнообразием — «перестановкой». Поэтому главным конструктивным принципом стиля является не отбор имеющихся языковых средств, а их сочетание.
Слова, по Пселлу, различаются качеством:
«Одни из них крупны, застревают в челюсти; сильно бьют они окружающий воздух, скопом проталкиваются в уши слушателей, шумят в лабиринтовых проходах и потрясают душу (описываю наглядно, чтобы ты лучше представлял их силу); другие слова гладки от природы и ровны, не слишком благозвучны и не увлекают слуха, иные же лежат посредине и удовлетворяют требованиям гармонии, так что не будоражат и не услаждают. Одни из них можно сравнить с зелеными каменьями, другие — с огненными, третьи — со светящимися, а иные — с едва зримыми. Не вместе, а повсюду лежат эти слова. Собирают же их обычно души самые предприимчивые» 1.
Для построения речи необходим отбор слов, но в речи соединяются слова разного эстетического достоинства, различной формы и различного происхождения — высокие, низкие, обычные, красивые, некрасивые.
Отбор слов из лексикона языка и дает как бы ведущую мелодию: св. Григорий Богослов «ввел в свою речь слова, по форме своей округлые, шарообразные, не очень удлиненные, по внешнему виду приятные и милые, по прочности крепкие и легкие»[84] [85]. Но сама по себе совокупность слов еще не создает стиль:
«Ведь кто собрал самые красивые слова, еще не получил нужное для хорошей речи соединение, равно как строитель дома, собрав для постройки бревна, не думает, что этого уже достаточно, чтобы дом получил красивейшую форму» [86].

Соединение слов разного достоинства предполагает такое их размещение и построение, при котором речь как целое образуется уместностью (в указанном выше смысле) соединяемых частей, поскольку слово имеет ту или иную эстетическую ценность само по

себе, но приобретает новое качество только при уместном сочетании: «Отобранные слова нужно соединить наилучшим способом, если правда, что красота не в отборе, а в слаженности». Достоинство отдельного слова в речи зависит от окружения, в котором слово становится частью гармоничного целого, поэтому автор создал прекрасную речь, если использовал те ресурсы языка, которые создают эстетический эффект в сочетании и порядке, определенных уместностью и вкусом:
«Если же этот человек знал, как надо соединять, то он брал разные части, в большинстве своем сами по себе малоценные, затем складывал их как следует, чтобы они были соразмерны, легко смешивал одно с другим, иногда увеличивал размеры с помощью малых частиц, иногда самым крохотным с помощью самых больших придавал какую-то красу, оставляя между ними пустое место, делал непохожее похожим и при несходстве материалов добивался наилучшей гармонии» 1.
Создание целого не ограничивается соединением как таковым, но требует обработки, создания ритмической и синтаксической структуры текста путем «подгонки» синтаксической и композиционной организации высказывания для достижения точности, выразительности и ритмо-мелодической уравновешенности речи:
«Мастер же, занятый обработкой частей своей речи, одно уменьшает и обламывает, прибегая к сокращениям, другое увеличивает, внося
добавления, а иное переделывает с помощью аллегорий и разных фи-
2
гур» .
По мысли Михаила Пселла, изучение стиля отдельного автора, в отличие от сопоставления различных авторских стилей, не может быть до конца рациональным, но предполагает интуитивное и на основе собственного литературного опыта проникновение в стиль произведения:
«Великий же сей отец (св. Григорий Богослов. — А. В.), по сравнению с другими, был особенно внимателен к соединению слов, так что в его речах слова простые, ничем не выдающиеся в разных сочетаниях получают такую яркость, какой никому не удавалось достичь с помощью новых слов. Приемов, от которых у него обычно зависит неописуемая
красота, я не могу уловить и только по неосознанному опыту сужу об
3
этом» . [87] [88] [89]
Однако Пселл указывает на ряд существенных внутренних источников авторского стиля св. Григория Богослова. Во-первых, это характерное для всей речи св. отца Церкви гармоничное чередование статических и динамических фрагментов речи, ритмизованных и прозаических фрагментов текста, постоянство ритмических конструкций и ритмическая уравновешенность фразы, что позволяет св. Григорию Богослову легко строить импровизацию и создает характерный для всего его творчества образ импровизированной речи: «И потому, что бы ни произносил он, в этом сразу уже есть готовая риторика, хотя бы и без его намерения» 1.
«Спонтанность» на деле оказывается продуктом глубоко проработанного систематического и иерархического мировоззрения, которое позволяет определить уместность каждой темы, объем и содержание аргументации, соразмерность компонентов высказывания, исходя из целого:
«Он строит свои речи не так, как большинство, которые не предваряют темы рассуждениями, а так, как, по словам Платона, его бог установил для себя идеи. Ведь Григорий приступает к высказыванию, предварительно расчленив и доведя до конца основную мысль своей речи, так что из-за этого даже импровизация у него бывает заранее продумана. Ведь он быстро заглядывает вперед, и ум его, пробежавшись почти мгновенно, одно опускает, другое принимает, после чего язык, как слуга, разъясняет слушателям то, что было таким путем отобрано» [90] [91] [92].
Таким образом, риторическая эстетика, прекрасное в риторической прозе определяется гармоническим соотношением общего замысла, конкретного замысла, авторского стиля, словесной ткани отдельного произведения.
Цельность мировоззрения, богословская, философская, литературная эрудиция, отказ от классического противопоставления «обы-
о
денного» «возвышенному» в тематике и стиле речи, глубина и сложность содержания при простоте изложения создают то качество прекрасного, которое и обнаруживает Михаил Пселл в творчестве св. Григория Богослова, — авторскую оригинальность[93], стилевую новацию. С утверждения оригинальности как важнейшей категории стиля и начинает свой разбор Михаил Пселл:
«Мне же, по сравнению с ними (другими „бывшими до него риторами”. — А. В.) посчастливилось взять одного из всех, я говорю о Григории, соименнике богословия, который с таким тщанием объединил в своих речах достоинство каждого из упомянутых лиц, что кажется, будто он не у них отыскал и собрал это, а сам собой стал первообразом словесной прелести».
И далее:
«Он же древним не подражал, а изливал все вместе из собственного источника; устремляясь к единой словесной сиринге[94], сделав многое единым, соединив середину с низом, а с серединой верх, ударив потом по ней мысленно и запев такую песнь жизни, какую, говорят, не поет
и лебедь, когда, по мифу, собирается переселиться к своему богу. Григо-
- 2 рии затмил своим голосом природу» .
Стилистический персонализм византийской риторики, открытие языковой личности повлекли за собой значительные последствия в мышлении и методе наук о человеке: само по себе понимание истории связано с идеей новации, оригинального решения, основанного на опыте культуры.
Можно сказать, что если для западной науки о языке, и в частности риторики, проблема состояла в обеспечении содержательного единства философско-теологической доктрины, то для византийской науки проблема состояла в обеспечении единства стиля всей греческой литературы при наличии индивидуально-авторского творчества. При сохранении полной системы античной теории языка и корпуса текстов действительно научной проблемой была оценка развития литературы:
«Попробуем взглянуть с этой точки зрения на византийскую культуру. Когда ей начали заниматься сразу после времен Гиббона, она с непривычки показалась „неподвижной” — и это было, конечно, обманом зрения. Когда к ней пригляделись, она оказалась прямо-таки на редкость подвижной, на редкость разнообразной и переменчивой; один современный специалист усматривает в „страсти к новшествам” одну из кардинальных черт византийского эстетического темперамента. Но, не будучи ни „неподвижной”, ни „нетворческой”, византийская культура представляется уже с самого начала в некотором смысле существенно „готовой”; ей предстоит тончайшее варьирование и всесторонняя реализация изначально данных возможностей, но не выбор себя самой. Она подвержена тончайшим дуновениям моды и являет весьма динамичную смену „периодов”, но не эпох, которые отличались бы по своей [95] [96] глубинной идее, как романская и готическая эпохи; а если мы будем рассматривать все византийское тысячелетие в целом как одну великую эпоху развития культуры, нас должно поразить полное отсутствие чего-
либо похожего на плавную траекторию, идущую от зарождения стиля
1
к его расцвету и затем упадку» .
В Западной Европе к этой проблематике наука сумела обратиться в эпоху Возрождения и на основе византийских образцов, ставших известными на Западе после разграбления Константинополя крестоносцами в 1204 г.

<< | >>

↑

Источник: Волков А.А.. Теория риторической аргументации. 2009

Еще по теме Византийская риторика:

- История русского языка - Лингвистика - Перевод и переводоведение (Английский язык) - Прикладная лингвистика - Риторика - Русский язык - Социолингвистика -