§ 1. Главная идея

Итак, в чем же заключается главная идея Блоха? Смысл бытия открывается в актах, направленных к будущему, которые фиксируются понятием «надежда». Эти акты являются познавательными и аффективными одновременно, ибо создают действительность, к которой обращена надежда.

Блох перенял у Хайдеггера субстанциализацию предлогов и частиц («куда», «к чему», «откуда», «Нет», «Еще-нет» и т. п.), приспособив ее для нужд своей философии. Некоторые исследователи Блоха видят в нем выдающегося мастера немецкой прозы, другие считают его стиль претенциозным и вздорным, скрывающим убожество мысли в тумане словесной эквилибристики. И действительно, чтение его трудов вызывает сожаление о времени, потраченном впустую. Если содержание его высказываний свести к обычной человеческой речи, они оказываются банальными и бесплодными. Но поскольку Блох считал себя марксистом в подлинном значении слова, нельзя пройти мимо его метафизических предложений.

Большая часть текстов Блоха состоит из замкнутых афоризмов, включающих одно или несколько суждений. Многие из них могут считаться выражением существа его философии. Например: «Человек есть то, что у многих находится перед ними. Он неустанно преобразуется в своем труде и посредством него. Постоянно наталкивается на границы перед собой, которые границами уже не являются, едва он их увидит, как уже через них переходит. То, что является аутентичным в человеке и устойчивом в мире, живет в страхе перед тщетой и в надежде на успех»1 «Издавна стремлюсь возвратиться к себе. Но мы не знаем, кто мы такие. Ясно только то, что никто не является тем, кем он хотел бы быть. Отсюда всеобщая зависть по отношению к тем, кто это имеет или к тому, что человеку принадлежит. Но отсюда и радость инициирования того, что ново и начинается вместе с нами.-Постоянно пытаются жить так, чтобы быть в согласии с самим собой»2. «Я есть. Но себя не имею. Поэтому мы становимся. Данное «Я есть» находится внутри. А все внутреннее само по себе темно. Чтобы взглянуть, а тем более увидеть себя и окружающее, надо выйти из себя»3

Вот ядро мысли Блоха, с присущей ей неопределенностью. Большинство написанных им томов переполнены подобной абракадаброй. Из приведенных афоризмов можно реконструировать скелет его философии.

Мир в целом и человек в особенности не являются конечными и содержат разные возможности. Никакие объективные законы, действующие вне человека, не гарантируют реализацию главных возможностей. Их две: тотальное уничтожение и тотальное совершенство. Совершенство есть тождество эмпирического существования и тайной сущности человека и мира. Но нельзя говорить о «возвращении» человека к себе, так как это означает, что совершенство уже было достигнуто прежде, в некоем «золотом веке». Тогда вся предшествующая история космоса и человека была бы историей вырождения, а не совершенствования. А ведь наша сущность, с которой мы должны или можем отождествиться, еще ожидает реализации. Такая реализация зависит от человеческой воли и способности постоянного преодоления границ, какие нам ставит жизнь. Для этого необходима постоянная позитивная ориентация на будущее или надежда. Хотя она и представляет собой аффект, но не только, ибо в ней содержится особый тип знания: надежда открывает мир, каким он может быть на самом деле. Более того, надежда есть качество бытия в целом. В человеческом чувстве выражается стремление к добру и совершенству, оживляющее весь универсум. Посредством человеческой активности реализуется предназначение космоса. Хотя будущего еще нет, но оно не тождественно небытию. Будущее обладает собственным онтологическим статусом как реальная возможность, скрытая в вещах и человеческом отношении к миру. Поэтому призвание философии — пробуждать утопический потенциал человека.

Блох утверждает, что на всех ступенях индивидуального и коллективного развития и во всех формах культуры с самого начала истории люди всегда мечтали о лучшей жизни, о прекрасном мире, о своих необыкновенных умениях и способностях, о жизни без страданий, забот и борьбы. Иначе говоря, они создавали разнообразные утопии. Утопические антиципации можно обнаружить в детских мечтаниях, народных сказках и легендах. Все сказочные архетипы — лампа Аладдина, шапка-невидимка, сапоги-скороходы, волшебный перстень и т. п.— есть выражение человеческой тяги и тоски по утопии. На низшем уровне эти сны наяву относятся к обычным представлениям о счастье, богатстве, славе, сексуальном удовлетворении. В таких мечтаниях люди не стремятся изменить мир, а только получить из него как можно больше для себя. Однако на высшем уровне — в революционных утопиях — речь идет о лучшем мире, а не об увеличении личной доли в его доходах. О том, чтобы счастье одного человека не зависело от несчастья других. Чтобы мир стал не только лучшим по сравнению с существующим, но и абсолютно совершенным, в котором искоренено зло, несчастия и стра дания. То есть речь идет о рае на земле: «Поскольку негативные аффекты ожидания и утопические представления направлены в конечном счете к тому, что является адом в своем окончательном воплощении, постольку позитивные аффекты ожидания или надежда неизбежно имеют оконча- тельным предметом своих интенций рай»4.

Другими словами, утопия в позитивном значении, или «конкретная утопия», означает ожидание абсолютного совершенства, гегелевского конца истории. Утопия есть воля, предметом которой выступает мир в целом как полнота бытия. Причем существуют только две возможности ее воплощения: все или ничего, абсолютное разрушение или абсолютное совершенство: «Ничто тоже является утопической категорией, хотя и крайне антиутопической. Ничто подобно позитивной утопии или родительскому дому, в котором все существует как объективная возможность.

Вся человеческая культура переполнена великими, всеохватывающими и частными утопиями, посредством которых проявляется человеческое стремление к абсолютному благу. Утопические представления можно обнаружить в поэзии и драме, в музыке и живописи. Есть архитектонические и географические утопии (типа «Эльдорадо» или «Эдэма»), есть утопии медицинские — мечтания о вечной молодости, победе над болезнями и физическим несовершенством. Спорт тоже представляет собой область утопии, потому что люди как бы стремятся преодолеть границы, предназначенные природой для человеческого тела. Даже танец, цирк и ярмарка есть выражение постоянной бессознательной человеческой тоски по совершенству. А совершенный мир нам известен из истории религий и всей утопической литературы.

По мнению Блоха, человек по природе является утопически ориентированным существом, воспринимающим будущее в виде никогда не умирающей надежды и веры в совершенный мир. Нет такой сферы культуры, в которой бы отсутствовала утопическая энергия. Поэтому следовало бы ожидать, что и история философии означает такую сферу, в которой утопический размах находит свое выражение. Однако Блох утверждает, что вся домарксистская философия обращалась исключительно к прошлому, а не к будущему. Она довольствовалась объяснением уже готового мира вместо того, чтобы планировать новый мир и учить людей, как в нем жить. Остается неясным, почему же философия оказалась падчерицей во всей духовной культуры: «Теория Платона, по которой любое знание есть исключительно припоминание того, что уже когда-то было воспринятым, и познание, направленное на то, что уже было,— такое понимание философии возрождалось' затем постоянно»6. То же самое относится и к доктринам, которые содержали проекцию окончательного состояния или совершенства мира. Их авторы не могли ничего знать о будущем. Потому представление о конечном состоянии было ложно и содержалось уже с самого начала в исходном абсолюте. Такого типа философии (к ним относится и философия Гегеля) не имеют никакого представления о действительных изменениях и не содержат никакой ориентации на будущее: «Поскольку ультиматум во всей иудеохристианской философии, от Филона и Августина до Гегеля, относилось только к примум, а не к новум, постольку всякое окончательное состояние появляется лишь как повторение исходного или первичного, которое уже осуществилось и было просто потерянным или отчужденным»7 Следовательно, до Маркса философия знала ульти- мум, но не знала действительной новизны, ибо предполагала в самом начале уже актуализованный абсолют. Спасение или совершенство в домарксовой философии понимались как возврат к потерянному раю, а не как битва за будущий рай.

Но, может быть, философии XX в., стремившиеся описать новую реальность (например, системы Бергсона или Уайтхеда), выходят за рамки сложившихся традиций? Ничего подобного. Оказывается, у Бергсона «новое» имеет абстрактный характер, является только антиповтором, да и вся его философия насквозь импрессионистская и либеральноанархистская и не может антиципировать новое. Более того, не только философия, но и все человеческое знание до Маркса было обращено в прошлое, описывало только то, что уже произошло, и было неспособно предвидеть будущее. Капитализм укрепил такую ориентацию, преобразовав все вещи в товары, и «овеществил» мысль. Сведенная к форме товара овеществленная мысль выражается как культ факта или ползучий эмпиризм. В этом пункте Блох просто повторяет мысли Лукача и Франк- , фуртской школы. Фетишизм фактов, плоский эмпиризм, не знающий фантазии и не умеющий подняться до понимания «целого», прикованный к изолированным явлениям, не в состоянии выделить в процессах то, что совершается в ранге «сущности» вещей и мира в целом.

Все замечания Блоха о старой и новой философии ограничиваются банальными общими местами и не содержат никакой попытки анализа. Немного больше внимания он посвящает психоанализу, который, с его точки зрения, тоже выступает как отрицание будущего. Психоанализ важен для Блоха лишь в том отношении, что «философия надежды» хотела бы заменить категорию «бессознательного» категорией «еще-бес- сознательного»,— того, что дремлет в нас как антиципация, но еще не выражено в чувствах или знаках. А во всех вариантах психоанализа бессознательное возникает из наслоений прошлого и ничего нового не содержит. Еще более ярко, чем у Фрейда, ориентация на прошлое выступает у Юнга — «психоаналитического фашиста», который свел всю человеческую психику к коллективной предыстории и провозгласил «ненависть к разуму» в качестве единственного рецепта от болезней современности. Фрейд был либералом и потому хотел осознать бессознательное, тогда как Юнг, напротив, хочет сознательное сделать бессознательным. Что касается А. Адлера, то он рассматривает «прямо капиталистическую» волю к власти как фундаментальный человеческий инстинкт. Однако в сумме все формы психоанализа ориентированы ретро- елективно, поэтому они выражают сознание буржуазии — класса без будущего.

Революционные утопии древности отражали человеческое стремление и даже знание возможного совершенства. А все утопии, возникшие после Маркса, без исключения реакционны. Например, буржуазно-демо- кратическая утопия Г Уэллса «...красит губы моральной губной помадой и симулирует права человека, как будто капиталистическая блудница может заново стать девой, но свобода как утопия западного капитализма есть чистейший хлороформ»8