Маркс и Энгельс, подвергая критике консервативные и реакционные моменты учения Гегеля, выявляли, подчеркивали, творчески перерабатывали, развивали про-
грессивные и революционные тенденции гегелевской философии, создавая в противовес диалектическому идеализму диалектический материализм.
Эту громадную творческую работу в новых исторических условиях продолжил В.
И. Ленин. Он постоянно подчеркивал, что основоположников марксизма больше всего интересовала в учении Гегеля его диалектика. Проблемы диалектики, указывал В. И. Ленин, составляют как бы фокус всей многолетней переписки Маркса и Энгельса. Разумеется, и Ленина больше всего интересовала в гегелевской философии его диалектика. В. И. Ленин считал, что диалектика — душа марксизма, что без диа- лектико-материалистического подхода к явлениям марксизм превращается в карикатуру, в чуждую ему догматическую конструкцию. В этой связи Ленин указывал на необходимость дальнейшего развития марксистской диалектики; с этих позиций изучал он и гегелевскую диалектику. Это диктовалось новыми историческими условиями, условиями борьбы с ревизионизмом, оппортунизмом, реформизмом, догматическим псевдомарксизмом; для всех этих течений в рабочем движении было характерно отрицание диалектики.
Э. Бернштейн, как известно, считал марксистскую диалектику «предательским» элементом в учении Маркса, чем-то вроде западни, в которую вследствие неосторожности попал слишком-де увлекавшийся теоретическими построениями Маркс. Отождествляя диалектический метод Маркса с гегелевской идеалистической диалектикой, отрицая существование материалистической диалектики и саму возможность создания таковой, Бернштейн пытался (вслед за Е. Дюрингом и Н. Михайловским) доказать, будто теория социалистической революции Маркса является умозрительным, искусственным выводом, не имеющим непосредственного отношения к эмпирически констатируемым экономическим и политическим фактам. Это свидетельствует о том, что в основе теоретического отрицания ревизионизмом марксистской диалектики лежала оппортунистическая практика отказа от революционной борьбы против капитализма; реформизм, оппортунистическое приспособление рабочего движения к капиталистическим условиям, естественно, несовместимы с диалектической концепцией развития, согласно которой борьба противоположностей доминирует в коррелятивном
отношении между ними. В. И. Ленин писал по этому поводу в 1899 г., что обвинения Бернштейна против Маркса направлены против диалектики, которая ведет будто бы к «произвольным конструкциям и проч. и проч. Берн- штейн повторяет эти фразы (успевшие до тошноты надоесть уже и русским читателям), не делая ни малейшей попытки указать, в чем состоит неправильность диалектики,— повинен ли в методологических ошибках (и каких именно) Гегель или Маркс с Энгельсом» (5, IV, 201).
В период первой мировой войны В. И. Ленин, как известно, обстоятельно изучал, конспектировал «Науку логики» Гегеля, его философию истории и историю философии, разрабатывая в этой связи важнейшие проблемы диалектики как теории развития, логики и гносеологии. Это был период ожесточенных классовых битв, напряженнейшей борьбы с международным оппортунизмом, который в лице социал-демократических партий II Интернационала, перешедших на сторону воюющих империалистических правительств, практически выявил свою антиреволюционную сущность. Неискушенному в философии читателю ленинских «Философских тетрадей», написанных в разгар войны, в период исторической подготовки социалистической революции в России, может показаться непонятным, к чему было Ленину именно в эти годы заниматься вопросами, столь далекими, казалось бы, от важнейших мировых политических событий. А между тем эти философские проблемы имели существенное отношение к мировым событиям того времени. В статье «Крах II Интернационала» Ленин всесторонне исследует, с одной стороны, экономические и политические причины, а с другой — методологические корни идейного предательства социал-демократических деятелей. Методологические истоки этого ренегатства заключались, как показал В. И. Ленин, в отречении от диалектики, в подмене ее метафизикой, и в частности софистикой и эклектикой. Именно в связи с исследованием методологии социал- шовинизма и оппортунизма вообще становится очевидным, что обращение В. И. Ленина в грозные годы войны к произведениям Гегеля было далеко не случайным. Если в «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин доказал, что философский ревизионизм является специфическим выражением политического отступничества от последовательно революционной марксистской мысли (с этим вы-
водом, как известно, не согласились К. Каутский и другие лидеры II Интернационала), то в своих исследованиях по вопросам диалектики, непосредственно связанных с изучением трудов Гегеля, В. И. Ленин разъясняет, что философский ревизионизм (отрицание материалистической диалектики, переход на позиции плоского эволюционизма) теоретически предваряет и обосновывает политическое ренегатство.
Анализируя «теоретические» аргументы руководителей II Интернационала, пытавшихся оправдать свой переход на позиции империалистической буржуазии, Ленин указывает, что все их аргументы основываются на одностороннем, антидиалектическом истолковании фактов, игнорировании внутренней связи между ними, выдвижении на первый план несущественного, второстепенного. Так, российские меньшевики оправдывали свой переход на позиции поддержки царизма тем, что царизм будто бы вступил в войну для защиты Сербии от австрийской агрессии. Разоблачая это смешение повода и причины, В. И. Ленин писал: «Софист выхватывает один из «доводов», и еще Гегель говорил справедливо, что «доводы» можно подыскать решительно для всего на свете. Диалектика требует всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе» (3, XXVI, 223).
В годы войны В. И. Ленин всесторонне исследует империализм как высшую и последнюю стадию развития капитализма, которая с объективной необходимостью порождает империалистические войны, т. е. войны между империалистическими государствами, борющимися за передел уже разделенного между ними мира. Империалистические войны есть продолжение прежней, довоенной политики соперничества между империалистическими державами, однако в иных, качественно новых формах. В свете ленинского анализа монополистического капитализма до конца выявляется софистический характер аргументации российских социал-шовинистов. «Диалектика Маркса, — отвечал В. И. Ленин этим ренегатам, — будучи последним словом научно-эволюционного метода, запрещает именно изолированное, то есть однобокое и уродливо искаженное,, рассмотрение предмета. Национальный
момент сербско-австрийской войны никакого серьезного значения в общеевропейской войне не имеет и не может иметь» (3, XXVI, 241).
К. Каутский, обеляя немецких социал-демократов и империалистическое правительство Германии, говорил о том, что первая мировая война якобы не является чисто империалистической, поскольку она связана с моментами национально-освободительного движения. «Диалектика,— писал в этой связи Ленин, — превращается в самую подлую, самую низменную софистику!» (5, XXVI, 240). Разумеется, война Сербии против Австрии является национально-освободительной борьбой. Но изменяет ли это сущность мировой войны, в которой сцепились друг с другом крупнейшие империалистические хищники? Каутский рассуждал так, будто бы возможны совершенно «чистые», т. е. исключающие всякие иные моменты, империалистические войны. Данная война не является-де чисто империалистической, и это, мол, оправдывает позицию социал-демократов. Но существуют ли вообще в природе или обществе так называемые чистые, т. е. абсолютно однородные, явления? Само допущение существования таких «чистых» явлений есть грубейшая метафизическая ошибка. И В. И. Ленин писал: ««Чистых» явлений ни в природе, ни в обществе нет и быть не может— об этом учит именно диалектика Маркса, показывающая нам, что самое понятие чистоты есть некоторая узость, однобокость человеческого познания, не охватывающего предмет до конца во всей его сложности» (5, XXVI, 241).
Буржуазные критики марксизма нередко утверждают, будто бы В. И. Ленин вообще начал специальное изучение философии Гегеля только в годы первой мировой войны, о чем-де свидетельствуют его «Философские тетради». Этот аргумент абсолютно несостоятелен.
Уже в статье «Фридрих Энгельс», написанной в год смерти великого друга Маркса, мы находим столь исчерпывающую характеристику гегелевской философии, что она, по нашему убеждению, глубже других раскрывает объективное буржуазно-революционное содержание учения Гегеля, суть которого необходимо отличать от субъективной формы его выражения и, в частности, от некоторых противоречащих ему высказываний самого Гегеля. В философии, как и в политике (а нередко также и в
естествознании и науке вообще), необходимо разграничивать объективный смысл той или иной теории, который зачастую не сознает или не вполне осознает и ее создатель, и те его высказывания, субъективные оценки, относимые им к его собственной теории, к предмету ее исследования, в которых, однако, объективное содержание получает неполное, а иной раз и искаженное выражение. В свете такого разграничения становится очевидной подлинная глубина следующей ленинской характеристики гегелевской теории: «Хотя сам Гегель был поклонником самодержавного прусского государства, на службе которого он состоял в качестве профессора Берлинского университета, — учение Гегеля было революционным. Вера Гегеля в человеческий разум и его права и основное положение гегелевской философии, что в мире происходит постоянный процесс изменения и развития, приводили тех учеников берлинского философа, которые не хотели мириться с действительностью, к мысли, что и борьба с действительностью, борьба с существующей неправдой и царящим злом коренится в мировом законе вечного развития. Если все развивается, если одни учреждения сменяются другими, почему же вечно будут продолжаться самодержавие прусского короля или русского царя, обогащение ничтожного меньшинства на счет огромного большинства, господство буржуазии над народом?» (5, II, 7). Мы видим, что В. И. Ленин предельно четко разграничивает и даже противопоставляет друг другу субъективную настроенность мыслителя (поклонник самодержавного прусского государства) и объективное содержание, основной смысл его учения.
Выводы, которые делали из учения Гегеля его левые последователи, были в значительной своей части чужды самому Гегелю, и, если бы ему пришлось дожить до появления младогегельянства, он бы, по-видимому, публично выступил против их учения, как принципиально несовместимого со всем духом его философии. И тем не менее эти выводы младогегельянцев не были навязаны извне учению Гегеля, не были приписаны Гегелю с целью прикрыться его авторитетом; они действительно следовали из его учения, в особенности из его диалектики, в той мере, поскольку от нее не отступали, ей не изменяли.
Таким образом, в учении Гегеля (впрочем, как и в учениях всех великих философов) заключено несравнен-
но более значительное содержание, чем то, которое непосредственно сознавалось самим философом. Как это ни парадоксально, но действительный смысл учения Гегеля не был полностью ясен ему самому: эта сущность гегелевской философии выявлялась исторически. Так, политическим идеалом Гегеля была конституционная монархия, и В. Г. Белинский был абсолютно прав, осмеивая этот идеал как убогое, узенькое понятие. Правда, в условиях полуфеодальной Германии требование конституционной монархии, которое обосновывал Гегель, политически означало шаг вперед по сравнению с прусским и всяким иным абсолютизмом. Но столь же очевидно и то, что требование конституционной монархии, т. е. законодательного ограничения абсолютизма, представляло собой ставку на политический компромисс между буржуазией и господствующими феодальными сословиями. Этот компромисс означал также установку на эволюционное развитие буржуазной монархии; он был необходим (и выгоден) в первую очередь буржуазии, интересы которой отстаивал Гегель в период, когда буржуазия еще не могла рассчитывать на что-либо большее, чем реформы; об этом свидетельствует судьба либеральных реформ, предпринятых прусскими министрами Штейном и Гарденбергом.
.И все же Гегель возлагал надежды на прусское государство— сильнейшее тогдашней Германии, которая представляла собой конгломерат из нескольких сот формально независимых немецких государств (лишь в результате наполеоновских войн количество их было сведено к 38). Задача национального воссоединения Германии была вопросом жизни и смерти для формирующейся немецкой нации. Решение этой задачи предполагало революционную борьбу против многочисленных немецких феодальных монархий, отстаивавших свой «суверенитет». Гегель, как и все выдающиеся немецкие деятели того времени, стремился к созданию единого германского государства; инициативу воссоединения Германии он возлагал на Пруссию, ибо только она, как подтвердила история, оказалась способной решить эту историческую задачу, правда, отнюдь не революционным путем.
Известно восторженное, полное юношеского воодушевления отношение Гегеля к Великой французской революции. Но он вместе с тем считал, что на пути от феодализма к «гражданскому обществу» (biirgerliche Gesell-
schaft) нет необходимости каждой стране совершать свою революцию. Подчеркивая всемирно-историческое значение Великой французской революции, Гегель тем самым как бы затушевывал необходимость немецкой революции, несмотря на решительное признание им необходимости тех социальных преобразований, к которым ведет буржуазная революция. С точки зрения гегелевского идеализма задача революционного преобразования Германии в сущности была решена уже лютеровской реформацией, т. е. буржуазным преобразованием религиозного общественного сознания. Выступая против крепостного права, Гегель считал его ликвидацию жизненной задачей нового времени, поскольку сущность человека, согласно его учению, составляет свобода. Однако философ был противником конфискации помещичьей собственности и даже доказывал безусловную необходимость сохранения дворянства, которое он характеризовал как сословие природной нравственности. Именно для увековечивания дворянства он и считал необходимым сохранение майората.
Приведенные примеры отнюдь не исчерпывают перечня консервативных, частью даже реакционных воззрений Гегеля по ряду весьма существенных социально-политических вопросов. Эти воззрения неоднократно рассматривались как в марксистских, так и в немарксистских исследованиях. И нередко их односторонняя, неисторическая оценка, игнорирование их двойственности, противоречивости, непоследовательности приводили к весьма прямолинейным выводам (философия Гегеля — идеология реставрации, аристократическая реакция на Великую французскую революцию и т. д.). Но несостоятельность такого лишь по видимости подтверждаемого фактами подхода была показана еще Энгельсом на примере знаменитого гегелевского положения: все действительное разумно; все разумное действительно. Это положение, как показал Энгельс, вопреки убеждению либеральных противников Гегеля (и его консервативных сторонников) заключает в себе глубокий революционный смысл. Действительность, по учению Гегеля, отличается от просто существующего тем, что она есть необходимость, но нечто необходимо лишь при определенных исторически-преходящих условиях. Таким образом, как писал Энгельс, смысл приведенного положения заключается в том, что
«по мере развития, все, бывшее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходимость, свое право на существование, свою разумность. Место отмирающей действительности занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления,— насильственно, если оно противится этой необходимости. Таким образом, это гегелевское положение благодаря самой гегелевской диалектике превращается в свою противоположность: все действительное в области человеческой истории становится со временем неразумным... а все, что есть в человеческих головах разумного, предназначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противоречило оно существующей кажущейся действительности» (1, XXI, 274—275).
Итак, в философских учениях необходимо разграничивать субъективный способ выражения и объективное содержание, нередко находящиеся в противоречии друг с другом. В философии Гегеля это противоречие особенно наглядно — как конфликт между методом и системой. Социальные корни этого противоречия в самой природе буржуазной революционности, которая не может не тяготеть к компромиссу с господствующими феодальными силами, поскольку буржуазии угрожает пролетариат, развивающийся вместе е капиталистическим укладом.
Таким образом, ленинские слова о революционном характере учения Гегеля полны глубочайшего смысла. Здесь прежде всего имеется в виду диалектика Гегеля; не случайно Ленин так высоко оценил в 1912 г. известное положение А. И. Герцена о гегелевской диалектике как алгебре революции. Это, конечно, алгебра буржуазной революции, но в ней содержится явно ощутимая историческая перспектива, впервые выявляющаяся в эпоху буржуазно-демократических преобразований, хотя она может быть реализована только в битвах за социалистическое переустройство общества: не вечна эксплуатация, не вечно господство человека над человеком. Гегель, как известно, нигде не утверждает этого, но гораздо существеннее (как подчеркивает Ленин), что такой вывод вытекает из учения Гегеля. И это вполне закономерно с точки зрения развития освободительного движения трудящихся в эпоху буржуазных революций, особенно в XIX в. Ф. Энгельс во введении к «Анти-Дюрингу» подчер-
кивал, что в теоретическом отношении социализм «выступает сначала как более последовательное, дальнейшее развитие принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века — ведь первые представители этого социализма, Морелли и Мабли, также принадлежали к числу просветителей» (/, XX, 16).
В. И. Ленин высоко оценивает мысль Гегеля о том, что необходимость борьбы с существующим социальным злом коренится в объективном законе развития общества. Эту гегелевскую мысль следует отличать от традиционного просветительского представления о борьбе между разумным и неразумным, добрым и злым в истории человечества. Просветители XVII—XVIII вв. были метафизиками, абсолютно противопоставлявшими разумное и неразумное, добро и зло. Гегель, являющийся, с одной стороны, продолжателем идей просветителей, а с другой— их глубоким критиком, идет несравненно дальше, поскольку он исторически оценивает человеческий разум и подчеркивает относительную противоположность между добром и злом. Это помогает ему приблизиться и к пониманию антагонистического характера социального прогресса. С этой точки зрения социальное зло в определенных исторических условиях — одна из могущественных сил общественного прогресса, но и борьба против социального зла, и его преодоление становятся необходимой формой поступательного развития общества.
В. И. Ленин высоко оценивает гегелевскую веру в разум. В этой связи следует подчеркнуть, что эта вера отличается от наивно-просветительского представления о неизбежности победы разума над неразумием. Просветители исходили из представления о том, что распространение научных знаний вытесняет невежество и неразумие. Гегелевская точка зрения несравненно глубже, поскольку он имеет в виду не просто человеческий субъективный разум, а разумные (в определенных исторических границах) общественные отношения, становящиеся благодаря своему прогрессивному развитию все более адекватными и субъективно необходимыми формами общественного развития. Человеческий разум, согласно этому воззрению, не является независимой от общества движущей силой социального развития, напротив, он неразрывно связан с общественной жизнью. Однако последняя трактуется (и это неизбежно для идеалистического понима-
ния истории) как в сущности духовная, поскольку практика понимается лишь как особого рода интеллектуальная деятельность.
Таким образом, вера в разум есть не что иное, как вера в прогресс в его специфически человеческой форме, предполагающей, согласно Гегелю, поступательное развитие разумного в человеческих отношениях. Но это разумное не абсолютизируется, ибо разум историчен и, следовательно, ограничен на каждой ступени своего развития.
Диалектика разума заключает в себе момент отрицания как отношение настоящей ступени развития к предшествующей и соответственно этому критическую оценку своего содержания как относительно разумного. Таким образом, разумное переустройство общественных отношений, которое представлялось просветителям следствием субъективной инициативы выдающихся законодателей, государственных деятелей, мыслителей, в учении Гегеля выступает как объективный исторический процесс, подчиняющийся определенным закономерностям. Речь идет о противоречивом характере развития, взаимообусловленности, взаимопревращении противоположностей, отрицании старого новым, превращении постепенных изменений в коренные скачкообразные преобразования. Правда, диалектические закономерности представляются Гегелю закономерностями субстанциального мышления. Иными словами, гегелевская концепция объективной обусловленности разумного преобразования действительности предполагает идеалистический исходный пункт: разум интерпретируется не столько как специфически человеческая способность и сила, сколько как всеобщая, деятельная, субстанциальная сущность природы и общества, которая лишь осознает себя и актуализируется в ходе истории человечества. Но так или иначе Гегель обосновывает в сущности революционную идею: разумное переустройство общественных отношений закономерно, необходимо в силу объективности социального прогресса и благодаря тому, что человеческий разум, неразрывно связанный с абсолютным разумом, имманентным самой действительности, постоянно отрицает свою историческую ограниченность.
Учение Гегеля, в особенности его диалектика, постоянно находилось в фокусе философских интересов В. И. Ленина. Это объясняется тем, что философские ин-
тересы Ленина были органически связаны с насущными потребностями социалистического движения. Однако Ленин всегда выступал против ограниченного, эмпирист- ского понимания интересов рабочего движения; такое «понимание», как указывал он, ведет к оппортунистическому крохоборству. Ленинский научный анализ интересов и перспектив пролетарской борьбы и общественного развития закономерно приводил к постановке важнейших проблем диалектики. А в этой связи Ленин постоянно обращался не только к Марксу, но и к Гегелю.
Высокая оценка диалектики Гегеля и глубокое понимание ее рационального ядра характеризуют все произведения В. И. Ленина, начиная от самых ранних. В цитировавшейся выше одной из первых работ В. И. Ленина — «Фридрих Энгельс» — особенно ярко раскрывается выдающееся мировоззренческое значение гегелевской диалектики как учения о неизбежности поступательного развития. В других произведениях этого периода Ленин придает первостепенное значение научной объективности, присущей диалектическому миропониманию, которое дает всесторонний анализ явлений, вскрывает их связь друг с другом и с предшествующими им явлениями, изучает противоположные тенденции, их взаимообусловленность и т. д. При этом Ленин разъясняет, что научная объективность диалектики выявляется в полной мере благодаря ее материалистической переработке марксизмом, который устраняет неразрывно связанные с идеализмом субъективистские тенденции, схематизацию реальных процессов, подгонку их под заранее данную «диалектическую» схему. Однако направленность на объективный научный анализ процессов имплицитно содержится уже Б диалектике Гегеля. Выступая против смешения диалектики с тем, что еще в древности получило название диалектического искусства и нередко сводилось к субъективистскому оперированию понятиями, риторике и софистике, Ленин писал в 1904 г.: «Но великую гегелевскую диалектику, которую перенял, поставив ее на ноги, марксизм, никогда не следует смешивать с вульгарным приемом оправдания зигзагов политических деятелей, переметывающихся с революционного на оппортунистическое крыло партии, с вульгарной манерой смешивать в кучу отдельные заявления, отдельные моменты развития разных стадий единого процесса» (5, VIII, 400).
В. И. Ленин имеет в данном случае в виду тех деятелей российской социал-демократии, которые уже на II съезде РСДРП оправдывали свою оппортунистическую позицию, в частности при обсуждении устава партии, ссылками... на диалектику. Диалектика, разъясняет в этой связи Ленин, изучает неизбежные этапы процесса развития и поэтому меньше всего может служить оправданием субъективизма и беспринципности. Диалектика предполагает детальнейшее изучение процесса развития во всей его разносторонности. Именно в этом основной смысл важнейшего положения диалектики: истина конкретна, абстрактной истины нет. Это значит, что диалектика несовместима с поверхностной, шаблонной оценкой явления, с абсолютизацией отдельных, пусть даже истинных, положений, содержание которых определяется конкретными условиями. Не следует поэтому, учил Ленин, «смешивать эту великую гегелевскую диалектику с той пошлой житейской мудростью, которая выражается итальянской поговоркой: mettere la coda dove non va il capo (просунуть хвост, где голова не лезет)» (3, VIII, 400—401).
В этих положениях Ленина отчетливо выражено одно из главных направлений его исследовательской работы по вопросам диалектики. Научные понятия, указывал впоследствии Ленин^должны быть «обтесаны, обломаны, гибки, подвижны, релятивны, взаимосвязаны, едины в противоположностях, дабы обнять мир» (3, XXIX, 131). С этой точки зрения Ленин, конспектируя «Науку логики» Гегеля, неоднократно отмечает, что даже такие наиболее общие, тысячелетиями складывавшиеся, отшлифовавшиеся, окостеневшие понятия, как логические категории, в гегелевском исследовании приобретают подвижность, изменчивость. Диалектика противоположностей бытия и небытия, сущности и явления, свободы и необходимости особенно ярко выявляет процесс взаимоперехода категорий. И Ленин указывает: «Понятия, обычно кажущиеся мертвыми, Гегель анализирует и показывает, что в них есть движение. Конечный? значит, двигающийся к концу! Нечто? —значит, не то, что другое. Бытие вообще?—значит, такая неопределенность, что бытие = небытию. Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей, — вот в чем суть. Эта гибкость, примененная
субъективное эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, т. е. отражающая всесторонность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира» (там же, 98—99).
Принцип объективности исследования, как внутренне присущий подлинно диалектическому мышлению, обусловлен его глубокой содержательностью, т. е. тем, что диалектика есть не просто учение о развитии, но, как подчеркивает Ленин, «учение о развитии в его наиболее полном, глубоком и свободном от односторонности виде.. .» (3, XXIII, 43—44). Это значит, что односторонность и субъективность — характерные особенности метафизического способа мышления — выражают незнание, непонимание, игнорирование объективной диалектики процессов, совершающихся в природе и обществе, или же поверхностное истолкование этих процессов, присущее метафизической концепции развития.
В борьбе против меньшевистской концепции буржуазной революции, игнорировавшей качественное своеобразие революционных буржуазно-демократических преобразований на разных стадиях развития капиталистического общества, Ленин постоянно указывал, что меньшевистские теоретики пренебрегают азбучными положениями диалектики, фактически отказываются от них, подменяя конкретное рассмотрение развивающейся социальной действительности механическим распространением понятий, действительных для одной исторической эпохи, на другую. Между тем основоположники марксизма выше всего ценили в гегелевской диалектике конкретно-исторический подход к процессу развития, учет многообразия присущих ему форм, которые не просто соседствуют друг с другом, но находятся в отношениях отрицания, борьбы противоположностей. Ленин писал: «Гегелевскую диалектику, как самое всестороннее, богатое содержанием и глубокое учение о развитии, Маркс и Энгельс считали величайшим приобретением классической немецкой философии. Всякую иную формулировку принципа развития, эволюции, они считали односторонней, бедной содержанием, уродующей и калечащей действительный ход развития (нередко со скачками, катастрофами, революциями) в природе и в обществе» (3, XXVI, 53—54).
И в этой ленинской характеристике диалектики Гегеля, отношения к ней Маркса и Энгельса прежде всего подчеркивается противоположность диалектики метафизической концепции развития, а также то важнейшее обстоятельство, что только диалектика как метод исследования адекватна объективно совершающемуся процессу. Нетрудно понять, что проблема адекватного отражения многообразной, противоречивой, изменяющейся действительности становится все более существенной для науки, поднимающейся от описательного, эмпирического изображения явлений до теоретического анализа их возникновения, движения, развития. На этой сравнительно высокой теоретической ступени познания неизбежно обнаруживается, что оно не только приблизительно верно отражает объективную реальность, но и так или иначе ее упрощает, огрубляет, искажает. Субъективистская оценка этого факта ведет к агностицизму, в то время как диалектика обосновывает гносеологический оптимизм, раскрывая диалектическую природу самого этого факта. Ленин пишет: «Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движения, не прервав непрерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление, — и не только мыслью, но и -ощущением, и не только движения, но и всякого понятия.
И в этом суть диалектики. Эту-то суть и выражает формула: единство, тождество противоположностей» (5, XXIX, 233).
Было бы ошибкой истолковывать этот ленинский вывод из «Науки логики» Гегеля в том смысле, что искажение действительности в процессе познания неустранимо. Именно тот факт, что человек обнаруживает упрощение, искажение изображения познаваемых им явлений, и образует необходимую предпосылку для исправления искажений, для снятия неизбежной и вместе с тем принципиально преодолимой деформации научного отражения. История науки, прогресс которой позволяет со все большей полнотой, конкретностью, точностью теоретически воспроизводить исследуемые процессы, практически подтверждает эту диалектическую закономерность познания. И именно история науки доказывает, что диалектика, подлинно научной формой которой является материали-
стическая диалектика, дает возможность успешно и, так сказать, с наименьшими потерями преодолевать неизбежную ограниченность познания на каждой ступени его развития.
Диалектика исторически сложилась как теоретическое осмысление, подытожение истории познания, т. е. веками совершающегося, постоянно усложняющегося процесса научного отражения действительности, в котором постижение истины и преодоление заблуждений взаимно обусловлены. И это отношение коррелятивности сохраняется на любом уровне познания. Метафизическое мышление абсолютно противопоставляет познание и заблуждение, диалектика же выявляет их конкретную противоположность и тем самым содержательный характер научных заблуждений. Возникновение диалектики в немалой степени было связано с осознанием этого необходимого исторического отношения между познанием и заблуждением. Не удивительно поэтому, что развитие диалектического способа мышления возможно лишь путем дальнейшего осмысления новых данных и качественных особенностей научного прогресса, исследование которого призвано обогатить и само понимание диалектического способа мышления. «Продолжение дела Гегеля и Маркса,— говорил Ленин, — должно состоять в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники» (5, XXIX, 131).
Итак, Ленин в своем анализе гегелевской философии, естественно, уделяет главное внимание диалектике. Последняя рассматривается не только как совокупность определенных методологических требований, но прежде всего как глубочайшее мировоззренческое осмысление действительности, из которого и вытекают соответствующие методологические принципы. Постоянно подчеркивая коренную противоположность материалистической диалектики Маркса идеалистической диалектике Гегеля, Ленин вместе с тем настаивает на том, что критическое исследование гегелевской диалектики, ее материалистическая переработка являются актуальной задачей марксистской философской науки.
Некоторые философы-марксисты, упрощенно истолковывая пути развития диалектико-материалистического мировоззрения, высказывали убеждение, что гегелевская диалектика, поскольку она превзойдена марксизмом, ни-
чего уже не может дать для дальнейшего развития диалектического и исторического материализма. Маркс и Энгельс взяли из диалектики Гегеля рациональное зерно, что же осталось там, кроме мистической шелухи? «Философские тетради» Ленина, ленинские конспекты «Науки логики» Гегеля, его лекций по истории философии убедительнейшим образом опровергают это поверхностное представление об отношении современного марксизма к философии Гегеля, о развитии марксистской философии вообще. Даже беглый анализ многочисленных замечаний и выводов Ленина на полях трудов Гегеля показывает, что изучение гегелевской философии было для Ленина одной из форм дальнейшего развития диалекти- ко-материалистического мировоззрения 6. Это приводит к заключению, что историко-философское исследование может и должно быть специфической формой развития философии, т. е. решения ее проблем.
Новые философские идеи, выдвинутые Лениным в связи с изучением Гегеля, в своем большинстве связаны с разработкой материалистической диалектики как философской науки, с анализом ее важнейших принципов, основных черт, элементов. Главной среди этих идей нам представляется принцип совпадения диалектики, логики и теории познания. Этот принцип Ленин разрабатывает в «Философских тетрадях», сопоставляя «Логику» Гегеля и «Капитал» Маркса", выясняя коренное отличие диалек- тико-материалистической теории отражения от гносеологии метафизического материализма, развивая основные положения диалектической логики. Гегель, указывал в этой связи Ленин, стремился понять формы мышления не как неизменные, а, напротив, как развивающиеся в процессе действительной истории познания. Эти формы подытоживают историю познания и поэтому являются содержательными формами мысли. А это требует от исследователя, чтобы он не рассматривал их как нечто вполне законченное, а постоянно соотносил их с процес-
сом познания и, следовательно, оценивал их соответственно тому, в какой мере они выражают (или могут выразить) новые научные данные.
Еще в «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин указывал на то, что историко-философское исследование категории причинности могло бы быть весьма поучительным с точки зрения теории познания. Эта мысль развивается в «Философских тетрадях» в связи с рассмотрением диалектики Гегеля и характеристикой гегелевского исторического подхода к категориям. Отмечая плодотворность гегелевского понимания логических форм как квинтэссенции истории познания, Ленин указывает: «В таком понимании логика совпадает с теорией познания. Это вообще очень важный вопрос» (3, XXIX, 156).
Следует подчеркнуть, что к этому вопросу, поставленному в конспекте гегелевской «Науки логики», Ленин в дальнейшем специально возвращается в одной из своих статей, где он указывает, что «диалектика, в понимании Маркса и согласно также Гегелю, включает в себя то, что ныне зовут теорией познания, гносеологией, которая должна рассматривать свой предмет равным образом исторически, изучая и обобщая происхождение и развитие познания, переход от незнания к познанию» (3, XXVI, 54—55). И здесь, так же как в «Философских тетрадях», Ленин разъясняет, что предметом диалектики как всеобщей теории развития, а также предметом гносеологии как специального учения о познании, предметом логики как науки о формах мышления является исторический процесс, теоретическое подытоживание которого составляет содержание диалектико-материалистического понимания объективного мира и его отражения в человеческом знании и его логических формах. Иными словами, диалектика как наука об объективной действительности, как и гносеология и логика, изучает один и тот же исторический процесс, но, конечно, в разных его аспектах. Материалистическая диалектика является, таким образом, и гносеологией, и логикой, хотя она и не может быть просто сведена ни к одной из этих философских дисциплин, ни к обеим, вместе взятым.
Изучение гегелевской философии в «Философских тетрадях» стало новым этапом в развитии марксистской критики идеализма, в исследовании многообразных форм, модификаций и эволюции идеалистической теории.
Об этом, в частности, свидетельствует фрагмент «К вопросу о диалектике», в котором гениально сформулированы основные положения марксистского учения о гносеологических корнях идеализма. Не приходится доказывать, что это учение, отправные положения которого разрабатывались Марксом и Энгельсом в «Святом семействе», образует важнейшую методологическую основу научной критики идеалистической философии. Если в «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин ставит вопрос о гносеологических корнях идеализма главным образом в связи с анализом идеалистического эмпиризма и его отношения к методологическому кризису в физике, то в «Философских тетрадях» проблема формулируется применительно, ко всем формам идеалистического философствования.
Ленинские конспекты философских трудов Гегеля заключают в себе целую программу философских исследований по актуальным вопросам диалектического и исторического материализма. Существенно отметить не только то, что эта программа была намечена Лениным в связи с изучением гегелевских произведений, но и то, что ее осуществление Ленин также в определенной степени связывал с исследованиями, посвященными учению этого величайшего предшественника диалектического и исторического материализма. Не случайно поэтому в статье «О значении воинствующего материализма», которая справедливо рассматривается как философское завещание Ленина, ставится задача организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения. При этом Ленин предупреждал, что решение этой задачи связано с немалыми трудностями, а на первых порах и с ошибками. «Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон...» (5, XLV, 30).
Прошло почти полвека, с тех пор как были написаны эти строки. За это время советские и зарубежные марксисты создали немало работ, посвященных гегелевской философии. Эти исследования сыграли большую роль в позитивной разработке материалистической диалектики на основе теоретического осмысления новейших научных открытий и опыта общественного развития.
Современные научные данные, естественно, позволяют по-новому оценить многие стороны философии Гегеля. Так, например, под влиянием выдающихся успехов символической логики и ряда специальных логических дисциплин была пересмотрена гегелевская оценка соотношения диалектики и формальной логики, недостатком которой было представление о том, что формальная логика как наука исчерпала предмет своего исследования и сохраняет значение главным образом для обыденного мышления.
Развитие математических методов исследования и реальные перспективы их применения не только в естествознании, но и в гуманитарных науках поставили перед материалистической диалектикой задачи, которые были принципиально чужды диалектике Гегеля, исторически связанной с представлением об ограниченном значении математических методов исследования. По-новому стоит в наше время и вопрос о системе категорий, об их координации и субординации. И тем не менее философия Гегеля по-прежнему возбуждает интерес исследователей- марксистов, и результаты посвященных ей исследований служат дальнейшему развитию и обогащению диалектического и исторического материализма. Можно согласиться с итальянским марксистом А. Банфи, завершающим свое исследование гегелевской философии следующими словами: «Деятельность Гегеля остается и поныне богатым, неисчерпаемым источником наблюдений и идей, критических и диалектических находок, которые трудно исчерпать до дна последующими исследованиями» (20, 289). Так современная марксистская мысль подтверждает актуальное значение ленинской оценки философии Гегеля.
IV