Эффекты ретроспективы как универсалии общения

Элемент одной культуры, опознаваемый другой культурой, выступает для последней как предшествующий, как бы предвосхищающий знание этой другой культуры. Предвосхищение не тождественно полноте того знания, благодаря которому предвосхищающий элемент опознается. Из этого могут родиться несколько ошибочных следствий: 1.

Культуры, чьи элементы опознаются в данный момент времени, при невыясненности вопроса о правильности (точности) опознания считаются существующими раньше той культуры, которая опознает эти элементы. 2.

Культуры, чьи элементы опознаются, могут восприниматься как недоразвитые. 3.

Культуры, коль скоро их отдельные элементы существовали раньше той культуры, которая их опознала, считаются приоритетными относительно этих отдельных элементов.

По мнению М. К. Петрова, иллюзии относительно приоритетности предшествующего знания и были причиной суждения некоторых ученых (Д. Прайса, Дж. Нидама) о метакультурнос- ти науки (ее возможности «родиться дважды»).

Это, в свою очередь, рождает следующую проблему, связанную с эффектом ретроспективы. Когда в наличное знание благодаря трансмутационному акту вводится новое знание, то, подобно калейдоскопическому движению, все старое знание, если оно вовлечено в зону действия только что введенного, тоже обновляется, приобретая смыслы, которых не имело прежде. Потому новую парадигму образует не только новое, но и обновленное, т. е. структурно и значимо переорганизованное знание. Вопрос в том, является ли это смысловое превращение прояснением того, что уже имплицитно содержалось в предшествующем (и тогда раз- говор о культурных типах был бы невозможен, поскольку оказались бы непознанными разные контексты образования этих элементов), или творением (что только и делает возможным разговор о культуре как об уникальности).

Ответ на этот вопрос для М. К. Петрова, вступившего в данном случае в спор не только с Дж. Нидамом, Д. Прайсом, но с А. Ф. Лосевым, очевиден: речь идет о творчестве. Он предлагает правила, позволяющие, как он пишет, «объехать ограничения» социальной памяти, в связи с чем похожее выдается за тождественное. «Следует четко различать элемент знания, за который ответственность несет его творец, автор, и историческое приращение смысла этого знания, за которое творец-автор нести ответственности не может.

Вообще-то творцы-авторы пекутся о приоритете, поэтому нетрудно прийти к выводу, что трансмутация в любых ее формах и выявлениях — великая ярмарка тщеславия. Но с тем же упорством, с каким они отстаивают свое первенство, творцы-авторы ищут предшественников поавторитетнее и повесомее для объяснений с коллегами, так что новый элемент знания уже при своем появлении на свет несколько расплывчат с точки зрения датировки (здесь уместно вспомнить о таком явлении, как Псевдо-Дионисий Арео- пагит, желавший свое время "переместить" далеко назад. — С. //.). Но при всем том дата публикации, если она имеется, — достаточно надежный ориентир, который позволяет отделить возможное для автора от невозможного. Платон, например, мог высказаться и о своих предшественниках, и о своих современниках, что он и делал, но, очевидно, не мог и предполагать, кто и что о нем напишет двумя веками или двумя тысячелетиями позже. В мире общения никто и никогда не работал и не работает на историю, не знал и не знает, как его истолкует история, в какие смысловые наросты и наслоения оденет историю данный результат. Но результат все-таки остается. Его не так уж трудно отделить от шелухи истолкований, если не терять из виду последовательность "раньше—позже"»*. Обратим внимание на два, по крайней мере, следствия из этого рассуждения: 1.

Именно акцент на проясняющем, а не творческом характере смыслового приращения позволяет прописать принципиально новое по адресу старого, например, объяснить Августина через платонизм, Средневековье через античность, отвлекая внимание от того, что в мыслителе или в эпохе ново и единственно ценно63. 2.

При формулировании правила для опознавания принадлежности элемента знания к той или иной конкретной эпохе М. К. Петров обращается не просто к надындивидуальному знанию, но к знанию, имеющему авторство, которое и есть его собственный — опознавательный — признак. Происходит второе соскальзывание — с технологической и научной законосообразности на личностные позиции, которое есть основание для общения и что (см. выше) есть нормальное состояние реальности, имеющей дело со знанием, т. е. со знаковой реальностью, отличной от реальности вещной. Нормальным состоянием оказывается творчество. «Тот факт, что акты речи, устной или письменной, обнаруживают близкую, а именно трансмутационную структуру изменения смысла, сдвига значения, обновления, может свидетельствовать только об одном: творчество всегда было и всегда остается с нами. Любой человек, владеющий любым языком, не только способен к творчеству, но фактически приговорен к нему. Всякий раз, когда он выступает в роли говорящего, он волей-неволей вынужден действовать по правилам трансмутационного акта общения — творить новый смысл и изменять наличный»64.

Но есть и другая сторона обращения к логико- лингвистическому пониманию языка, которое сохранялось от Аристотеля до Гегеля65. Правда, М. К. Петров называет познаваемость мира через язык иллюзией, однако иллюзией оказывается опора на уже сформированные языковые и логические понятия, в то время как все сущее должно иметь историю ста- новления, коренящуюся в «начале». Принцип грамматологического появления европейского социокода остается нерушимым. Потому для М. К Петрова не существовало особой, например, культуры мысли Средневековья и Нового времени: он все это называет антично-христианским временем*.