Определению национальной принадлежности могут способствовать невербальные средства, имеющие в большинстве языковых коллективов общую инвариантную основу. Однако каждый социум формирует свой инвентарь параязыка.
Его количественные и качественные характеристики обусловлены культурой, ментальностью нации, особенностями психики ее представителей. Релевантными признаками национального параязыка могут быть: расстояние между собеседниками, мимика, различного рода кинесические проявления. Автор наиболее известного в отечественной литературе исследования «Паралингвистика»20 Г. В. Колшанский (Кол- шанский, 1974) объясняет процесс объединения собственно языковых и неязыковых факторов, сопутствующих однозначной передаче содержания коммуникации двумя причинами: 1) определенной избыточностью выбора вербальных средств; 2) материальной конкретностью коммуникативного процесса. В процессе развития языка оба этих фактора объединяются. Г. В. Колшанский полагает, что «характер этого объединения своеобразен... он не составляет органического соединения интра- и экстралингвистических факторов, лежащих на поверхности языка» (Колшанский, 1974: 7). Самодостаточность языковой системы, ее неограниченный функциональный потенциал, тем не менее, не исчерпывают характер коммуникации. По тем или иным причинам языковая избыточность может не устраивать собеседников. Речевая ситуация далеко не всегда позволяет в полной мере использовать вербальные средства в соответствующей нормативной оболочке. Приведем еще один пассаж из книги Г. В. Колшанского: «Естественное стремление говорящего к экономии выразительных средств при определенных условиях проявляется в том, что избыточность языка снимается в некоторой структуре высказывания, приобретающего максимальную экономичность при соблюдении полной однозначности информации» (Колшанский, 1974:9). Попытаемся выяснить, как это происходит у носителей различных национальных языков. Г. В. Колшанский предлагает различать два понятия: «паралингвистика» и «параязык». Под первым понимается наука о не собственно языковых средствах; под вторым — совокупность самих средств, участвующих в языковой коммуникации (Колшанский, 1974:9). Нас интересуют оба феномена, поскольку процесс идентификации личности предполагает наличие обеих составляющих: 1) фиксация параязыковых средств; 2) их корректная интерпретация. В равной степени важны и экстралингвистические факторы, оказывающие влияние на поведение языковой лично* сти. В этом смысле для решения задачи диагностирования говорящего индивида не является принципиально важным разграничение паралингвистических и экстралингвистиче- ских факторов, предлагаемое Г. В. Колшанским. Паралингвистика, как считает Г. В. Колшанский, ответственна за «каждый конкретный момент акта коммуникации», а эксгралингвистика обусловливает процесс развития языка в соответствующих социальных условиях и, следовательно, она ответственна за внешнюю историю языка (Колшанский, 1974:19). О. С. Ахманова также стремилась провести границу между паралингвистикой и экстралингвистикой (Ахманова, 1971), хотя, на наш взгляд , в этом нет никакой необходимости. Параязыковые факторы действительно определяют внешний фон всякого конкретного акта коммуникации, однако, их проявления не случайны. Механизм формирования невербальных средств, так же как и формирование экстра- лингвистического инвентаря обусловлен социальными и культурными характеристиками нации. Параязыковой фонд языка синхроничен настолько, насколько для данного языкового коллектива релевантны экстралингвистические факторы, характеризующие тот или иной этап развития общества. Параязык й экстраязык — это «аксессуары» национальной коммуникации. Они формируются и используются каждым языковым коллективом индивидуально и непреднамеренно. Поэтому похожие или одинаковые параязыковые средства могут иметь различные значения. В качестве примера приведем общеизвестную трактовку движения головой, имеющего противоположное значение у русских и болгар («да» и «нет»). Разную форму могут иметь жесты и телодвижения, обозначающие благодарность. Умберто Эко отмечает также различия в формах и значении поцелуя, имеющего общий «план содержания» в греко-римской, германской и семитской культурах, чуждого кельтской культуре, и несущего разную смысловую нагрузку в восточной культуре (Эко, 2004: 506). Показывание языка имеет противоположное значение в Южном Китае и Италии. Один и тот же жест рукой в Латинской Америке означает «иди сюда», а в Северной — «уходи». Общеизвестны также разные значения шума и свиста у представителей американской и европейской культур; различны телодвижения, сопутствующие процессам еды и питья, другим физиологическим актам21. Интересные наблюдения особенностей национальной кинесики имеются в работе венгерского исследователя Ференца Паппа (Папп, 1985). Приведем некоторые из них. 1. Движения, сопровождающие счет. При счете венгры, немцы, французы сжимают правую руку в кулак, а затем, делая каждый раз по одному отрывистому маленькому движению вперед правой рукой, разгибают один палец за другим, начиная с большого пальца без помощи левой руки. В этой же ситуации русские, произнося слова «во-первых», «вогвторых» и т. д., сгибают пальцы внутрь на открытой левой руке, начиная с мизинца, обычно с помощью указательного пальца правой руки. 2. Встреча со знакомым. Венгры при встрече со знакомым обычно поднимают шляпу; русские практически не делают этого. Редкие исключения (по данным Ф. Паппа) представляют пожилые мужчины, жители крупных городов. Венгерские женщины при встрече с хорошей знакомой или родственницей довольно часто целуют друг друга. Так поступают и русские женщины. Ф. Папп отмечает, что такая форма приветствия присуща и русским мужчинам, в то время как венгры-мужчины (кроме самых близких родственников) не целуются. 3. Правила поведения за столом. У русских принято наливать бокал до краев, что, по мнению Ф. Паппа, считается пожеланием полного счастья. У венгров это может быть воспринято как оскорбление («Я налил тебе столько, чтоб ты утонул»), или как шутка («Наливающий слишком любит того, кому налил до краев»). Кстати говоря, у немцев не принято, чтобы бокал гостя какое-то время оставался пустым, его нужно сразу наполнить (или пополнить). Однако это вовсе не значит, что гость должен сразу опустошить наполненный бокал. Приведенные примеры, разумеется, не претендуют на закономерность, типа, если человек наливает полный бокал, значит он русский или немец, неполный — венгр. Такого рода факты, тем не менее, MOiyr дополнить информацию об интересующей нас личности. Принято считать, что различные проявления параязыковых средств (кинесики) обусловлены эмотивной составляющей речи. Действительно, такие эмоции, как радость, гнев, печаль, ирония, часто сопровождаются соответсгвую- щими жестами и мимикой, имеющими у представителей различных наций, как схожие черты, так и различия. Но было бы неверным считать, что параязыковые средства реализуются только на эмоциональном фоне. Вот что по этому поводу замечает Г. В. Колшанский: «Противопоставлять паралингвистические и лингвистические средства в области выражения эмоционального и рационального представляется в принципе неправомерным. В какой-то мере первые могут сопровождать как эмоциональные, так и рациональные высказывания; в такой же мере и чисто лингвистические средства без каких бы то ни было паралин- гвисгических средств могут выражать и рациональное и эмоциональное» (Колшанский, 1974:31). Итак, параязык не исчерпывается эмоциональными средствами выражения, ка*, впрочем, и сама человеческая коммуникация не исчерпывается только рациональным началом. Г. В. Колшанский считает необходимым исследовать коммуникативное поведение человека как совокупность вербальных (языковых) и невербальных (параязыковых) средств с учетом доминирующей роли первых (Колшанский, 1974:32). Применительно к нашей проблеме нужно заметить» что акценты могут быть смещены и решающим фактором в распознавании индивида могут стать параязыковые средства. В книге Г. В. Колшанского дается достаточно подробный и квалифицированный анализ основных форм параязыка: фонации, кинесики и жестов. Приведем здесь наиболее интересные наблюдения самого Г. В. Колшанского, а также данные других исследователей, использованные автором анализируемой книги. Убедительными, в частности, кажутся результаты описанного в книге эксперимента по оценке голосовых свойств чтецов — носителей британского английского (их вида, возраста и пола) представлявших соответствующее количество различных профессий. Выяснилось, что такие профессии, как актер, судья и священник идентифицируются легче всего, поскольку их представители обладают профессиональной постановкой голоса. Вполне правомерной, в этой связи, кажется и общая посылка Г. В. Колшанского о том, что «физические данные голоса несут в себе информацию, являющуюся для воспринимающего основой различных умозаключений» (Колшан- ский, 1974:34). Уточнения требует, объем информации, во-первых, и корректность умозаключений, во-вторых. По первой позиции есть данные Р. К. Потаповой, согласно которым, «уменьшение объема предъявляемого эксперту материала имеет большое значение для идентификации говорящего с акцентом, нежели для идентификации говорящего на иностранном языке» (Потапова, 2000:49). Что касается точности (адекватности/неадекватности) умозаключений воспринимающего устную речь индивида, то этот параметр имеет значение далеко не во всех ситуациях. Так, в бытовом общении незнакомых людей, степень точности их умозаключений вряд ли сколько-нибудь значима. Другое дело, если есть такая необходимость в профессиональном контексте. Здесь не все может оказаться так однозначно, как это было в эксперименте по распознаванию профессиональной принадлежности, упоминавшемся ранее. Профессиональная постановка голоса (или отсутствие таковой), на наш взгляд , не самый надежный критерий идентификации индивида. Физические характеристики го л оса, сами по себе, еще не повод для личностной диагностики. Обладатель красивого, хорошо поставленного баритона может легко оказаться мерзавцем и негодяем, а его профессиональная принадлежность не вызовет симпатий, и, наоборот, человек с «некрасивым» голосом, некорректной, с точки зрения орфоэпии, реализацией звукового состава языка (картавостью, паузами хезитации и т. д.) может обладать феноменальным интеллектом и высокими духовными качествами. Вспомним академика А. Д. Сахарова. Лучше примера не найти. Следующей фонационной характеристикой у Г. В. Кол- шанского является тембр. В этой связи приводится цитата из монографии В. П. Морозова (Морозова, 1967), часть которой уместно предложить вниманию читателя: «Если в обычной разговорной речи характер тембра не является чем-то особенно существенным, то в искусстве пения — это важнейшее свойство голоса, составляющее его главное богатство» (Колшанский, 1974:36). Оставив вторую часть цитаты специалистам вокала, заметим, что тембр и в обычной разговорной речи является важнейшим свойством голоса. Л. Р. Зиндер считает тембр средством выражения эмоционального аспекта интонации. Тембр является обязательной составляющей речи. «В понятие тембра, — пишет Л. Р. Зиндер, — включают звонкость или звучность голоса, под которым понимают чистоту, яркость его звучания. Эта характеристика, особенно важная для певцов, обнаруживается в так называемой „певческой форманте", отличающей всякого квалифицированного певца» (Зиндер, 1979:278). Автор «Общей фонетики» сомневается в важности роли тембра для коммуникативного аспекта, хотя, на наш взгляд, эта роль может быть сведена к акустическому корреляту психоэмоционального фона коммуникации. Вариативность тембра обусловлена эмоциональным состоянием индивида, зависящим, в свою очередь, от содержания высказывания, психического либидо партнера по коммуникации, экстра- лингвистических факторов. Тембральный диапазон, его регуляция свободны от общепринятых акустико-психических зависимостей, например, повышенный эмоциональный фон обусловливает изменения частотных характеристик верхних формант спектра. Тембр, будучи одной из составляющих интонации, «работает» в совокупности с другими просодическими средствами (темп, мелодика, паузация, ударение). Два из них — темп и пауза — также определяются и регулируются психикой, обеспечивающей феномену интонации как лингвистическое, так и параязыковое начало. Г. В. Колшанский в своей книге, отводя место интонации среди фонационных средств параязыка, замечает, что, «интонация представляет собой наиболее сложное явление в ряду фонационных особенностей языка, связанных с речью и личностью говорящего... Помимо чисто структурного оформления высказывания, интонация одновременно несет в себе функции, декодирование которых до сих пор не получило ясного решения» (Колшанский, 1974: 39). Попытаемся внести некоторую ясность в интерпретацию функциональной значимости интонации применительно к проблематике раздела. Практически общепризнанным является тот факт, что интонация — наиболее значимый и информативный показатель эмоционального состояния индивида. В процессе коммуникации достоянием слушающего становятся не только мысли, но и чувства говорящего. Интонологи разделяют два класса эмоций: 1) эмоции, имеющие универсальные интонационные средства выражения; 2) эмоции, использующие идиоэтнические средства выражения. Первые Н. Д. Светозарова обозначает термином «общее эмоциональное состояние», вторые — «конкретные эмоциональные реакции». Функциональные различия указанных категорий Н. Д. Светозарова видит в том, что «сфера эмоциональных состояний отличается в целом большей универсальностью, непроизвольностью, характеризует относительно продолжительные отрезки речи, может не зависеть от контекста, проявляется через общую окраску речи. Конкретные эмоциональные значения в большей степени обладают языковой спецификой, они контролируются говорящими и в акте коммуникации обычно являются реакцией на сообщение или ситуацию» (Светозарова, 2000:65). По понятным причинам нас больше интересует второй класс эмоций, имеющий широкий диапазон реализаций, и у читателя еще будет возможность ознакомиться с анализом конкретных эмоциональных значений. Здесь же необходимо уточнить фактор обязательности (или факультативности) интонационного оформления эмо- тивного высказывания для его адекватного восприятия. Проведенное Л. А. Пиотровской (Пиотровская, 2004) экспериментальное исследование восприятия интонации эмотивных высказываний, предъявлявшихся испытуемым без контекста и жестово-мимического сопровождения, привело автора к уверенному заключению о том, что «в случае неполного набора дифференциальных признаков, составляющих определенный эмсггивный тип, интонация воспринимается носителями языка либо как неестественное произнесение, либо, в случае омонимии эмотивного высказывания с высказыванием другого коммуникативного типа, как неэмоциональное произнесение, что обусловливает неадекватное понимание собеседником коммуникативного намерения говорящего» (Пиотровская, 2004:11). Лингвистическая функция интонации любого языка, прежде всего, заключается в мелодическом оформлении высказывания. Так же, как грамматические закономерности, интонационные (мелодические) модели виртуально существуют в языковом сознании индивида и «руководят» им в выборе того или иного мелодического контура, адекватного для данной речевой ситуации. В этом и состоит лингвистическая природа интонации. Невозможно себе представить, чтобы носитель немецкого языка вместо нисходящего тона, присущего простому повествовательному предложению, реализовал бы восходящий или продолжающийся мелодический контур. Однако вполне допустимой является вариантная реализация пауз, ударения, темпа, наконец. Эти компоненты интонации олицетворяют собой индивидуальное (нелингвистическое) начало интонации. Тембральная окраска высказывания создает основу, фон, в рамках которого можно увидеть конкретные черты интонационного рисунка. Именно здесь, прежде всего, и следует искать критерии и способы распознавания языковой личности. Индивидуальные особенности интонации, по данным некоторых исследователей, имеют определенные параметры и могут быть соответствующим образом интерпретированы. Так, например, П. Леон (1971J22 экспериментально установил следующие акустические параметры интонации для выражения эмоции «Грусть»: • узкий мелодический интервал; • ровный мелодический контур; • медленный темп; • слабая интенсивность. Соответственно, для гнева a priori можно предположить другие корреляты по трем последним позициям. В эксперименте ничего не говорится о других параметрах, сопутствующих эмоциям: темпе, паузах, распределении логического и эмфатического ударений. Диагностика основных эмотивных проявлений, базирующаяся на анализе интонации, в общем и целом, не столь сложна, однако, и здесь следует иметь в виду неоднозначные варианты интерпретации психического состояния личности. Например, фразы «Я тебя люблю» и «Я тебя ненавижу» мотут быть произнесены с одинаковым мелодическим оформлением и даже идентичным тембральным фоном, поскольку обе содержат достаточно высокий уровень экспрессии. Кстати говоря, уровень экспрессии и, соответственно, лабильность фонационных (прежде всего, мелодических) характеристик не в последнюю очередь зависит от грамматической структуры высказывания, наличия в ней междометий, модальных частиц, порядка слов, наконец. Сравним экспрессивный уровень следующих фраз: Я не люблю тебя. Ну не люблю я тебя! Вторая форма не оставляет объекту признания никакой надежды, она гораздо более категорична и безапелляционна. Следует заметить, что инвертированный порядок слов, смещение подлежащего с первого места, как правило, увели чивает экспрессию, меняет рисунок мелодического оформления высказывания. Приведем примеры: Сидоров сегодня не пришел. Не пришел сегодня Сидоров. А Сидоров-то, блин, сегодня не пришел. Констатация факта и близкий к нейтральному уровень экспрессии в первом предложении, заметное разочарование фактом во втором предложении и явное раздражение в третьем предложении, отличающимся от первых двух и более высокой экспрессией и особенностями интонационного оформления: синтагматическое ударение, паузация, мелодика. С большой долей уверенности можно предположить, что и тембральный фон третьего предложения будет особым; он отчетливо покажет отношение говорящего к плану содержания высказывания. Интонологами отмечается также зависимость интонационного оформления высказывания от речевой ситуации и количества ее участников. К. А. Филиппов, в частности, замечает: «Чем более официальной становится ситуация общения и чем больше в ней участвует народа, тем меньше интонационных особенностей можно заметить в речи участников коммуникации, и наоборот, в приватной беседе спектр интонационных факторов значительно расширяется» (Филиппов, 1993:20). Перейдем к анализу второй, пожалуй, главной составляющей параязыка — кинесики. Г. В. Колшанский считает, что в сферу исследования кинесики должны быть включены только определенные движения, и, прежде всего, движения руки как органа, непосредственно занятого в трудовом процессе. Такие движения рассматриваются как «некоторая подсистема языковой коммуникации в качестве вспомогательной функции выявления однозначного вербального акта» (Колшанский, 1974:45). Позволим себе не согласиться с автором цитаты, и не только потому, что он сводит предмет кинесики, в основном, к движениям рук, хотя и этот факт существенно обедняет инвентарь параязыка. Далеко не все нации считают движения рук приоритетным средством кинесики. Проиллюстрируем это примером А. А. Залевской, в котором рассказывается об американце, отправившемся в Кению изучать язык. У местного жителя он, показывая на предмет пальцем, спросил «Что это такое?» и получил ответ. Затем он показал пальцем на другие предметы и задал тот же вопрос. Ответ во всех случаях был одинаков — «палец». Оказалось, что для того, чтобы обратить внимание собеседника, необходимо сделать соответствующее движение головой (Залевская, 1999:21). Нет необходимости повторять, что любые проявления кинетического поведения диагностируемого индивида могут быть значимы. Параязык формируется параллельно с развитием вербальных средств языка. В каждом языковом коллективе вырабатываются свои правила сопровождения звукового языка, и обязанность его носителей состоит в умении корректно пользоваться параязыковыми средствами и адекватно их интерпретировать. Вот что по этому поводу замечает Р. Бедвисгелл: «Движения тела могут быть изучены как система шаблонов, которая должна быть усвоена каждым индивидом, если он собирается стать полноправным членом общества. Эта система также принудительна, как и система языка» (цит. по: Колшанский, 1974:45-46). Г. В. Колшанский противопоставляет два типа кинесики: первый, укладывающийся в определение Р. Бедвистелла и имеющий отношение к языковой коммуникации в пределах паралингвистической функции. Второй тип кинеси- ки — биологический, связанный с физическими и другими функциями человека, по мнению Г. В. Колшанского, не обладает паралингвистической функцией. Противопоставление, на наш взгляд, не бесспорное, нуждающееся в уточнении. Система параязыка, так же как и языковая система, представляет собой потенциал возможностей, вряд ли поддающихся какому-либо ограничению. Инвентарь па- раязыковых средств — величина переменная; одни кине- сические движения сменяются другими. Пополнение (или элиминация) параязыковых средств обусловлено характером и интенсивностью языковых и социальных контактов. Именно лабильность параязыковой системы, а не абстрактность и универсальность, как полагает Г. В. Колшанский (Колшанский, 1974: 47), следует считать ее ведущей характеристикой. Приведем пример заимствования известного американского параязыкового средства: «выпрямленный средний палец правой руки при согнутых остальных пальцах», имеющий значение «Fuck you» и характеризующийся довольно мощной экспрессией. Использование этого средства в американском обществе социально ограничено и имеет только указанное выше значение, например, в ситуации, когда ар1уменгация одного из собеседников исчерпана, либо он испытывает личную неприязнь к своему визави и не желает ему подчиняться. В русскоязычной среде план содержания этого «биологического жеста» пополнился новыми значениями: «Ну, вот ты и сел в лужу, приятель!» или «Ну, что, допрыгался?» и т. п. Таким образом, мы вправе констатировать факт и возможность расширения значения (или изменения) параязы- кового средства в процессе его освоения заимствующим языковым коллективом. Отмечаемая в литературе «повышенная эмоциональность» носителей русского языка (Мурясов и др., 2004: 77), видимо, соответствует действительности, что, в свою очередь, должно способствовать формированию разветвленной системы параязыковых средств и их вербальных коррелятов.
Иллюстрацией этого свойства может послужить самый длинный лексический ряд русского языка, отражающий такое явление параязыка, как улыбка. Биологическим коррелятом этого знака является сокращение соответствующих мышц лица. Единый план выражения для всех языков имеет множество значений и различную интерпретацию у представителей разных наций. Сравним: американская улыбка, японская улыбка, корейская улыбка и т. д. Японская улыбка «miko niko», к примеру, далеко не всегда является самопроизвольным выражением удовольствия; она подчинена нормам японского национального этикета. Детей в Японии учат улыбаться как некой социальной обязанности. В японском обществе не принято обременять кого-либо своей грустью, печалью и т. п. Японская улыбка составляет основу национальной ментальности и имеет охранную функцию. Она оберегает собеседника от всякого рода неадекватных реакций в процессе коммуникации и сберегает таким образом его чувства. Американские жених и невеста во время брачной церемонии улыбаются, выглядят счастливыми. Корейским врачующимся парам улыбаться не положено, так как по народной примете, если невеста улыбается, то первой у нее родится девочка, что не желательно (Крейдлин, Чувилина, 2001). Г. В. Колшанский настаивает на подчиненности, вто- ричности, параязыковых средств, полагая, что «по своей функции они лишь примыкают к языку, используются языком и декодируются с помощью языка» (Колшанский, 1974:47). Кое-что здесь нужно уточнить. Во-первых, параязыко- вые средства используются людьми, а не языком. Во-вторых несоответствие значений невербальных единиц в разных языках свидетельствует об особенностях их структурной организации в языковом сознании и социальном опыте индивида. Г. В. Колшанский считает параязыковые явления «вспомогательными средствами, используемыми звуковым языком» (Колшанский, 1974: 47). Что же тогда считать основным средством звукового языка? Очевидно, звуковую субстанцию, являющуюся означающим языкового знака. Произвольность плана выражения языкового знака столь же условна, сколь произвольно и условно выражение пара- языкового знака, имеющего биологическую природу. Следовательно, «проводить четкую границу между паралин- гвистической и биологической функциями этих средств», как предлагает Г. В. Колшанский (Колшанский, 1974: 48), нет необходимости. Биологическая функция (реакция) может и не иметь паралингвистического значения. Например, скрещенные на груди руки одного из собеседников не всегда могут трактоваться как демонстрация превосходства или отсутствия психологического контакта между собеседниками. Или, учащенное дыхание (сопение) идущего за вами (рядом) человека совсем не всегда означает возможное проявление агрессии по отношению к вам. «Иногда сигара — это просто сигара», — говорил 3. Фрейд. Применительно к нашей проблеме, каждый конкретный случай требует ассоциативного мышления и не требует жесткого противопоставления сопряженных и функционально близких явлений. Перейдем к жестам и мимике. Г. В. Колшанский рассматривает их как подсобный функциональный компонент в среде коммуникации. В целом нет возражений против такой позиции. Стоит лишь задуматься над правилами использования этого «подсобного материала». Ясно, что реализация жестов и мимики не имеет обязательного характера. Эго факультативное явление, используемое индивидом произвольно, по его усмотрению. Отчасти можно связать употребление различного рода кинесических движений с профессиональной деятельностью, поскольку некоторые из ее видов предполагают использование параязыковых средств. Как правило, это профессии, имеющие отношение к взаимодействию с публикой (актеры, учителя, журналисты, политики). Не входят сюда военные: их кинесика регламентируется другими правилами, имеющими вербальное выражение. Г. В. Колшанский, ссылаясь на Ч. Дарвина, полагает, что все виды жестов и мимики имеют биологическое происхо^ ждение. То есть биология трансформировалась в паралингвистику. Для нашей проблемы диахронический аспект этого процесса не имеет принципиального значения. Гораздо важнее уметь отличить биологическую кинесику от параязыковой и корректно интерпретировать проявление последней в конкретной речевой ситуации. Когда человек чешет затылок, это может означать нечто, связанное с мыслительным процессом, а может и не иметь какой-либо верификации, поскольку затылок может чесаться и по эксгралингвистическим причинам. Речевая ситуация представляет возможность использовать то или иное параязыковое средство. Непременным условием здесь, конечно, является знание и умение пользоваться системой параязыковых средств. Нетрудно заметить, что абсолютное большинство людей активно используют кинесику в процессе коммуникации. Нередко параязыковые средства служат способом компенсации некоего вербального аналога. Кивок головой, например, может заменить и утвердительный, и отрицательный ответ. Пожимание плечами можно интерпретировать как фразу, типа «В целом я не возражаю... однако, возможны варианты...». «Любое языковое выражение, — пишет Г. В. Колшанский, — способно в своей внутренней структуре получать полную однозначность, но экономия средств — и, как следствие, возможное ambiguity — заранее настроена на необходимое участие неязыковых средств» (Колшанский, 1974: 53). Можно ли сформулировать некую общую зависимость реализации параязыковых средств от индивидуальных характеристик личности? Другими словами, есть ли психическая и социальная детерминированность употребления параязыковых средств (ПС)? Наши наблюдения показывают, что на интенсивность использования ПС влияют, по крайней мере, три фактора: 1) эмоциональный фон коммуникативного акта (чем он выше/напряженнее, тем интенсивнее и разнообразнее ки- несика); 2) психотип языковой личности; 3) социальный статус языковой личности. Люди немолодые, уравновешенные, образованные, имеющие определенное социальное положение, характеризуются весьма умеренным уровнем использования ПС. Социальные маргиналы с невысоким уровнем образования имеют склонность к весьма динамичной кинесике, выражающейся в интенсивной поддержке вербального языкового материала жестами и мимикой. Эта зависимость не претендует на всеобъемлющий характер, однако, может быть использована в качестве исходной посылки. Определенным признаком языковой личности можно считать и отсутствие в ее речевой деятельности какой-либо кинесики, точно также как отсутствие модуляции голоса считается одним из признаков психического расстройства человека. Трактовка этой зависимости также небезоговорочна: во-первых, неиспользование ПС может свидетельствовать об эмоциональной закрепощенности, «зажатости» участника коммуникации; во-вторых, отсутствие адекватной кинесической реакции может быть обусловлено ее незнанием, что, в свою очередь, может свидетельствовать об особенностях личностных характеристик (возраст, социальный статус, профессиональная принадлежность). Разумеется, необходимо учитывать и роль внешних факторов, сопутствующих речевому акту и косвенно влияющих на выбор вербальных и невербальных средств коммуникации. Г. В. Колшанский считает ситуацию «наиболее общим паралингвистическим средством, представляющим совокупность реальных временных пространственных и предметных условий, служащей своеобразным тематическим индексом всей коммуникации» (Колшанский, 1974:59). На наш взгляд, более правильным было бы отнести ситуацию не к паралингвистическому средству, а к экстраязы- ковому фону, определяющему функциональный потенциал вербальных и невербальных средств, уровень их взаимодействия и формы реализации. Нетрудно предположить, что содержание и форма беседы на интересующую собеседников тему, к примеру, в переполненном трамвае, на улице или в уютном помещении будут заметно отличаться. Замкнутое, ограниченное пространство, равно как и различного рода внешние помехи (раздражители) могут существенно сузить потенциальные возможности языковой личности, как в вербальном аспекте, так и в кинесическом сопровождении высказывания. Экстраязыковая ситуация может изменить интенцио- нальный настрой собеседников и привести к коммуникативной неудаче. Представим себе ситуацию, свидетелем которой довелось быть автору этих строк: в маршрутном такси молодая семья — отец («35 лет), мать («30 лет), ребенок («5-6 лет). Мать держит на коленях объемистый торт; в руках отца — букет цветов; он сидит поодаль от жены и ребенка. Мать о чем-то беседует с сыном, отвечает на его вопросы и, когда ребенок вдруг напоминает маме о ее обещании что-то купить, она отмахивается, ссылаясь на отсутствие денег. Сын настойчиво и уже в другой, повышенной, тональности продолжает настаивать на выполнении обещания и получает довольно категоричный отказ раздраженной родительницы. Далее события развиваются стремительно и в совершенно непредсказуемом русле. «Ах, так! — заявляет ребенок в полный голос, — тогда я скажу папе, что в субботу к нам приходил дядя Коля, а ты его кормила пельменями и гладила по ноге, когда он ел». Услышав это, отец встает со своего места и начинает лохматить букет о голову жены. Та обороняется тортом, который, естественно, выпадает из коробки, и его фрагменты оседают на близ сидящих пассажирах маршрутного такси. Сложно сказать, что оказалось в этой сцене решающим фактором, приведшим к столь драматическому финалу: ситуация, стратегически выверенное во времени и пространстве поведение чада, или неосторожная (неосмысленная) позиция матери. Одно лишь ясно, что никто из действующих лиц и «зрителей» данной истории не мог предположить, чем она закончится. Поведение главного героя, разумеется, было детерминировано такими условиями, как замкнутое пространство, относительно спокойная обстановка и наличие «зрителей» (слушателей). Вряд ли что-либо подобное мальчик мог продемонстрировать дома, на улице или в гостях, куда семья вероятнее всего и направлялась. Эпизод, вероятно, мог бы иметь и другое окончание, будь мать более терпеливой, сдержанной, умной, наконец. Однако случилось то, что случилось. Остается только заметить, что в описанном коммуникативном акте были задействованы только вербальные средства. Позиция стороннего наблюдателя, а также последующий анализ события, кроме уже сказанного, привел к мысли о том, что использование матерью в беседе с сыном некоторых параязыковых средств, например, знака молчания (указательный палец у рта) мог бы воспрепятствовать столь неблагоприятному развитию событий. В этой связи у нас есть повод обратиться к вопросу о связи семиотики и паралингвистики. Как происходит формирование семиотического знака и почему его значение может быть различным при одинаковом плане выражения? Например, кивок головой. Почему сжатая в кулак рука в одном случае означает проявление солидарности, а в другом — если кулак повернут тыльной стороной, знак угрозы? Вряд ли можно ответить на эти вопросы, поскольку этимология параязыковых средств, также как и происхождение многих языковых явлений не всегда поддается объяснению. Однако это не должно удручать исследователя. Примени тельно к нашей проблеме достаточно знать ответы на более простые вопросы — «что?» и «как?» Г. В. Колшанский, как уже отмечалось, не считает параязык самостоятельной семиотической системой, полагая, что параязыковые средства «выполняют свои функции участия в формировании вербальной информации в пределах заданных коллективом норм» (Колшанский, 1974:67). Автор цитаты, аргументируя свою точку зрения, ссылается на Ш. Балли, которому принадлежат следующие слова: «Жесты, телодвижения, позы и особенно мимика лица имеют столь же определенные и общепринятые значения, как и другие знаки языка: бесспорно, что даже при допущении индивидуальных форм мимики, они, как и музыка, заключены в определенные формы, установленные в каждой языковой группе традицией» (Колшанский, 1974:67). Не кажется ли уважаемому читателю, что позиция Ш. Балли несколько отличается от позиции Г. В. Колшан- ского? У последнего основное назначение ПС — «функция участия» (т. е. вспомогательная. — В. Н.). Балли смещает акцент в сторону равноправности вербальных и невербальных средств. И те, и другие имеют у него определенные и общепринятые значения. На наш взгляд, речь должна идти о сосуществовании двух семиотических систем, имеющих произвольный характер. Разный функциональный потенциал обеих систем обусловлен разными возможностями форм их выражения: звуковая субстанция и ее графический код (письмо) способна гораздо шире и точнее материализовать мыслительные и психические проявления индивида, нежели кинесика. Тем не менее, параязыковые средства способны полностью компенсировать (заменить) звуковой язык (язык немых, различные профессиональные системы коммуникации), а это значит, что в своей совокупности жесты, телодвижения, мимика представляют собой функционально самостоятельную семиотическую системуР 23 Очень интересный пример по распознаванию и интерпретации параязыковых средств приводится в романе Б.Акунина «Алмазная колесница» (Т. П. М., 2005. С. 173-175). Речь идет о встрече главного героя романа Эраста Фандорина с морским агентом, капитаном- лейтенантом Бухарцевым, за которой наблюдала знакомая главного героя — японка О-Юми, испытывавшая к Эрасту Петровичу, по меньшей мере, чувство симпатии. Вот что она сказала Фандорину, как только собеседники расстались. Приведем этот эпизод книги почти полностью. — Берегитесь этого человека, — быстро сказала ОЮми, качнув подбородком в сторону отъехавшего капитан-лейтенанта. — Я не знаю, кто он, но вижу: он прикидывается вашим другом, обнимает вас за плечо, а на самом деле желает вам зла. Сегодня он написал или напишет на вас донос. Договорив, она хотела уйти, Эраст Петрович не позволил, преградил путь... — Вы обожаете эффектно исчезать, но на сей раз я требую ответа. Что за чушь про донос? Кто вам это рассказал? — Его лицо. Вернее, морщинка в углу левого глаза в сочетании с линией и цветом губ. — О-Юми слегка улыбнулась... — Я не шучу и не морочу Вам голову. Просто у нас в Японии есть древняя наука нин- со, она позволяет читать человеческие лица, как открытую кшпу. Владеют этим искусством очень немногие, но в нашей семье мастера нин- со не переводятся уже 200 лет. — Читать лицо, как кни1у? Что-то вроде физиогномисгики? — Да, но только гораздо шире и подробнее. Мастер нинсо умеет истолковывать и форму головы, и строение тела, и походку, и голос — одним словом, все, что человек сообщает о себе внешнему миру. Мы умеем различать на коже сто сорок четыре оттенка цвета, двести двенадцать типов морщин, 32 запаха и многое другое. Услышав про будущее, Фандорин понял, что его все-таки дурачат. — Ну, и чем же я сегодня занимался? Или нет, лучше определите, о чем я думал? — иронически улыбнулся он. Приведенный в сноске пассаж, даже с учетом некоторой доли авторской фантазии, достаточно убедительно свидетельствует о двух вещах. Во-первых, так же как языковая знаковая система, пара- языковой инвентарь определяет коммуникативное поведение языкового коллектива и отдельно взятого индивида в соответствии с выработанными данным коллективом правилами. Во-вторых, каждая нация в процессе формирования параязыка, используя потенциал возможностей его систе- — С утра у вас болела голова, вот здесь. — Легкие пальцы чуть коснулись его виска... — Вас одолевали печальные мысли. По утрам это с вами часто бывает. Вы думали о женщине, которой больше нет. Еще вы думали о другой женщине, которая жива. Вы представляли себе всякие картины, от которых вам стало жарко. Эраст Петрович залился краской, а кудесница лукаво улыбнулась, но развивать тему не стала. — Эго не волшебство, — сказала она, посерьезнев, — Всего лишь плод многовековых исследований, проведенных очень внимательными людьми, сосредоточенными на своем ремесле. Правая половина лица — это вы сами, левая половина — связанные с вами люди. Например, если я вижу на правом виске маленький прыщик цвета инсё- ку, я знаю, что этот человек влюблен. А если такой же прыщик на левом виске — значит, в него влюблены. — Нет, вы все же надо мной смеетесь! ОЮми качнула головой: — Недавнее прошлое можно определить по нижним векам. Скорое будущее — по верхним. Вы позволите? Белые пальцы опять коснулись его лица... Фандорин почувствовал, что цепенеет. Внезапно ОЮми отшатнулась. Ее глаза смотрели на него со страхом. — Что... что такое? — спросил он хрипло. — Сегодня вы убьете человека! — испуганно прошептала она, повернулась и побежала через площадь. мы, создает свой, подчас уникальный способ реализации невербальных средств коммуникации. В механизме реализации ПС прослеживается функциональный изормофизм с реализацией в речи фонем. Факультативная реализация фонемы не связана с ее языковыми свойствами; она обусловлена индивидуальными артикуляторными особенностями носителя языка. Вот что пишет о факультативных вариантах фонемы Л. Р. Зиндер: «Факультативные варианты... хотя и не связаны со смыслом, привлекают внимание слушающих именно своей необычностью, т. к. в тех же фонетических условиях и в тех же словах привычно слышать другие звуки. Любопытно отметить, что когда к таким особенностями привыкаешь, то перестаешь их „слышать", у очень близких людей часто не замечают дефектов произношения» (Зиндер, 1979: 48). Параязыковые средства, таким образом, можно считать факультативными вариантами коммуникативного поведения индивида, который по своему усмотрению, и в зависимости от ситуации, может использовать либо вербальные средства (с кинесической поддержкой), либо ПС в чистом виде, в качестве замены какого-либо языкового знака. Вряд ли в этой связи можно считать корректной ссылку' Г. В. Колшанского на работу Л. А. Капанадэе и Е. В. Красильниковой (1970), также полагающих, что «изучение жестов имеет смысл только в связи с изучением языкового текста — слова и высказывания в разговорной речи» (Колшанский, 1974:68). Жест существует и вне текста; он сам по себе является знаком. Любой носитель языка может объяснить значение абсолютного большинства жестов, телодвижений, мимических выражений лица, принятых обществом (или социаль- ной группой) в данный конкретный промежуток времени. Поэтому вряд ли будет правильным считать, что участие параязыковых средств в высказывании «заранее предопределено самой системой языка, социальным характером его происхождения и биологической природой говорящего субъекта» (Колшанский, 1974:69). На наш взгляд , система языка не имеет никакого отношения к жестам, мимике и телодвижениям человека. Система языка — это система возможностей, но возможностей сугубо вербальных. Социальный характер происхождения языка в таком случае должен был породить и четкое социальное расслоение ПС, однако этого не случилось. С другой стороны, неверным было бы считать кинесику полностью асоциальным явлением, поскольку некоторые из ПС «закреплены» обществом за вполне определенными его представителями. Биологическая природа говорящего субъекта действительно предрасположена к различного рода кинесическим проявлениям. Однако биология сама по себе нефункциональна, ее должно что-то стимулировать. Человеческие конечности, ответственные за использование тех или иных ПС, выполняют эту работу не из-за врожденной биологической активности, а потому, что таким образом происходит трансформация психической энергии индивида в энергию кинесическую. Биология — это «хвост», который не может управлять «собакой». Хвост может быть функционален, только если этого хочет собака. В этом случае его движения имеют знаковую природу и содержат определенную информацию, подлежащую декодированию. Г. В. Колшанский признает это, заявляя: «Субстанциональный фактор здесь вторичен, он подчинен функциональному» (Колшанский, 1974: 70). Вызывает возражение следующий тезис автора анализируемой книги: «...для лингвистики существенным является исследование способа включения посторонних для языка средств в процесс речепроизводства как вспомогательных факторов, функционально входящих в акт коммуникации» (Колшанский, 1974:70). Способ включения «хвоста» понятен: психика —»мозг —? параязык. Не очень ясен сам механизм функционирования этих вспомогательных факторов коммуникации. Что является причиной включения указанной цепи? Почему в похожих речевых ситуациях ПС могут быть реализованы по- разному, либо не задействованы вообще? Существуют ли общепринятые правила и закономерности употребления ПС или их реализация имеет спорадический характер, и она факультативна по своей сути? Ответы на эти и другие вопросы, на наш взгляд, имеют не менее существенное значение для лингвистики, чем «способ включения» ПС. И, наконец, действительно ли так просто обстоит дело с идентификацией ПС, как об этом пишет Г. В. Колшанский: «В связи с простотой и чрезвычайной распространенностью процесс логической расшифровки паралингвистического контекста на всех ступенях истории развития языка человека предельно активизирован и происходит без участия аналитического сознания партнера по коммуникации; тем не менее, он по своей природе остается чисто сознательным актом» (Колшанский, 1974: 75). Весьма противоречивое заключение. Возможна ли бессознательная дешифровка ПС («контекста»), если он («контекст») является сознательным актом? Парадоксальная логика. Мы категорически с этим не согласны. Коль скоро природа ПС детерминирована сознанием, значит, и распо знавание паралингвисгического контекста контролируется мышлением. Следует здесь обратить внимание и на различие анализаторов, участвующих в расшифровке вербальных и невербальных средств. Слуховое и визуальное восприятие информации, как известно, имеют свои особенности и принципиальные отличия не только физиологического характера. Глаза воспринимающему звуковую речь не нужны, так как вербальные средства дешифруются слуховыми анализаторами (восприятие —? це- ребрация —? понимание). Однако участвующие в коммуникации люди внимательно следят друг за другом. Глаза воспринимают всю совокупность, участвующих в речевом акте ПС и экстраязыковых факторов. Их анализ позволяет контролировать ход событий вносить коррективы в беседу, делать те или иные умозаключения о содержании разговора, о партнере. Неслучайно В. Д. Глезер, один из наиболее авторитетных физиологов зрения, подчеркивая значимость зрительного анализатора в процессе коммуникации, называет глаз «частью мозга, вынесенной наружу» (Глезер, 1985). В конечном счете, именно взаимодействие слуховых и зрительных анализаторов с последующей обработкой информации, ее оценкой и соответствующей реакцией (вербальной или невербальной) и составляет процесс восприятия речи. Не будем, однако, забывать, что фиксация тех или иных кинетических проявлений это только полдела. Вторая, более сложная процедура состоит в корректной интерпретации движений человеческого лица и тела и предполагает ответ на вопрос «Как отличить моргание от подмигивания?».