Оксфордский университет — место, где страшновато читать лекции. Дело не в тамошней готике со шпилями и гаргольями, и даже не в мысли о том, что свыше семисот лет это заведение шло впереди всего интеллектуального мира.
Дело в оксфордских донах, как называют тамошних профессоров. В тот день в апреле 1975 года они собрались в полном составе, чтобы заслушать начинающего американского психолога, который работал по годичному приглашению в Институте психиатрии больницы Модели в Лондоне и приехал в Оксфорд доложить о своих исследованиях. Нервно поглядывая с кафедры в зал, я мог разглядеть этолога Нико Тинбергена, нобелевского лауреата 1973 года, Джерома Брюнера, пользующегося всеобщим уважением академика, который недавно переехал в Оксфорд из Гарварда, чтобы стать королевским профессором на кафедре развития детей. Здесь были также Дональд Бродбент — основатель современной когнитивной психологии и ведущий специалист в мире по прикладным социальным вопросам и Майкл Гельдер — старейшина британской психиатрии. Здесь же был Джеффри Грей, общепризнанный эксперт по проблеме тревожных состояний мозга. Все это были крупнейшие величины в моей профессиональной области. Я чувствовал себя как актер, которого вытолкнули на сцену, чтобы выступить с монологом перед Гиннесом, Гилгудом и Оливье. Я приступил к докладу о приобретенной беспомощности и с облегчением обнаружил, что доны реагируют вполне нормально, некоторые кивают в знак согласия с моими Объясняя неудачу 55 выводами, а большинство посмеивается над моими шутками. Однако посередине первого ряда сидел устрашающего вида незнакомец. Он не смеялся над моими шутками, а в некоторые ключевые моменты он отрицательно мотал головой. Вид у него был такой, как-будто он вел текущий счет моим ошибкам и оговоркам. Наконец доклад был окончен. Прозвучали даже аплодисменты, и я собирался вздохнуть с облегчением, поскольку все было уже позади, за исключением, может быть, вежливых банальностей, которые традиционно произносит один из профессоров, которому поручена роль оппонента.. Однако в данном случае оппонентом оказался тот самый человек из первого ряда, который мотал головой.
Его звали Джон Тиздейл. Я слышал это имя и раньше, но почти ничего не знал о нем. Известно было, что это новый преподаватель психологического факультета, который только что перешел туда из психиатрического отделения лондонской больницы Модели. «Вас не должен вводить в заблуждение этот чарующий рассказ, — заявил он собравшимся. — Теория абсолютно неадекватна. Зелигман завуалировал тот факт, что одна треть людей, участвовавших в эксперименте, так и не стала беспомощной. Спрашивается, почему? А из тех, кто стал, одни быстро вернулись в прежнее состояние, а другие не смогли никогда. Некоторые оставались беспомощными только в той ситуации, когда выработалось это свойство, и они больше не пытались избавиться от шума. Другие же сдавались и в абсолютно новых ситуациях. Опять же, почему? Некоторые утратили самоуважение и обвиняли себя за то, что не смогли избавиться от шума; другие же обвиняли экспериментатора в том, что он давал им невыполнимые задания. Почему?» На лицах многих присутствующих появилось смущенное выражение. Убийственная критика Тиздейла поставила 56 Мартин Э. П. Зелягмав все под вопрос. Десять лет исследований, результаты которых представлялись мне столь определенными, когда я начинал выступление, теперь оказались полными нестыковок. Я почти лишился дара речи. Мне стало казаться, что Тиздейл прав, мне было стыдно, что я сам не подумал об этих выражениях. Я мямлил что-то насчет путей развития науки и, отвечая вопросом на вопрос, спросил Тиздеила, может ли он сам разрешить парадокс, который только что адресовал мне. «Думаю, что могу, — сказал он. — Но только не сейчас и не здесь». Я пока не буду демонстрировать вам объяснение Тиз-дейла. Сначала я хочу попросить вас принять участие в небольшом тесте, который поможет вам выяснить, являетесь ли вы оптимистом или пессимистом. Знание ответа Тиздейла на вопрос, почему некоторые люди никогда не становятся беспомощными, могло бы нарушить чистоту нашей с вами проверки.