Однако в 1503 году, во время первого штурма церковного любостяжания, в позиции его оставалась серьезная брешь. Я бы, впрочем, сказал, что это была не столько слабость Ивана III как организатора и политика, сколько слабость его союзников, незрелость тогдашнего поколения нестяжателей.
Это они, интеллектуалы, должны были точно оценить силу сопротивления иерархии, предвидеть ее аргументы и подготовить контраргументы. Они отвечали за идеологическое обеспечение операции. И поражение поэтому потерпели именно они. Вот как было дело. Атакованные со всех сторон митрополит с Собором не растерялись. Они посовещались, подумали и решили — великому князю в его просьбе отказать. Было написано обширное послание с цитатами из Библии, левитских книг, святых отцов и, конечно, татарских ярлыков. Государь это послание отверг: ни левитские книги, ни татарские ярлыки его не убедили. Собор снова подумал, подготовил второй ответ, прибавив цитат из Библии, и в полном составе отправился прочитать его государю. Но священные тексты снова оставили великого князя холодным. Профессор А. С. Павлов, автор до сих пор, по-моему, непревзойденного исследования о секуляризации церковных земель, опубликованного в Одессе в 1871 году, теряется в догадках: зачем понадобилось редактировать соборный ответ в третий раз? И почему именно эта, третья редакция заставила великого князя отступить? «Вероятно, — предполагает Павлов, — он потребовал каких-нибудь дополнительных разъяснений; по крайней мере, Собор еще раз посылал к нему дьяка Леваша с новым докладом, в котором дословно подтверждалось содержание первого». Но тут же, сам себе противореча, Павлов добавляет, что в третьей редакции «только гораздо подробнее сказано о русских князьях, наделявших церковь волостями и селами» [Павлов 1871, 46]. Хорошенькое «только»! Ведь тут же и был решающий для Ивана III аргумент, хоть и набрел на него Собор лишь с третьего захода (надо полагать, после того, как обратно в Москву спешно примчался Иосиф). Вот эта роковая вставка полностью: «Тако ж и в наших русийских странах, при твоих прародителях великих князьях, при в.к. Владимире и при сыне его в.к. Ярославе, да и по них при в.к. Всеволоде и при в.к. Иване, внуке блаженного Александра... святители и монастыри грады, волости, слободы и села и дани церковные держали» [Павлов 1871, 68]. Надо отдать должное соборным старцам. Против Ивана выдвинута была самая тяжелая идеологическая артиллерия. На «русийскую старину» ни разу не поднял он руку за все долгие сорок три года своего царствования, не будучи оснащен солидной, так сказать, контрстариной. Правило, согласно которому первым должен был нарушить «старину» оппонент, всегда оставалось законом его политического поведения. В отличие от исследователей позднейших времен, иерархия точно нащупала его ахиллесову пяту. И оказался великий князь перед нею беззащитен. Моральные ламентации и обличения Нила Сорского не выдерживали конкуренции с железными канонами предания, а большего второе поколение нестяжателей предложить ему не смогло: снова не нашлось в нем воителей и политиков, одни моралисты.
Пройдет совсем немного времени, какое-нибудь десятилетие, и поднимется новая, третья поросль нестяжательства, и набатом загремит на Москве язвительная проповедь Нилова ученика Вассиа- на Патрикеева, с которым не сможет справиться уже и сам Иосиф. И в ней будет именно то, что требовалось для нового штурма церковной твердыни. Та самая контрстарина, которой не нашлось в запасе у благочестивого, но политически неподкованного старца Нила. Вассиан, единомышленник великого князя, был последовательным консерватором. Именно в предании, в самой русской истории нашел он нечто прямо противоположное тому, чем запугивали великого князя иерархи. «Испытайте и уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и соорудивших монастыри заботился приобретать села? Кто молил царей и князей о льготе для себя или об обиде для окрестных крестьян? Кто имел с кем- нибудь тяжбу о пределах земель или мучил бичом тела человеческие, или облачал их оковами, или отнимал у братьев имения?.. Ни Пахомий, ни Евфимий, ни Герасим, ни Афанасий Афонский — ни один из них сам не держался таких правил, ни ученикам своим не предписывал ничего подобного». Далее подробно — с учетом печального опыта — перечисляются «наши русийские начальники монашества и чудотворцы» — Антоний и Феодосий Печерские, Варлаам Новгородский, Сергий Радонежский, Дмитрий Прилуцкий, которые «жили в последней нищете так что часто не имели даже дневного хлеба, однако монастыри не запустели от скудости, а возрастали и преуспевали во всем, наполнялись иноками, которые трудились своими руками и в поте лица ели хлеб свой» [Павлов 1871, 68]. Видите отчетливый сдвиг в реформационной риторике нового поколения нестяжателей? Вассиан, в отличие от Нила, уже не проповедует «скитский подвиг». Он не против монастырей, лишь бы их обитатели вместо «заботы о приобретении сел» трудились «своими руками и в поте лица ели хлеб свой». А Иосифу с его диалектической мистикой относительно личностей и коллектива уничтожающе отвечал Максим Грек: «Смешное что-то ты говоришь и ничем не отличающееся от того, как если бы некоторые многие без закона жили с одной блудницей, и будучи в этом обличены, каждый из них стал бы говорить о себе — я тут ни в чем не погрешаю, ибо она одинаково составляет общую принадлежность» [Максим Грек 1911, 72]. Это уже не было робкое морализаторство их учителя. Это было политическое оружие, ибо изображало современное церковное нестроение как кару Божию за измену древнему преданию, за поругание «нашей русийской старины». Это был уничтожающий ответ иосифлянскому большинству Собора. Но было поздно. Не поспела юная русская интеллигенция на помощь своему лидеру. 28 июля 1503 года он был наполовину парализован, удар «отнял у него ногу, и руку, и глаз».