Структура и структурация

Рассмотрим ключевые понятия, составляющие ядро теории структурации: «структура»,«система»и «дуальность (двойственность) структуры». Нет сомнений, что первое из них — структура (или «социальная структура ») — весьма популярно среди сторонников функционализма и обязано своим названием традициям «структурализма».

Однако ни той, ни другой теории так и не удалось дать этому понятию определение, которое отвечало бы требованиям социальнонаучной теории. Приверженцы функционализма и их критики уделяли основное внимание понятию «функция», подчас вовсе игнорируя представления о «структуре»; таким образом, последний термин использовался, как правило, в общепринятом значении. Вместе с тем мы прекрасно осведомлены о том, что, как правило, понимают под «структурой » функционалисты, а фактически и подавляющее большинство обществоведов-аналитиков, которые рассматривают ее как своего рода «моделирование» социальных отношений и явлений. Зачастую структура представляется в терминах визуальных образов, сродни скелету или строению организма, или каркасу здания. Этот подход и соответствующие ему понятия тесно взаимосвязаны с дуализмом субъекта и социального объекта: «структура» выступает здесь как нечто «внешнее » по отношению к человеческой деятельности, является источником, порождающим ограничения свободной инициативы независимого субъекта. Представления о структуре, возникшие в рамках структурализма и постструктурализма, кажутся нам более интересными. Здесь, говоря о структуре, мы имеем в виду не модель тех или иных социальных отношений и явлений, а точку пересечения наличия и отсутствия; таким образом, основополагающие принципы ее выводятся, исходя из поверхностных проявлений.

На первый взгляд вышеизложенные представления о структуре не имеют ничего общего, однако, на самом деле каждое из них относится к существенным аспектам структурирования социальных отношений — аспектам, которые в теории структурации постигаются посредством дифференцированного подхода к понятиям «структура » и «система». Анализируя социальные отношения, мы должны учитывать как синтагматический аспект проблемы —моделирование социальных отношений в пространстве и во времени, включая воспроизводство ситуативных практик, так и ее парадигматическое «измерение», затрагивающее виртуальное упорядочение «способов структурирования », периодически участвующих в процессе подобного воспроизводства. Структурализму свойственна некоторая неопределенность в вопросе, относятся ли структуры к матрице допустимых в пределах установленной совокупности преобразований, или они суть правила (принципы) превращений, управляющие этой матрицей. Мы полагаем, что структура, по крайней мере в элементарном своем значении, представляет собой «генеративные» (порождающие) правила (и ресурсы). Вместе с тем, некорректно называть ее «правилами преобразования », ибо все правила, по сути своей, носят трансформирующий характер. Таким образом, в контексте социального анализа структура существует в виде структурирующих свойств социальных систем, благодаря которым в них обеспечивается «связность » времени и пространства, свойств, способствующих воспроизводству более или менее одинаковых социальных практик во времени и пространстве, что придает им «систематическую» форму. Говоря о том, что структура представляет собой «виртуальный порядок» отношений преобразования, мы подразумеваем, что социальные системы, как воспроизводимые социальные практики, обладают не «структурами»,но «структуральнымисвойствами»,а структура, как образец социальных отношений, существующий в определенное время и в определенном пространстве, проявляется посредством подобных практик и как память фиксирует направление поведения компетентных субъектов деятельности. Это не мешает нам представлять структуральные свойства в виде иерархически организованной в пространстве и во времени протяженности практик, которые они рекурсивно формируют. Глубоко укоренив
шиеся структуральные свойства, участвующие в воспроизводстве социетальных общностей, называются структурными принципами. Практики, обладающие наибольшей пространственно-временной протяженностью в рамках тех или иных общностей, рассматриваются нами как социальные институты.
Говоря о структуре как о «правилах» и ресурсах, или обособленных совокупностях правил и ресурсов, мы определенно рискуем ошибиться, что обусловлено спецификой представлений о «правилах », господствующих в философской литературе. Зачастую правила ассоциируются с играми и воспринимаются нами как некие формализованные предписания или установки. Между тем правила, задействованные в воспроизводстве социальных систем, в большинстве случаев не являются таковыми. Даже те из них, которые приведены в систему законов, как правило, гораздо более спорны, нежели их собратья, используемые в играх. Несмотря на то, что использование правил игр, таких, например, как шахматы и т. п., в качестве прототипа контролируемых правилами свойств социальных систем часто приписывается Л. Виттгенш- тейну, гораздо более уместным, на наш взгляд, будет упомянуть здесь то, что Виттгенштейн говорил о детских играх как примерах рутинных, общепринятых социальных практик. Зачастую правила рассматривают и обсуждают в единственном числе, так, будто они могут касаться специфических случаев или примеров поведения. Однако такой подход представляется нам ошибочным, если мы рассматриваем его по аналогии с течением социальной жизни, где практики поддерживаются и сосуществуют в рамках более или менее свободно организованных групп. Правила невозможно осмыслить в отрыве от ресурсов — средств и способов, посредством которых в процесс производства и воспроизводства социальных практик включаются отношения преобразования. Таким образом, структуральные свойства представляют формы доминирования и власти. Правила предполагают (и это достаточно четко было продемонстрировано Гарфинкелем) «методические про
цедуры» социальных взаимодействий. В большинстве случаев правила пересекаются с практиками в контексте ситуативных взаимодействий: ряд «целевых» (ad hoc) положений, предложенных Гарфинкелем, постоянно приводится в качестве иллюстрации правил и фундаментален с точки зрения их формы. Следует подчеркнуть, что в силу всего вышесказанного каждый компетентный социальный актор является социальным теоретиком на уровне дискурсивного сознания и «экс- пертом-методологом » на уровнях дискурсивного и практического сознания. Правила имеют две стороны, и это важно учитывать на концептуальном уровне, поскольку некоторые философы (например, Винч (Winch)) склонны объединять их. С одной стороны, правила относятся к производству значений, а с другой — к санкционированию способов социального поведения.
Вводя вышеупомянутое словоупотребление понятия «структура », мы стремились освободиться от традиционного механистического подхода к определению этого термина, свойственного ортодоксальной социологии. Понятия системы и структурации берут на себя большую часть того, что обычно приписывается «структуре». Предлагая использовать термин «структура» в значении, на первый взгляд далеком от общераспространенных, мы отнюдь не призываем к отказу от более широких интерпретаций его. «Общество», «культура» и целый ряд других социологических понятий вполне могут употребляться в нескольких значениях, и это представляет определенную сложность лишь в тех случаях, когда различия существуют на смысловом уровне сказанного или написанного. Таким образом, мы не отвергаем традиционное использование термина «структура » для указания на некие общие институциональные черты общества или ряда обществ, например, можно говорить о «классовой структуре общества», «структуре индустриальных обществ » и т. д.
Согласно одному из основных положений теории структурации, правила и ресурсы, которыми индивиды руководствуются при взаимодействии, должны рассматриваться и как средства производства социальной жизни в качестве
продолжающейся деятельности, и одновременно как продукты, производимые и воспроизводимые этой деятельностью (принцип дуальности (двуединства) структуры). Но как следует понимать подобное утверждение? Каким образом наши повседневные действия участвуют в воспроизводстве, скажем, глобальных институтов современного капитализма? Какие правила действуют в этом случае? Рассмотрим несколько возможных примеров правил: «Правило постановки мата в шахматах заключается в...»; Формула: ап = п2 + п-1; «Как правило, R встает каждый день в 6 утра »; «Согласно правилам, все рабочие должны начать работу в 8 утра».
Конечно, можно привести массу других примеров, однако, перечисленные вполне подходят с точки зрения целей нашего повествования. В примере (3) «правило» более или менее соответствует понятиям привычки или рутины (однообразного, установленного режима). Восприятие подобных привычек как «правил », в полном смысле этого слова, представляется нам довольно неуместным, ибо в большинстве случаев в их основе не лежат какие-либо указания, наставления или инструкции, которым индивид должен неукоснительно следовать, и также санкции, подкрепляющие эти предписания; таким образом, в данном случае мы имеем дело с тем, что индивид делает по привычке. Привычка является элементом рутины, принципиальную важность которой в процессе повседневной социальной жизни мы неустанно подчеркиваем. «Правила», как понимаем их мы, несомненно, вторгаются в рутинную практику, однако, последняя не является правилом сама по себе.
Примеры (1) и (4) воспринимаются многими в качестве иллюстраций двух типов правил — конститутивных (образующих) и регулятивных. Объяснить правило, в соответствии с которым при игре в шахматы ставится мат, значит детально рассмотреть саму суть этой игры. Правило, устанавливающее, что работники должны начать работу в определенное время, не дает определение работы как таковой; оно предписывает, каким образом работа должны быть выполнена. Дж. Сирл (Searle) считает, что регулятивные правила обычно имеют форму «Делай X» или «Если Y, делай X».

Некоторые представители класса конститутивных правил имеют такую же форму, однако в большинстве случаев речь идет о формулировках типа «X считается Y » или «X считается Y при условии С »[18]. Подобное разграничение двух типов правил кажется нам отчасти сомнительным, свидетельством чему служит этимологическая «неуклюжесть» термина «регулятивное правило». Как-никак, но понятие «регулятивный» включает в себя понятие «правило»: словарное определение этого термина — «регулирование посредством правил ». Мы считаем, что примеры (1) и (4) скорее отражают два аспекта правил, нежели символизируют два их типа. В случае (1) правило, несомненно, является элементом игры как таковой (оно создает саму возможность такой деятельности или определяет ее. — Пер.), однако, для тех, кто играет в шахматы, оно обладает санкционирующим или «регулирующим » свойством, ибо относится к аспектам игры, которые должны быть соблюдены (деятельность, называемая игрой в шахматы, состоит в осуществлении действий в соответствии с определенными правилами; вне этих правил шахматы не существуют. —Пер.). Однако и правило обладает конститутивными свойствами. Хотя оно и не определяет, что такое «работа », зато дает нам представление об «индустриальной бюрократии ». Следовательно, примеры (1) и (4) иллюстрируют два аспекта правил — их роль в создании смыслового содержания и тесную взаимосвязь с санкциями.
Пример (2) может показаться наименее адекватным с точки зрения концептуализации «правила» применительно к понятию «структуры ». Вместе с тем мы намерены доказать, что оно является здесь гораздо более уместным, чем все обсужденные нами выше. Мы не собираемся утверждать, что социальная жизнь может быть сведена к совокупности рациональных математических принципов, отнюдь. Обращаясь к сущности формул, мы сумеем определить наиболее эффективное (с аналитической точки зрения) значение термина «правило» в контексте социальной теории. Формула ап = п2 + п-1 взята из примера Виттгенштейна, иллюстрирующего игры с числами (number games) [19]. Один человек написал последовательность чисел; другой — составил формулу, поставив числа в определенном порядке. Что представляет собой подобная формула? Каким обра
зом можно проинтерпретировать ее? Понять формулу не значит воспроизвести ее. Кто-то может произнести формулу, не осознав ее последовательности, с другой стороны, возможно понять сам ряд и не суметь при этом выразить его на вербальном уровне. Таким образом, понимание не является умственным процессом, сопровождающим решение головоломки, представленной определенной последовательностью чисел; по меньшей мере, это не тот процесс, который имеет место при прослушивании мелодии или произнесении предложения. Это, скорее, способность применять формулу в правильном контексте и должным образом во имя продолжения некоего ряда или последовательности событий.
Формула представляет собой обобщенную процедуру: обобщенную, поскольку используется в некотором диапазоне условий и случаев; процедуру, ибо предусматривает методическое возобновление и продолжение установленной последовательности действий. Таковы ли лингвистические правила? Мы убеждены, что да — ив гораздо большей степени, чем они подобны той разновидности правил, о которой говорил Хомский (Chomsky). И это, по-видимому, согласуется с доводами Витгенштейна или во всяком случае соотносится с ними. Витгенштейн замечал, что: «Понимать язык, значит владеть им » (язык как речевые действия. — Пер.) [20]. Здесь подразумевается, что использование языка является по преимуществу методологическим, а правила его представляют собой методично применяемые процедуры, включенные в контекст повседневной практической деятельности. Подобная перспектива в отношении языка кажется нам чрезвычайно важной, хотя зачастую она и игнорируется большинством последователей Виттгенштейна. Правила, «сформулированные» посредством примеров (1) и (4), представляют собой определение (интерпретацию) деятельности и имеют отношения к определенным видам действий: все кодифицированные правила принимают подобную форму, поскольку выражают (описывают) на вербальном уровне то, что предполагается сделать. Однако правила есть процедуры деятельности, элементы практического установленного порядка. Ссылаясь на это, Виттгенштейн разрешил проблему, которая изначально была определена им как скептический «парадокс» правил и следования им. Пос
ледний был сформулирован следующим образом: ни один образ действий не может определяться каким-то правилом, поскольку любой образ действий можно привести в соответствие с этим правилом. Однако если это действительно так, то верно и другое: любой образ действий может быть приведен в противоречие с правилом. Здесь мы сталкиваемся с неверным истолкованием проблемы, смешением смыслов «следования правилу » и «интерпретации правила» [21].
В таком случае мы будем рассматривать правила социальной жизни как способы или обобщенные процедуры, используемые в процессе установления / воспроизводства социальных практик. Сформулированные правила — правила, выраженные на вербальном уровне (законодательные нормы, бюрократические предписания, правила игры и т. п.), — представляют собой скорее кодифицированные толкования правил, нежели правила как таковые. Их следует воспринимать не как пример правил вообще, но как специфические типы сформулированного правила, которые в силу собственной очевидной формулировки приобретают различные специфические качества [22].
До настоящего момента наши рассуждения касались в основном предварительного подхода к проблеме. Как формулы соотносятся с практиками, в которые вовлечены субъекты деятельности? И какие из них наиболее интересны нам с точки зрения общих целей социального анализа? Что касается первой части вопроса, то здесь знание социальных правил, выраженное прежде всего на уровне практического сознания, является сущностью «способности знать», отличающей индивидов как субъектов деятельности. Будучи социальными акторами, все человеческие существа хорошо «информированы » относительно знаний, которыми они располагают и которые применяют в процессе производства и воспроизводства повседневных социальных взаимодействий; основная масса этих знаний носит скорее практический, нежели теоретический характер. Шюц и другие авторы отмечали, что в процессе повседневной деятельности акторы используют типичные схемы (формулы), позволяющие им улаживать возникающие жизненные проблемы в плановом порядке. Знание процедур или владение техниками «делания » социальных действий по определению носит методологический характер. Иными словами, подоб- Устроение общества
ное знание не предполагает (да и не может предполагать) точного определения всей совокупности ситуаций, с которыми может столкнуться актор; оно предусматривает обобщенную способность реагировать и влиять на неограниченный диапазон социальных условий и обстоятельств.
Наиболее значимые с точки зрения социальной теории типы правил включены в процесс воспроизводства институционализированных практик, т. е. практик, глубоко укорененных в пространстве и времени [23]. Основные характеристики правил, существенные с позиций общих проблем социального анализа, могут быть описаны следующим образом:
слабо
интенсивный              неявный              неформальный
т г              санкционированным
жестко
поверхностный дискурсивный              формализованный
г              г              т              г              санкционированный
Под интенсивными по характеру правилами мы понимаем формулы, постоянно вовлеченные в процесс повседневной жизни. Примером таких правил могут служить лингвистические правила. Сюда же относятся и методы организации беседы, используемые акторами в разговорах и при взаимодействиях. Им противопоставляются правила, хотя и широкие по размаху, но неглубокие с точки зрения влияния на характер и структуру социальной жизни. Подобное различие кажется нам чрезвычайно важным, хотя бы только потому, что многие социальные аналитики искренне убеждены в том, что более абстрактные правила — например, кодифицированные законы — оказывают большее влияние на процесс структурирования социальной деятельности. Мы считаем, однако, что многие на первый взгляд тривиальные процедуры повседневности воздействуют на социальное поведение гораздо сильнее и глубже. Оставшиеся категории говорят сами за себя, т. е. являются более или менее самоочевидными. Большинство правил, включенных в процесс производства и воспроизводства социальных практик, усваиваются акторами только на внутреннем уровне: иными словами, субъекты деятельности знают, как им «следует себя вести ъ. Дискурсивное выражение правила является его интерпретацией и, как мы уже упоминали выше, способно само по себе видоизменять форму его применения. Типичным примером правил,

которые не только дискурсивно сформулированы, но и формально кодифицированы, являются законы. Конечно, законы относятся в большей степени к разряду санкционированных социальных правил и имеют в современном обществе формально установленные градации «воздаяний ». Однако было бы серьезной ошибкой недооценивать силу неформальных санкций, применяемых в отношении множества житейских, повседневных практик. Как бы ни интерпретировались результаты, полученные Гарфинкелем в ходе его «экспериментов на веру», они, несомненно, демонстрируют непреодолимую силу, которой наделены, казалось бы, незначительные условности разговора [24].
Структурирующие качества правил могут изучаться в процессах формирования, поддержания, прекращения и реформирования социальных взаимодействий. Несмотря на то, что в процессе производства и воспроизводства взаимодействий субъекты деятельности используют огромное множество разнообразных процедур и тактик, особо значимыми среди них являются, вероятно, те из них, которые способствуют поддержанию чувства онтологической безопасности. «Эксперименты» Гарфинкеля, несомненно, существенны с этой точки зрения. Они указывают на то, что установки, вовлеченные в структурирование ежедневных взаимодействий, имеют характер, гораздо более стабильный и обязательный, чем это может показаться исходя из легкости, с которой им обычно следуют. Это стало очевидным, поскольку девиантные (отклоняющиеся) ответы или поступки, которые, по настоянию Гарфинкеля, совершались экспериментаторами, нарушали чувство онтологической безопасности «субъектов», «подрывая» основы доступности дискурса. Нарушение или игнорирование, конечно, не является единственным методом изучения конститутивных и регулятивных свойств интенсивно задействованных правил. Вместе с тем нет сомнений, что опыты Гарфинкеля способствовали обнаружению достаточно «плодородной » области исследований — являясь своего рода «алхимией от социологии », «превратившей эпизоды повседневности в научно-просветительский трактат »[25].
В своей работе мы различаем понятия «структура »(как некий общий термин), «структуры »(во множественном числе) и «структуральные свойства социальных систем» [26].

Понятие «структура » подразумевает не только правила, задействованные в производстве и воспроизводстве социальных систем, но и ресурсы (которые нам еще предстоит рассмотреть более подробно). Традиционные для общественных наук толкования термина «структура » связывают это понятие с наиболее устойчивыми аспектами социальных систем, и нам не хотелось бы отходить от этого значения. Структура состоит из правил и ресурсов, способствующих производству/воспроизводству социальных институтов. Согласно определению, институты представляют собой наиболее стабильные черты социальной жизни. Говоря о структуральных свойствах социальных систем, мы имеем в виду их институционализированные характеристики, «зафиксированные » во времени и пространстве. И, наконец, мы используем понятие «структуры» (во множественном числе) для обозначения отношений преобразования и посредничества, влияющих на социальную и системную интеграцию и являющихся своеобразными «переключателями»,лежащими в основе наблюдаемых условий воспроизводства системы.
Вернемся теперь к вопросу, поставленному нами изначально: каким образом следует понимать то, что поведение индивидуальных субъектов деятельности воспроизводит структуральные свойства больших общностей? Ответить на него гораздо проще и вместе с тем сложнее, чем может показаться с первого раза. На уровне логике ответ на подобный вопрос будет не более чем трюизмом. Иначе говоря, несмотря на то что непрерывное существование больших общностей или обществ не зависит, казалось бы, от деятельности любого из его индивидуальных членов, эти общности (или общества) очевидно прекратят свое существование, если деятели, входящие в них, исчезнут. В реальности ответ на этот вопрос зависит от проблем, которые нам еще предстоит обсудить — речь идет о механизмах интеграции различных типов социетальных общностей. В своей повседневной деятельности социальные акторы используют и воспроизводят структурные характеристики глобальных социальных систем. Однако общества — и мы постараемся объяснить это — не всегда представляют собой единообразные «коллективы». «Социальное воспроизводство» не следует приравнивать к укреплению «социальной сплоченности». Местоположение (локализация) субъектов деятельности и
коллективов в различных секторах или регионах обобщенных социальных систем в значительной мере определяет влияние их привычного поведения на интеграцию социеталь- ных общностей. Здесь мы достигли пределов лингвистических примеров, которые могли бы быть использованы в качестве иллюстрации понятия «дуальность структуры ». Множество проблем социального анализа может быть изучено посредством обращения к исследованиям рекурсивных свойств речи и языка. Когда мы произносим грамматически правильное высказывание, то опираемся на те синтаксические правила, которые это высказывание помогает установить. Однако мы говорим на «том же » языке, что и другие члены нашего языкового сообщества; мы все (с теми или иными незначительными поправками) пользуемся сходными правилами и лингвистическими обычаями. Совсем не так может обстоять дело со структуральными свойствами социальных систем в целом. Вместе с тем понятие «дуальность структуры » лежит в другой области, дающей ответ на вопрос, каким образом могут быть осмыслены социальные системы (и лавным образом общества).

Дуальность структуры

Структура (ы)	Система (ы)	Структура ция
Правила и ресурсы, или совокупности отношений преобразования, организованные как свойства социальных систем	Воспроизводимые взаимоотношения субъектов деятельности или коллективов, организованные в виде регулярных социальных практик	Условия, контролирующие целостность или изменение структур, а, следовательно, управляющие воспроизводством социальных систем

Подытожим все вышесказанное. Структура, как регулярно воспроизводящиеся «наборы» правил и ресурсов, существует вне времени и пространства, проявляется в памяти индивидов в виде «отпечатков» социальной практики и отличается «отсутствием субъекта». Социальные системы, обладающие структуральными свойствами, напротив, существуют в виде воспроизводимых в пространстве и времени ситуативных действий субъектов деятельности. Анализ структурации социальных систем предполагает изучение способов производства и воспроизводства этих систем — основывающихся на осмысленных действиях
акторов, занимающих по отношению друг к другу определенные позиции и использующих правила и ресурсы в разнообразных контекстах деятельности — в процессе взаимодействия. Ключевым понятием теории структурации является концепция дуальности структуры, логически вытекающая из вышеизложенного обсуждения. Субъектов деятельности и структуры нельзя рассматривать как две независимые друг от друга категории; таким образом, речь в данном случае идет не о дуализме, а о дуальности (или дву- единстве). В соответствии с представлениями о дуальности структуры, структуральные свойства социальной системы выступают и как средства производства социальной жизни в качестве продолжающейся деятельности и одновременно как результаты, производимые и воспроизводимые этой деятельностью. Структура не является чем-то «внешним» по отношению к индивидам: будучи своего рода «отпечатками » в их памяти и проявляясь в социальной практике, она представляется скорее «внутренней», нежели внешней (как это считал Дюркгейм) по отношению к их деятельности. Структуру нельзя отождествлять с принуждением, она всегда как ограничивает, так и создает возможности для действия. Это, конечно, не препятствует распространению структуральных свойств социальных систем во времени и пространстве, выходящему из-под контроля индивидуальных субъектов деятельности. Точно так же это не подвергает риску возможность того, что представления самих акторов о социальных системах, созданных и воссоздаваемых ими в процессе их деятельности, могут материализовать эти системы. Рейфикация социальных взаимоотношений или дискурсивная «натурализация » исторически обусловленных обстоятельств и результатов человеческой деятельности является одним из основных аспектов идеологии социальной жизни [27].
Однако даже самые грубые формы материализованного мышления не касаются фундаментально значимой «способности знать », свойственной человеческим существам. Ибо «способность знать» опирается скорее на практическое, нежели дискурсивное сознание. Знание социальных условностей и правил поведения, определяющих собственную деятельность индивида и деятельность окружающих его людей, которое позволяет деятелям ориентироваться в
разнообразных ситуациях социальной жизни, детально и поражает воображение. Все компетентные члены общества имеют опыт и хорошо осведомлены относительно практических аспектов социальной деятельности и являются знатока «социологами ». Знания, которыми они располагают, не являются чем-то второстепенным по отношению к устойчивым моделям социальной жизни, но представляются нам важной составляющей частью их. Мы специально подчеркиваем это, поскольку стремимся избежать ошибок, свойственных функционализму, структурализму и другим ортодоксальным традициям общественной мысли, которые, недооценивая или вовсе игнорируя намерения и резоны самих действующих субъектов — рационализацию действий как процесс, постоянно вовлеченный в структурацию социальных практик, — искали объяснение значимых для других человеческих действий в явлениях, о которых эти субъекты не имели никаких понятий [28]. Вместе с тем не менее важно остерегаться другой крайности, свойственной герменевтическим подходам и различным вариантам феноменологии, которые склонны рассматривать общество как искусственное порождение человеческих существ. Каждый из этих взглядов являет собой пример ошибочного редукционизма, проистекающего из неспособности соразмерно осмыслить дуальность структуры. Согласно теории структурации, момент продуцирования действия является одновременно и моментом его воспроизводства в контексте повседневной социальной жизнедеятельности — моментом конструирования определенной социальной практики, как части отношений общества. Подобная ситуация сохраняется даже во время насильственного свержения власти или при наиболее радикальных формах социальных изменений. Рассматривать структуральные свойства социальных систем в качестве «социальных продуктов » некорректно, ибо такой взгляд неявно предполагает наличие неких предопределенных акторов, объединившихся во имя их создания [29]. Напомним, что, воспроизводя структуральные свойства, субъекты деятельности воспроизводят также и условия, которые делают возможными подобные действия и социальные практики. Структура не существует независимо от знаний деятелей относительно того, что они делают в процессе повседневной деятельности. Субъекты деятельности
всегда имеют представление о том, что делают: в виде некоторого описания, существующего на уровне дискурсивного анализа. Однако другие описания могут представлять их деятельность совершенно иным, незнакомым и непривычным, образом; и, кроме того, субъекты могут практически ничего не знать о многочисленных последствиях собственной деятельности.
Дуальность структуры всегда является главным основанием преемственности социального воспроизводства во времени и пространстве. Это в свою очередь предполагает рефлексивный мониторинг деятелей в ходе повседневной социальной деятельности. Однако сознательность всегда ограничена. Поток действий непрерывно производит, которые являются непреднамеренными, и эти непреднамеренные последствия могут также формировать новые условия действия посредством обратной связи. История человечества творится преднамеренной деятельностью, но не является преднамеренным проектом. Она постоянно ускользает от попыток повести ее по какому-то задуманному направлению. Однако подобные попытки постоянно предпринимаются людьми, которые действуют под угрозой и надеждой на то обстоятельство, что являются единственными созданиями, творящими собственную «историю», — осознавая этот факт.
Теоретизирование людей по поводу собственной деятельности с очевидностью доказывает, что как социальная теория не является плодом воображения профессиональных обществоведов, так и идеи, генерированные ими, неминуемо «возвращаются », включаясь в саму ткань социальной жизни. В частности, это проявляется в попытках отслеживать и таким образом контролировать чрезвычайно обобщенные условия воспроизводства системы, что весьма характерно и значимо для современного мира. Для осмысления процессов «отслеживания» воспроизводства на концептуальном уровне нам следует ввести некоторые разграничения, благодаря которым станет ясно, что представляют собой социальные системы как воспроизводимые практики в условиях взаимодействия. Очевидно, что взаимоотношения, предполагаемые или реализуемые в социальных системах, чрезвычайно разнообразны с точки зрения степени их «фиксации» и проницаемости. Однако, при
знав это, мы выделяем два уровня средств, при помощи которых в процессе взаимодействия формируются определенные элементы «системности ». Первый — известен и широко распространен в традициях раннего функционализма, где взаимозависимость представляется как своего рода гомеостатический процесс, родственный присущим организму механизмам саморегуляции. С этим нельзя не согласиться, но не стоит и забывать о существовании общепризнанного факта, согласно которому «рыхлость » большинства социальных систем делает любые аналогии с органическим миром весьма условными, а подобный относительно «механистический » способ воспроизводства системы не является единственно и исключительно возможным в человеческих обществах. Гомеостатическая система воспроизводства, функционирующая в человеческом обществе, может рассматриваться в контексте действия каузальных петель, в которых ряд непредвиденных последствий деятельности направлен на возврат к исходному состоянию системы. Однако в ряде случаев мы сталкиваемся с процессами селективной (избирательной) «информационной фильтрации», посредством которой акторы, занимающие стратегически важные позиции, пытаются рефлексивно регулировать общие условия системного воспроизводства с тем, чтобы либо поддержать существующее положение вещей, либо изменить его [30].
Различие между гомеостатическими каузальными петлями и рефлексивной саморегуляцией воспроизводства системы следует дополнить еще одним разграничением, позволяющим говорить о существовании социальной и системной интеграций [31]. «Интеграция» понимается нами как упорядоченные связи, взаимообмены или просто взаимность практик (автономии и зависимости) между индивидами или коллективными действователями [32]. В этом случае социальная интеграция предполагает системность на личном уровне, в ситуации соприсутствия или взаимодействия лицом к лицу. Системная же интеграция относится к взаимодействию с теми, кто отсутствует физически во времени или в пространстве. Механизмы системной интеграции, несомненно, включают в себя механизмы социальной интеграции, однако последние отличаются по ряду ключевых параметров от тех, что вовлечены в процессы взаимодействия на личном уровне (в условиях соприсутствия).

Социальная интеграция	Системная интеграция
Взаимодействия акторов в условиях их соприсутствия	Взаимодействие между индивидуальными или коллективными действователями в расширенных пространственно-временных промежутках

Формы институтов
Аналитическое разделение двух аспектов правил — производящих значения (структурирующих каждодневный дискурс и взаимные понимания действий как «значимых » для участников взаимодействия. — Пер.) и санкционирующих способы социального поведения, а также понятие ресурсов, фундаментальное сточки зрения осмысления власти, приводит нас к различным выводам, на которых следует остановиться особо [33]. То, что мы именуем «модальностями » структурации, служит делу прояснения основных параметров дуальности структуры во взаимодействии, связывая познавательные способности деятелей со структуральными свойствами. В процессе воспроизводства систем взаимодействия акторы опираются на модальности структурации, воссоздавая таким образом их структуральные свойства. Стоит подчеркнуть, что коммуникация значений в процессе взаимодействия отделима от действия нормативных санкций только аналитически. Это очевидно, например, поскольку использование языка само по себе санкционировано самой сущностью его «общественного» характера [34]. Отождествление действий или аспектов взаимодействия — их точное описание, герменевтически укорененное в способности индивида «функционировать» должным образом в тех или иных жизненных ситуациях — предполагает переплетение значений, нормативных элементов и власти. Это нагляднее всего прослеживается в достаточно распространенных обстоятельствах социальной жизни, где оспаривается само содержание социальных явлений, в том виде в каком оно обычно описывается. Осознание предмета подобных споров, различающихся и частично совпадающих описаний или характеристик деятельности является важным элементом «понимания образа жизни », хотя это и не оговаривается в работах таких авторов, как Винч, рассматривающих формы жизни как унифицированные и согласованные одновременно [35]./>
В процессе непрерывной, систематической ежедневной деятельности ее субъекты способны не только рефлексивно отслеживать собственные действия и поведение других людей, но и «контролировать подобный мониторинг» на уровне дискурсивного сознания. «Интерпретационные (объяснительные) схемы» представляют собой способы типизации, являющиеся частью запасов знаний акторов, рефлексивно используемых ими в целях поддержания коммуникативных процессов. Запасы знаний, к которым в процессе производства и воспроизводства взаимодействий обращаются субъекты деятельности, аналогичны тем, которые используются ими при приписывании значений, обосновании действий и т. д. [37]. Коммуникацию значений, как и все аспекты контекстуальности деятельности, не следует трактовать просто как событие, имеющее место в пространстве и во времени. Субъекты деятельности регулярно включают пространственные и временные характеристики взаимодействий в процессы построения смысловых значений. Будучи основным элементом взаимодействия, коммуникация является более содержательным понятием, чем коммуникативное намерение (цель коммуникации —то, что актор «предполагал» сказать или сделать). Здесь нам следует остерегаться двух форм возможного редукционизма. Некоторые философы пытались построить всеобъемлющие теории значений или коммуникаций исходя из коммуникативных намерений; другие, напротив, предполагали, что коммуникативное намерение (или цель коммуникации) в лучшем случае несущественно в плане конституирования (производства) значимых качественных характеристик взаимодействия, а «значение» определяется структурным порядком знако
вых систем. В теории структурации, однако, они рассматриваются как одинаково интересные и значимые, скорее как аспекты дуальности, нежели как несовместимые и взаимоисключающие элементы двойственности.
В обыденном английском представление об «ответственности и подотчетности » убедительно указывает на пересечение интерпретационных схем и норм. Быть «ответственным » за чьи-либо действия, значит излагать и объяснять их причины, а также «подводить» под них нормативные основания, посредством которых возможно «находить этим действиям оправдание». Нормативные компоненты взаимодействия концентрируются на отношениях между правами и обязанностями тех, кто участвует в ряде обстоятельств взаимодействия. Формально кодифицированные нормы поведения, такие, например, как те, что изложены в виде законов (по крайней мере в современных обществах), обычно претендуют на определенную симметрию между правами и обязанностями, подкрепляющими и оправдывающими друг друга. Однако на практике подобная симметрия может отсутствовать, и этот факт мы хотим подчеркнуть особо, поскольку и «нормативный функционализм» Парсонса, и «структуралистский марксизм» Альтюссера (Althusser) чрезмерно преувеличивают степень «интернализации» нормативных обязательств членами общества [38]. Ни та, ни другая точка зрения не совместимы с теорией деятельности, рассматривающей людей в качестве способных к познанию деятелей, рефлексивно отслеживающих потоки взаимодействий друг с другом. Когда социальные системы воспринимаются главным образом с позиций «социального объекта », основной акцент делается на всепроникающем влиянии нормативно согласованного легитимного порядка, как абсолютной детерминанты, «программирующей » социальное поведение. Подобная перспектива скрывает или маскирует тот факт, что нормативные элементы социальных систем представляют собой условные требования, которые поддерживаются и «имеют значение » благодаря эффективной мобилизации санкций в условиях реальных взаимодействий. Нормативные санкции отражают структурную асимметрию господства и отношения людей, номинально подчиненных им, могут отличаться-от выражения приверженности, которую, как предполагается, эти нормы порождают.

всего прочего, Хабермас критикует Гадамера за его пред-i ставления о лингвистически насыщенных «традициях», не способные продемонстрировать, что структуры значений имманентно предполагают властные дифференциации. Подобная критика вполне обоснована, но Хабермас стремится развить свои идеи дальше и показать значимость «систематически искажаемых» форм коммуникации. На этой основе, однако, ему не удается удовлетворительно интегрировать концепцию власти и институциональную теорию. «Господство» нетождественно «систематическиискажаемым» структурам сигнификации, ибо оно — в том смысле, в котором понимаем его мы, — есть само условие существования кодов значений [40]. «Господство» и «власть» нельзя представлять исключительно в терминах асимметрии распределения, скорее, мы имеем дело с чем-то, неотъемлемо присущим социальным ассоциациям (или, с нашей точки зрения, человеческой деятельности как таковой). Таким образом — и здесь мы должны принять во внимание выводы, сделанные в работах Фуко, — власть нельзя рассматривать как явление, пагубное по самой сути своей, или просто как возможность «сказать нет »; точно также господство невозмож- но «преодолеть» в условиях мифического общества будущего, что так упорно стремились доказать некоторые направления философии социализма.
В чем состоит смысл заявлений, согласно которым семантика имеет преимущество над семиотикой, а не наоборот? Нам кажется, что его можно прояснить путем сравнения структуралистских и постструктуралистских представлений о значении, с одной стороны, и взглядов позднего Виттгенштейна, с другой [41]. Появление теории, согласно которой значение создается «различиями » между родственными понятиями, в которых, согласно Ф. Де Соссюру (Saussure), отсутствуют «позитивные ценности»,неизбежно приводит нас к точке зрения, подчеркивающей превосходство семиотики. Пространство знаков, системы значений возникают благодаря упорядоченному характеру различий, которые заключают в себе знаки. «Уход в знаки » — откуда затруднительно или даже невозможно заново выйти в мир реальной деятельности и событий — представляется нам тактикой, весьма характерной для авторов, приверженных традициям структурализма и постструктурализма.

Однако подобный уход вовсе не является неотвратимым, если мы отдаем себе отчет в том, что относительный характер кодовых знаков, порождающих значение, обусловлен упорядочением социальных практик, самой возможностью «функционировать» в условиях множественности контекстов социальной деятельности. Это открытие было сделано (хотя и на совершенно ином философском «фоне ») самим Виттгенштейном, когда он пересматривал основные идеи, представленные в его ранних работах. Тогда как анализ языка и значения «ранним» Виттгенштейном заканчивается достаточно парадоксально — напоминая отчасти знаменитый индийский фокус с веревкой — поздние взгляды автора обращаются к рутинным социальным практикам. Даже наиболее замысловатые и трудные для понимания семиотические отношения основываются на семантических свойствах, порождаемых нормами повседневной деятельности.
Обращаясь к терминологии нашей таблицы, отметим, что «знаки », используемые в качестве основы сигнификации, не следует отождествлять с «символами ». Многие авторы склонны рассматривать эти понятия как идентичные, мы же считаем символы, видоизменяемые в рамках символических порядков, одним из основных аспектов «кластеризации » институтов [42]. Символы сгущают «избытки значений », свойственные и обусловленные поливалентным характером знаков; они соединяют пересечения знаков, особо ценные и плодородные в разнообразных формах смысловых ассоциаций, действуя аналогично метафорам и метонимиям. Символические порядки и связанные с ними способы дискурса являются главным институциональным локусом идеологии. Однако в теории структурации идеология не рассматривается в качестве специфического «типа » символического порядка или формы дискурса. Так, например, невозможно разделить «идеологический дискурс» и «науку». Понятие «идеология» относится только к тем асимметриям господства, которые соединяют сигнификацию с легитимацией частных интересов [43].
На примере идеологии можно удостовериться, что структуры сигнификации отделимы от господства и легитимации исключительно на уровне аналитического приема. Господство зависит от мобилизации двух различных типов ресурсов. Аллокативные ресурсы относятся к возможностям — или, что более точно, разновидностям способности
трансформировать — распоряжаться материальными объектами, вещами и т. п. Авторитативные ресурсы (или полномочия) предполагают способность управлять, командовать другими людьми или акторами. Может показаться, что некоторые виды аллокативных ресурсов (такие как сырье, земля и т. п.) «существуют реально », хотя, как мы заявляли ранее, это не характерно для структуральных свойств в целом. В определенном смысле, с точки зрения обладания пространственно-временным наличием, это соответствует действительности. Однако «материальность» этих объектов абсолютно не влияет на тот факт, что они становятся ресурсами (в том значении, которое приписываем этому термину мы) только будучи включенными в процессы структурации. Трансформируемый характер ресурсов логически равносилен, равно как и по сути своей взаимосвязан с аналогичными свойствами знаковых кодов и нормативных санкций.
Вышеупомянутая классификация институциональных порядков основывается на противостоянии тому, что в ряде случаев именуется «субстантивистскими» концепциями «экономических», «политических» и других институтов. Мы можем представить соответствующие взаимосвязи (отображаемые Гидденсом через сочетание начальных букв терминов.— Пер.) следующим образом:
S-D-L : символические порядки/способы дискурса
D (noAH.)-S-L : политические институты
D (pacnp.)-S-L : экономические институты
L-D-S : правовые институты
где S = сигнификация, D = господство, L = легитимация.
«Субстантивистские » концепции предполагают определенную институциональную дифференциацию этих разнообразных порядков. Иными словами, считается, например, что «политика» возможна лишь в обществах с развитыми формами государственных органов управления и т. п. Вместе с тем исследования антропологов убедительно доказали, что явления, относящиеся к разряду «политических» — те, что имеют дело с упорядочением властных отношений, — встречаются во всех обществах. То же самое можно сказать и о других институциональных порядках. Особенно осторожно следует подходить к осмыслению понятия «эконо
мический », даже определив для себя, что оно не требует в качестве предварительного условия наличия четко дифференцированной «экономики». В ряде работ по экономической проблематике наблюдается явная тенденция к «заученному повторению» общих, традиционно-культурных представлений, имеющих смысл исключительно в условиях рыночной экономики. Невозможно должным образом определить родовое понятие «экономический», апеллируя к борьбе за дефицитные ресурсы [44]. Подобная трактовка будет сродни определению власти через обращение единственно к борьбе частных интересов и групп. Основной особенностью и характеристикой термина «экономический » является не недостаток ресурсов как таковых и не борьба или противоречия, сконцентрированные вокруг их распределения. Скорее, сфера «экономического» определяется и фиксируется неотъемлемо конструктивной ролью аллокативных ресурсов в структурации социетальных общностей. И еще одно предостережение. Если мы утверждаем, что все общества страдают от нехватки ресурсов, то вполне естественно будет допустить, что конфликты, связанные с распределением дефицита, представляют собой основной двигатель социального прогресса — именно это предполагается не только в некоторых версиях исторического материализма, но и в различных немарксистских теориях. Однако подобное допущение является одновременно логически неполноценным (зависящим от поверхностных форм функциональных рассуждений) и эмпирически ложным [45].

<< | >>

↑

Источник: Гидденс Э.. Устроение общества: Очерк теории структурации.— 2-е изд. —М.: Академический Проект. — 528 с.. 2005

Еще по теме Структура и структурация:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -