Глава I Элементы теории структурации

Приступая к предварительному изложению основных положений теории структурации [1][‡], было бы полезно, на наш взгляд, остановиться на барьерах, отделяющих функционализм (включая системную теорию) и структурализм, с одной стороны, от герменевтики и различных форм «понимающей социологии gt;gt;, с другой.

Несмотря на тот факт, что во многих отношениях функционализм и структурализм заметно отличаются друг от друга, существует и ряд общих для этих парадигм положений. Так, оба направления склонны придерживаться естественно-исторической концепции и имеют очевидную тенденцию к объективизму. Со времен Конта функционалистская парадигма рассматривала биологию как науку, модель которой наиболее точно соответствовала специфике социальных дисциплин. Именно биология была признана ориентиром в вопросах осмысления структуры и функционирования социальных систем, а также руководством к анализу процессов эволюции через механизмы адаптации. Структурализм, особенно в интерпретации Леви-Стросса (Levi-Strauss), был враждебен по отношению к эволюционизму и свободен от биологических
аналогий. Здесь сходство между социальной и естественной науками носит преимущественно когнитивный (познавательный) характер, постольку, поскольку каждая из них отражает однородные свойства целостного «устройства» мыслительной деятельности. И структурализм, и функционализм решительно подчеркивают превосходство социального целого над его отдельными, индивидуальными элементами (т. е. составляющими его акторами или деятелями, человеческими существами).
Очевидно, что герменевтика рассматривает социальные и естественные науки как абсолютно отличные друг от друга. Герменевтика является колыбелью того самого «гуманизма », которому столь яростно и настойчиво противостоят сторонники структурализма. В герменевтической мысли, в том виде, в каком она представлена в работах Дильтея (Dilthey), пропасть между субъектом и социальным объектом достигает максимальных размеров. Субъективность есть априорно признанный центр культурного и исторического опыта, а, следовательно, и фундамент, краеугольный камень, лежащий в основе социальных или гуманитарных наук. За пределами сферы субъективного опыта находится материальный мир, управляемый обезличенными и беспристрастными отношениями причины и следствия. Несмотря на то что научные школы, склонные к натурализму, рассматривают субъективность как нечто близкое мистерии, или как остаточный феномен, герменевтика считает ее миром природы, трудным для осознания и понимания, который в отличие от человеческой деятельности можно постичь только извне. В концепциях понимающей социологии при объяснении человеческого поведения гармонично лидируют действие и значение; структурные понятия и представления не столь заметны, а принуждение и ограничения практически не обсуждаются. Однако, с точки зрения функционализма и структурализма, структура (в самых различных смыслах, приписываемых этому понятию) имеет преимущество над действием, и ограничивающие свойства ее подчеркиваются особо.
Различия между этими воззрениями на социальную науку зачастую считаются эпистемологическими, хотя на самом деле они носят и онтологический характер. Вопрос состоит в том, каким образом следует определять понятия
действия, значения и субъективности и как они могут соотноситься с представлениями о структуре и принуждении. Если понимающая социология зиждется на империализме предмета, то функционализм и структурализм проповедуют главенство социального объекта. Формулируя теорию структурации, мы стремимся положить конец попыткам создания подобных империй. Согласно нашей теории, предметом социальных наук являются не опыт индивидуального актора и не существование какой-либо формы социеталь- ной тотальности, а социальные практики, упорядоченные в пространстве и времени. Социальные действия людей цик- личны подобно некоторым самовоспроизводящимся природным явлениям. Это означает, что они не создаются социальными акторами, а лишь постоянно воспроизводятся ими, причем теми же самыми способами, посредством которых люди реализуют себя как акторы. В процессе и через собственную деятельность социальные деятели воспроизводят условия, делающие эту деятельность возможной. Вместе с тем разновидность «осведомленности », обнаруживаемая в природе в форме кодированных программ, весьма далека от когнитивных навыков и способностей человеческих существ. Осмысление познавательных возможностей людей и их включенности в деятельность является, на наш взгляд, одним из важнейших научных открытий, сделанных в рамках понимающей социологии. Теория структурации принимает отправную точку положений герменевтики, поскольку в ней допускается, что описание человеческой деятельности предполагает знание форм жизни, отражаемых в ней.
В циклическом упорядочении социальных практик участвует специфическая рефлексивная форма познания, используемая человеческими существами. Целостная последовательность практик предполагает рефлексивность, однако последняя возможна лишь в условиях последовательной непрерывности этих практик, которая и позволяет воспринимать их отчетливо «тождественными » друг другу во времени и пространстве. Таким образом, «рефлексивность » следует понимать не просто как «самосознание », но как наблюдаемое свойство и характерную особенность движущегося потока социальной жизни. Быть человеческим существом, значит являться целеустремленным деятелем, который одновре
менно осознает причины собственной деятельности и способен в случае необходимости детально развить и конкретизировать их (в том числе и ввести в заблуждение). Однако такие термины как «цель», «намерение», «причина», «мотив» и тому подобное следует использовать с крайней предосторожностью, ибо их употребление в философской литературе зачастую ассоциируется с герменевтическим волюнтаризмом.

Кроме того, они «вырывают » действия людей из контекста пространства-времени. Человеческая деятельность, как и познание, предстает в виде непрерывного потока (duree) поведенческих проявлений. Целенаправленное действие не является совокупностью или последовательностью отдельных — обособленных или разрозненных — намерений, причин и мотивов. Куда правильнее говорить о рефлексивности как явлении, основанном на непрерывном мониторинге деятельности, осуществляемом самими индивидами и окружающими их людьми. Рефлексивный мониторинг (или контроль) действия зависит от рационализации, которая в нашем случае понимается скорее как процесс, нежели как состояние. При этом подразумевается, что она по сути своей связана со способностями и уровнем компетентности деятелей. Онтология пространства-времени — неотъемлемый образующий элемент социальных практик — составляет основу концепции структурации, которая начинается с временности, а, следовательно, в каком-то смысле с «истории».
Этот подход может позаимствовать у аналитической философии деятельности чрезвычайно мало, поскольку обычно «деятельность » описывается большинством современных англо-американских авторов. «Деятельность » нельзя рассматривать как простую комбинацию «действий gt;gt;: последние возникают лишь благодаря дискурсивному моменту внимания к потоку пережитого опыта. Кроме того, она не может обсуждаться в отрыве от человека, его посредничества и связи с окружающим миром и гармоничности действующей «самости ». То, что мы называем стратификационной моделью действующей «самости», включает в качестве составных элементов рефлексивный мониторинг, рационализацию и мотивацию деятельности как устоявшуюся последовательность процессов [2]. Рационализация действия, рассматривающая «преднамерение » как процесс, является наравне с двумя
другими элементами стандартной характеристикой человеческого поведения, воспроизводимой как само собой разумеющееся. В ситуациях взаимодействия — при столкновениях и происшествиях — рефлексивный мониторинг действия, как правило, и вновь в соответствии с заведенным порядком осуществляет контроль среды его протекания. Позже мы обратим ваше внимание на тот факт, что этот феномен составляет основу интерполяции деятельности в рамках пространственно-временных отношений соприсутствия. В условиях многообразия обстоятельств взаимодействия рационализация деятельности является основополагающим принципом, посредством которого окружающие оценивают общую «компетентность » акторов. Однако следует отдавать себе отчет в необходимости противостоять стремлению некоторых философов ставить знак равенства между причинами и «нормативными обязательствами», которые составляют лишь часть процесса рационализации действия. Если не учитывать этот факт, нельзя понять, что нормы играют роль «фактических» границ социальной жизни, по отношению к которым возможно разнообразное множество поддающихся управлению установок. В качестве достаточно поверхностного примера подобных установок приведем общеизвестное положение, согласно которому причины, дискурсивно выдвигаемые акторами в качестве обоснования своих поступков, могут расходиться с фактической рационализацией действия, определяющей их поведение в действительности.
Зачастую это обстоятельство является источником беспокойства и волнений для философов и экспертов в области социальных явлений — ибо как можно удостовериться, что люди не лицемерят и не скрывают истинных мотивов своих действий? Однако эта проблема представляет относительно небольшой интерес по сравнению с обширными «серыми зонами», существующими между двумя слоями процессов и не доступными дискурсивному сознанию акторов. Значительный объем «запасов знаний» (выражение Альфреда Шюца (Schuts)) или того, что мы предпочитаем называть взаимное знание, сконцентрированный в случайных эпизодах, не доступен непосредственному сознанию акторов. В большинстве своем эти знания носят приклад
ной характер: они неотъемлемо присущи способности «справляться » с рутиной социальной жизни и вести себя в соответствии с определенными общепринятыми практиками. Водораздел, пролегающий между дискурсивным и практическим сознанием, подвержен флуктуациям и восприимчив к разного рода воздействиям, как в опыте индивидуального деятеля, так и в отношении сравнений акторов, функционирующих в различных обстоятельствах и контекстах социальной деятельности. Однако между ними не существует преграды, аналогичной той, которая отделяет бессознательное от дискурсивного сознания. Бессознательное включает те формы познания и побуждения, которые либо целиком вытеснены из сознания, либо проявляются в нем исключительно в искаженном виде. С точки зрения теории психоанализа, подсознательные мотивационные компоненты деятельности имеют собственную внутреннюю иерархию, которая отражает «глубину » истории жизни конкретного актора. Утверждая подобное, мы отнюдь не призываем к некритичному признанию ключевых положений концепции Фрейда (Freud). Нам следует остерегаться двух форм редукционизма, которые сокрыты или обозначены в его работах. Одна из них — упрощенное представление об институциональных образованиях, согласно которому фундаментальную основу институтов следует искать в области бессознательного; здесь практически полностью игнорируется роль автономных социальных сил. Вторая заключается в достаточно примитивной теории сознания, которая, стремясь продемонстрировать, насколько глубоко социальная жизнь обусловлена действием скрытых, подводных течений, зачастую не осознаваемых акторами, не способна адекватно постичь уровень рефлексивного контроля, поддерживаемого последними в отношении собственного поведения.

<< | >>

↑

Источник: Гидденс Э.. Устроение общества: Очерк теории структурации.— 2-е изд. —М.: Академический Проект. — 528 с.. 2005

Еще по теме Глава I Элементы теории структурации:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -