В начале д вадцатого века считалось, что основная задача марксизма заключается в том, чтобы освободить развитие производительных сил от ограничений, налагаемых на него производственными отношениями. Технология, машины, крупные производственные единицы были частью той действительности, которую стремился создать марксизм.
Этот путь развития бъш, разумеется, чужд крестьянскому образу мысли. Толстой был в числе тех, кто представлял этот тип мышления. Он как-то сказал, что железные дороги для движения—это то же, что публичный дом для любви. Сталин, с другой стороны, хотел «поменять мужицкую нищую лошадь на лошадь крупномасштабной механизированной промышленности» (Сталин, 1955,179). От всех ответа лезем. Чтоб тракторы не ржавели Впустую под долезем. Поля пройдут науку Под ветром-игруном. Даешь на дружбу руку. Товарищ агроном! Земля не хочет более Терпеть плохой уход, — Готовься, комсомолия, . I В передовой поход. Кончай с деревней серенькой Вставай, который сер! Вперегонки с Америкой Иди СССР. Это стихотворение написано Маяковским в начале 20-х годов. Именно в это время Борис Пастернак назвал его единственным настоящим советским гражданином. Спустя 70 лет, сын человека, ставшего жертвой сталинских репрессий, говорит об индустриальном могуществе страны с не меньшим благоговением. «У нас была мощная промышленность. Мы были одной из двух могучих держав. Нас нельзя было сравнивать с другими, например, с Францией или Германией. Мы были далеко впереди. Кроме этого, мы достигли... Кто вывел на орбиту Земли первый спутник? Советский Союз. Кто первым взглянул на землю из открытого космоса? Юрий Гагарин. Мы с ним одногодки, он на несколько месяцев старше. Кто первым сфотографировал обратную сторону Луны? Советские космические корабли. А кто заставил американцев тратить миллиарды долларов, чтобы послать людей на Луну? До войны мы построили электростанцию мощностью 600000 киловатт. После войны Куйбышевская станция на Волге производила три миллиона киловатт. Но и это были скромные показатели. Мы стали строить еще более мощные гидроэлектростанции мощностью шесть миллионов киловатт. Некоторые из них до сих пор работают. У нас десять действующих атомных электростанций...» Развитие производительных сил было важным фактором, оправдывающим существование Советского Союза. В 1926 году Шестнадцатая партийная конференция заявила: «Труд—дело чести, доблести и геройства». В это время рабочие собирались на праздничные дни, чтобы дать клятву выполнить производствен ные задания (Lane, 1981). Но кто, в конце концов, поймал золотую рыбку? Тридцатого августа 1935 года Алексей Стаханов поставил рекорд, добыв за одну смену 102 тонныугля в донбасской шахте. Его достижение (по-видимому, хорошо подготовленное) стало началом массовой кампании. Появилась плеяда стахановцев, ставящих все более фантастические рекорды производительности. Стахановское движение охватило далеко не весь рабочий класс: в нем приняло участие от трети до пятой части всех рабочих. Считалось, что таким образом рабочий класс может внести свой вклад в развитие средств производства. Фактически стахановское движение было только одной, хотя и предельной формой ударного труда: речь шла о полном подчинении своей личности требованиям производства. Но опыт Стаханова радикально отличался от опыта ударных бригад, работавших ранее. В новых условиях на отдельного работника оказывалось крайнее давление. От него требовалось бить свои же рекорды, чтобы обеспечить для себя более высокий уровень жизни. Ключевое понятие этого явления — скорость. Некоторые зарубежные критики этого явления называли его религией «ускорения». Тем, кто справлялся с ритуалами производства, стахановское движение обещало беспрецедентные вознаграждения, а для многих —и перспективы роста. В тридцатые годы около 15 процентов рядовых рабочих переместились на новые позиции. Другие проиграли. Нормы безопасности промышленного труда снизились. Средние заработки упали, а внутренние различия в рабочем классе усилились. Стахановское движение не решило проблемы организации труда, рожденной противоречиями плановой экономики. В Советском союзе на самых ранних этапах возобладала логика технологической организации, оставляющая отдельному члену коллектива очень малую степень самостоятельности. Одним из наиболее влиятельных представителей этой линии был Алексей Гастев, сыгравший ключевую роль во внедрении тейлоризма в советскую промышленность. Из тейлоризма были взяты три основных понятия: —широкое использование исследований соотношения времени и движения; —заимствование и применение производственных квот, называемых в России «нормами»; —использование разнообразных тарифов, согласно которым уровень оплаты за единицу произведенной продукции или за одну операцию растет, когда нормы или квоты перевыполняются (см.: РШ/сг. 1986). Эти принципы применялись в организации труда там, где это было возможно, в течение многих десятилетий. Однако вскоре возникло понимание того, что тейлоризм не очень хорошо подходит для трудовых процессов внутри плановой экономики, характеризующейся постоянными перебоями, дефицитом, нехваткой сырья и несовместимостью оборудования. В этих условиях отдельные рабочие постоянно боролись за то, чтобы приспособиться к меняющейся ситуации, иметь возможность решать задачи по своему усмотрению. Случались продолжительные отрезки времени, в течение которых машины стояли: отсутствовали нужные инструменты или сырье. Когда они, в конце концов, появлялись, рабочим приходилось «штурмовать», чтобы наверстать упущенное. Управленцы были вынуждены готовиться к таким периодам, держа под рукой резервы рабочей силы. Во время первой пятилетки дефицит коснулся всех производственных факторов, но при этом угрозы безработицы более не существовало. Эти черты плановой экономики означали, что рабочие получили значительный контроль над трудовым процессом и, в особенности, над темпом труда. Часто говорилось, что единственное настоящее право советского рабочего заключалось в том, чтобы работать спустя рукава. К началу 30-х годов советских рабочих лишили всех возможностей коллективно отстаивать свои интересы (ТШгег, 1986). Перспектива суровой кары означала, что о забастовке не могло быть и речи. Профсоюзы имели некоторое влияние на местном уровне и по частным вопросам, однако в целом у них не было сколько- нибудь заметного влияния на процесс организации классовых интересов. Напротив, они стали неотъемлемой частью управленческих структур советских предприятий (МеКп, 1996). В 1931 году Сталин произнес свою знаменитую речь, обращенную к Съезду директоров, в которой заклеймил чрезмерную уравниловку. Это означало, что совершается поворот к более широким различиям в уровне оплаты труда и более широкому использованию тарифов. В той ситуации такой поворот был равносилен полному отказу от любых форм коллективной организации труда, которая ранее была неотъемлемой частью уравнительных ориентаций рабочего класса. Дон Фильцер, по-прежнему верящий в фундаментальное значение коллективизма, считает, что это был решающий шаг в направлении извращения социалистического общества: « Эгалитаризм шел рука об руку с коллективной организацией труда, которая создавала соответствующие мотивы, стимулировала сохранение орудий труда и обеспечивала точное выполнение заданий. При этом она требовала коллективного планирования и контроля над собственным разделением труда. Коммуны, таким образом, бросали вызов власти управленцев на предприятиях. Но еще более опасным обстоятельством, по мнению властей, было то, что коллективный контроль над процессом труда угрожал перерасти в форму коллективного сопротивления...» (ТШна\ 1986,106). После этих решений единственное, что оставалось рабочим, —это индивидуальное сопротивление. Оно нашло выражение в высокой текучести кадров, прогулах и алкоголизме. Администрация сталинской эпохи ответила на эти явления более строгим трудовым законодательством. В конце концов эти меры ужесточились до того, что стало возможно уволить рабочего за опоздание. При этом он терял жилье и право на пенсию. Ошибки на рабочем месте стали рассматриваться как уголовное правонарушение. Если что-то не ладилось, то следовало обязательно найти виновных. В то же время возникла целая система соглашений между отдельными работниками и профессиональными группами, ставящая целью избежать ответственности за ошибки. У советского рабочего были два выхода из положения: он мог стать ударником или стахановцем или оказывать индивидуальное сопротивление, меняя места работы, критически дистанцируясь от выполняемой работы, прогуливая работу или предаваясь пьянству. И в первом, и во втором случае коллективная солидарность уступала место индивидуальному стремлению к счастью. Проблемные отношения между индивидуальным стремлением к счастью и развитием производительных сил становятся очевидными, если проанализировать основания, по которым социализм рассматривался как основная цель развития. Джон Эл- стер составил краткий список аргументов в пользу капитализма: 1. В том, что касается отдельных людей, самая лучшая жизнь — это потребление в широком смысле, включая эстетическое удовольствие и развлечения, а также потребление товаров в традиционном смысле слова. 2. Потребление должно пользоваться уважением потому, что оно способствует счастью и благосостоянию, а это и есть подлинное добро. 3. Поскольку невозможно удовлетворить все нужды, относящиеся к сфере потребления, то следует придерживаться некоторых принципов справедливости в распределении благ, определяющих их конкретного получателя.
4. То, что должно быть поделено, нужно сначала произвести. Выбор производимой продукции зависит, к примеру, от мотивов и информированности производителей. Теория справедливости должна учитывать тот факт, что разные принципы распределения имеют разный уровень влияния на мотивацию и информированность производителя. 5. Экономическая теория говорит нам, что частная собственность на средства производства оказывает более положительное влияние на информированность, чем различные формы коллективной собственности (Elster, 1989,127). Согласно Элстеру, аргументы в защиту социализма, как правило, фокусировались на пункте 5. Он же хотел бы сконцентрироваться на пунктах 1 и 2. Элстер, сторонник аналитического марксизма, считает (тщательно формулируя условия и уточнения своей позиции), что в основе марксизма лежит взгляд на лучшую жизнь не как на процесс пассивного потребления, а как на процесс самореализации. Самореализация означает активное участие в труде и политической деятельности. Элстер совершенно прав, когда утверждает, что Второй Интернационал и большевики связывали идею превосходства социализма главным образом с отрицанием пункта 5. Кроме всего прочего, подразумевалось, что социализм эффективнее капитализма. И, напротив, понятие хорошей жизни было более расплывчатым и не могло быть определено через ссылку на Маркса. Несмотря на то, что, начиная с XIX века, российские революционеры яростно клеймили нищету, их цель не сводилась к тому, чтобы построить общество потребительского счастья (см.: рис. 6). А. Бедность Российское рабочее движение тоже подчеркивало, что личное благополучие находится для него на втором плане. Вот, например, что пишет на эту тему Плеханов: «Мораль зиждется не на индивидуальном счастье, а на счастье целого: клана, народа, класса, человечества. Это стремление не имеет ничего общего с эгоизмом. Напротив, оно подразумевает большую или меньшую степень самопожертвования» (ШИата 1986,54). Для первого поколения большевиков единственным источником настоящего счастья было их участие в политической работе и производстве. Новыми добродетелями пролетарской коллективности стали «солидарность, единство, подчинение особых интересов групповым интересам». Поскольку основной акцент экономического развития состоял в развитии тяжелой промышленности, а людей призывали больше работать, приносить жертвы без надежды получить вознаграждение, речь шла о политическом выборе, базирующемся на упоминавшейся разновидности коллективизма. Первый пятилетний план не сделал ничего, чтоб добиться повышения уровня жизни или потребления рабочего класса. Коллективизация сельского хозяйства привела к падению производства и даже настоящему голоду. Позиции легкой промышленности постепенно ослабевали, и с каждым годом все больше и больше ресурсов вкладывалось в производство средств производства. В планах предусматривалось в основном повышение производительности шахт и рост производства сталелитейной промышленности. Уровень жизни резко снижался. В 1940 году заработок городских работников был равен едва ли половине того, что они зарабатывали в 1928 году. С другой стороны, стремление к достижению счастья путем увеличения потребления не получало однозначного осуждения. Напротив, Сталин обещал народу, что настанут хорошие времена. Падение уровня оплаты труда компенсировалось двумя важными обстоятельствами: созданием советской роскоши и постоянной увеличивающейся системой экономических привилегий. Юкка Тронов провел различие между двумя формами советской роскоши. На раннем этапе роскошь была продуктом советского образа жизни: шампанское, коньяк, бутерброды с икрой, шоколад, кондитерские изделия и духи. Все это потреблялось для собственного наслаждения и ориентировалось на женский вкус. Этот вид роскоши приобретался для особых случаев. Он был доступен для всех по нормальным ценам в обычных магазинах и киосках. Гронов подозревает, что эти предметы роскоши, способ их потребления был заимствован из представлений большевиков о том, как жили люди в середине девятнадцатого века. «В этом стереотипном наборе не хватает слуг, экипажей, куртизанок и рулетки — атрибутов старой жизни, слабо сочетающихся с социалистическим образом жизни» (Огопо\?, 1994,7). Согласно Гронову, очевидная цель включения названного набора в ассортимент, производимый легкой промышленностью и сельским хозяйством, состояла в том, чтобы продемонстрировать, что каждый советский рабочий живет как буржуа или даже как аристократ. Между тем, в стране даже хлеба порой не хватало. На смену крайнему аскетизму Павла Корчагина пришли телесные удовольствия и жизнерадостный коллективизм (рестораны, танцы, музыка, эстрада, карнавалы, народные праздники). Большевики вели аскетический образ жизни, ставя себе в заслугу то, что им удалось победить невероятную российскую нищету. Развитие средств производства обещало изобилие в будущем, но «советская роскошь» давала возможность увидеть хорошую жизнь в пределах досягаемости. В хрущевскую эпоху легкая промышленность и потребление приобретают совсем иное значение. Это новое отношение привело к тому, что лобби тяжелой промышленности лишает Хрущева своей поддержки. «Новая роскошь» Хрущева повторяет (избирательно и не слишком тонко), образ жизни и формы потребления среднего класса, получившие распространение в США накануне войны и в наиболее богатых странах Западной Европы сразу после войны. «Если сталинские пятилетки ставили целью сократить отставание от капиталистических государств в производстве стали, электричества и нефти, то теперь встала задача достичь того же уровня потребления и воспроизвести тот же тип потребления, что и на Западе, в той степени, в которой это было возможно. Эго означало (хотя об этом никогда не говорилось открыто), что основная цель заключается в том, чтобы произвести такое же количество машин, холодильников, телевизоров, музыкальных центров, как в Америке. Таким образом, социализм должен был продемонстрировать свое превосходство» (Огошж, 1994,6—7). Однако социализм не мог удерживать достойные позиции в этом соревновании. Это было связано в том числе и с ограничениями плановой экономики. Пока цель заключалась только в том, чтобы дать каждому человеку пару обуви и какую-то крышу над головой, планирование выполняло свою функцию. Однако усложнение потребностей и вкусов приводит к систематическому усложнению планирования при производстве товаров народного потребления (Ыоус. 1983,43—46). В результате обещание хорошей жизни и соревнование между двумя системами подорвали легитимность советской экономики. Но это произошло позднее, а в шестидесятые годы надежды по-прежнему были велики: производство товаров продолжало расти, люди получали свои первые холодильники, стиральные машины, телефоны. Но настоящие привилегии открывали иные возможности. С тридцатых годов номенклатура жила собственной жизнью, пользуясь дачами, персональными машинами, заграничными путешествиями и твердой валютой. Дети номенклатуры учились в особых элитных школах. Когда Сталин выступил против уравниловки, число специалистов и управленцев, получавших доступ к привилегиям, стяло увеличиваться: появились магазины, закрытые для других людей, зарплаты, превышающие обыкновенные в несколько раз, редкие товары. Доступ к этим привилегиям имели не только группы управленцев и партийная элита. Стахановцы, например, также пользовались целой группой привилегий: хорошее жилье, качественные товары, отдых в санатории, книги и журналы, которые другим попадали не сразу. Зарплата стахановца могла быть в несколько раз больше, чем зарплата обычного рабочего. Именно по этой причине стахановское движение охватило значительную часть рабочего класса. Проблема хорошей жизни не могла, таким образом, быть разрешена на марксистской основе или в духе аскетизма, проповедуемого российской интеллигенцией, хотя элементы этих идей и присутствовали в мире труда и потребления. По мере роста благосостояния отношения между личной жизнью и общими социальными устремлениями входили в состояние постоянного конфликта. С одной стороны, Сталин дистанцируется от тех, кто хотел переместить огонь критики с недостатков социалистического строительства на крайности личной жизни. Сталин упоминает следующие примеры подобной критики, вполне благородные по своей природе, но не имеющие никакого отношения к социалистическому строительству: Сексуальная распущенность—это буржуазный порок. . . Выпьешь стакан, хочется другой. , . Есть дом, нужна корова. Двуспальные бандиты. Холостой патрон. Те, кто допускает такие выкрики, говорит Сталин, снижает планку самокритики и не говорит от имени своего класса. Однако стремление к индивидуальному счастью оставалось деликатной проблемой, так до конца и не решенной на протяжении всего советского периода. Вера Данэм использовала литературные материалы, чтобы показать, как потребление постепенно становится все более важной частью жизни советских граждан. Однако почти во всех романах, которые она изучила, потребление и успех фигурируют как, по меньшей мере, проблемная ситуация. В этой ситуации человек должен был демонстрировать скромность. Проявления чрезмерного индивидуализма и утверждение своей особости могли привести к вмешательству партии.