Позиционирование

Выше мы уже говорили о том, что социальные системы организованы в форме регулярных, упорядоченных социальных практик, проявляющихся во взаимодействиях, рассредоточенных в пространстве и времени. Акторы, чье поведение составляетэти практики, «зонированы »(или позиционированы).

Все они зонированы или «расположены » во времени и пространстве, двигаясь вдоль того, что Хагерстранд называет пространственно-временной траекторией. Кроме того, они зонированы и друг относительно друга, что подразумевается самим термином «социальная позиция». Социальные системы существуют в и через целостную непрерывность социальных практик, исчезающих во времени. Однако некоторые структуральные свойства их лучше описывать как отношения «позиция — практика» [68]. По своей структуре социальные позиции представляют собой специфические пересечения сигнификации, господства и легитимации, имеющие отношение к типизации субъектов деятельности. Социальная позиция подразумевает определение «идентичности» в рамках системы социальных связей и взаимоотношений; идентичности как «категории », к которой относится ряд специфических нормативных санкций.
Начиная с Ральфа Линтона (Linton) понятие социальной позиции ассоциировалось, как правило, с гораздо более изученным понятием роли [69]. Не останавливаясь на этом вопросе подробно, сделаем лишь некоторые замечания. Это понятие связано с двумя очевидно противоположными точками зрения, каждая из которых вызывает у меня определенную тревогу. Одна принадлежит Парсонсу, который рассматривал роль как фундаментальное понятие — точка соприкосновения мотивации, нормативных ожиданий и «ценностей». Подобный взгляд на концепцию роли гораздо больше, нежели допустимо, увязан с парсонсианским принципом зависимости социетальной интеграции от «консенсуса ценностных ориентаций». Вторая позиция представляет собой драматургическую точку зрения, отстаиваемую Гоф- маном, о которой мы в деталях поговорим в следующей главе. Две упомянутые нами концепции могут показаться несовместимыми, хотя на самом деле они имеют много общего. Каждая имеет тенденцию акцентировать внимание на
«установленном» характере ролей, отражая таким образом дуализм действия и структурные особенности многих областей социальной теории. Сценарий написан, место действия установлено, а актеры делают все от них зависящее, дабы выполнить приготовленную им роль. Отрицание этих взглядов отнюдь не говорит о том, что мы сможем обходиться без понятия роли, однако, оно предполагает рассмотрение «позиционирования» акторов как более значимого процесса. Определяя понятия, мы обратимся к формулировкам, которые были предложены нами в предыдущих работах. Социальная позиция трактуется нами как «социальная идентичность, влекущая за собой определенный (однако расплывчато заданный) круг прав и обязанностей, которые актор, соответствующий этой идентичности (или «лицо », занимающее эту позицию) может активировать или выполнить: эти права и обязанности формируют ролевые предписания, связанные с той или иной позицией » [70].
На наш взгляд, «позицию» правильнее трактовать как «позиционирование», поскольку второй термин предполагает широкий диапазон возможных значений. Акторы всегда позиционируются относительно трех аспектов темпо- ральности, на основе которых строится теория структурации. Позиционирование деятелей в условиях соприсутствия представляет собой простейшую форму структурации взаимодействий. Здесь позиционирование предполагает множество разнообразных модальностей телодвижений, жестов, а также общее передвижение тела по региональным секторам повседневной рутины. Нет сомнений, что расположение акторов в «регионах» каждодневных пространственно-временных траекторий движения сопровождается их позиционированием в рамках более широкой регионализации социетальных общностей и внутри интерсоциеталь- ных систем, диапазон распространения которых конвергируется с геополитическим распределением социальных систем в глобальном масштабе. Очевидно, что значимость позиционирования, рассматриваемого с этих элементарных позиций, тесно увязана с уровнем пространственно-временного дистанцирования социетальных общностей. В тех обществах, где социальная и системная интеграции более или менее равнозначны, позиционирование имеет многоуровневую структуру лишь отчасти. В современных же обществах
индивиды позиционируются в пределах постоянно расширяющейся сферы зон — дома, на рабочем месте, по соседству, в городе, государстве-нации и мировой системе — которые обнаруживают свойства системной интеграции, все в большей степени соотносящей несущественные детали повседневной жизни с социальным феноменом массового расширения пространства-времени.
Для всех индивидов позиционирование относительно пространственно-временных траекторий обыденной жизни означает одновременное расположение в рамках «жизненного цикла» или жизненного пути. Возможно, формирование «Я» зиждится на своеобразном врожденном нарциссизме или самолюбовании, характерном для «зеркальной стадии» развития личности. Ребенок приобретает навыки рефлексирующего деятеля, позиционируя свое тело относительно его образа. Само содержание понятия «Я» как «механизма» преобразования неизбежно связывает самость с ее позицией в рамках сериальности дискурса и деятельности. Позиционирование относительно жизненного пути предполагает категоризацию социальной идентичности. Среди ряда других возможных форм классификации возрастов «детство » и «взрослость » всегда объединяют биологический и социальный критерии взросления. Различные этапы жизненного пути представляют собой основное ограничивающее условие, определяющее фундаментальную значимость семьи в процессе соединения физического и социального воспроизводства. Человеческое общество, члены которого являлись бы представителями одной возрастной группы, не смогло бы существовать, ибо младенцы долгое время находятся в более или менее полной зависимости от старших [71].
Вместе с тем эти формы позиционирования перекликаются с расположением индивидов в пределах длительной протяженности институциональных образований, формирующей всеобъемлющую структуру социального позиционирования. Только в контексте подобного «пересечения» в рамках институционализированных практик возможно постичь способы пространственно-временного позиционирования относительно дуальности структуры. Мы полагаем, что возраст (или возрастная градация) и социальный пол (гендер) являются наиболее всеобъемлющими критериями

свойств социальной идентичности, и такое положение характерно для любых обществ. Однако, несмотря на то что в социологической литературе принято говорить о возрастных ролях, гендерных ролях и т. п. в общем виде, мы не будем следовать этой традиции. Социальная идентичность, приписываемая на основе возраста или пола — или других «аскриптивных » характеристик, таких, например, как кожная пигментация — имеет тенденцию быть в фокусе стольких аспектов поведения, что применять для их описания термин «роль» неверно и поверхностно [72]. Содержание понятия роли, и на это указывают многие критики его чрезмерного использования в социальных науках, концептуально грамотно только в контексте социального взаимодействия, где нормативные права и обязанности, ассоциируемые с конкретной идентичностью, сформулированы достаточно четко. Драматургическое происхождение этого понятия обращает наше внимание на то, что говорить о роли —              стоит лишь тогда, когда мы имеем дело со специфическими
типами среды взаимодействия, в которых нормативно за- со              данное определение «ожидаемых» линий поведения выра-
              жено четко и отчетливо. Подобная среда взаимодействия
              практически всегда обеспечивается специальным местом
действия или его типом, где происходят упорядоченные вза- имодействия соприсутствующих субъектов [73]. Как пра- вило, такая обстановка связывается с более явным замыканием отношений, чем то, что характерно для социальных систем в целом.
              «Позиционирование » постигает то, что мы будем назы-
              вать контекстуальностью взаимодействия и позволяет нам
              осознать значимость идей Г офмана для развития теории
              структурации. Любое социальное взаимодействие есть вза-
имодействие ситуативное, происходящее в определенных
              (пространственных и временных) условиях. Его можно оп-
              ределить как прерывистое, хотя и регулярное появление
              взаимодействий, постепенно исчезающих во времени и про-
странстве, но одновременно постоянно воссоздаваемых в
рамках различных пространственно-временных областей, х              Систематический или рутинный характер взаимодействий, />              проявляющийся как во времени, так и в пространстве, отра-
              жает институционализированные свойства социальных си-
              стем. Рутина основывается на традициях, обычаях и при
вычках, однако, ошибочно полагать, что эти феномены не требуют объяснения, поскольку представляют собой повторяющиеся формы поведения, совершаемые «безрассудно». Напротив, Гофман (и вся этнометодология в целом) способствовали пониманию того, что монотонный или рутинный характер большинства социальных действий представляет собой нечто, что должно непрерывно «прорабатываться » теми, кто реализует его в своем повседневном поведении. Одним из наиболее существенных недостатков работ Гофмана является, на наш взгляд, отсутствие внимания к мотивации. В предыдущих разделах мы стремились компенсировать это, предположив, что доверие и такт как основные качества, привносимые участниками взаимодействий, можно объяснить с точки зрения отношений, существующих между базисной системой безопасности — практическим поддержанием чувства онтологической безопасности — и рутинным характером социального воспроизводства, мастерски организованного субъектами социальных действий. Мониторинг тела, контроль и использование мимики в процессе «деятельности лица» фундаментальны с точки зрения социальной интеграции во времени и в пространстве.
Сознание, самость и социальные взаимодействия ** Э. Гидденс «Устроение общества»
Чрезвычайно важно подчеркнуть и то, что теорию рутины как общепринятой практики не следует отождествлять с теорией социальной стабильности. Теория структурации рассматривает «порядок» как нечто, превосходящее пространство и время в социальных взаимоотношениях людей; рутинизация играет ключевую роль в разъяснении того, каким образом это происходит. Рутина сохраняется в процессе наиболее глобальных социальных изменений, даже тогда, когда некоторые ее элементы, ранее считавшиеся неоспоримыми, подвергаются сомнению. Так, например, революционные процессы, как правило, разрушают привычный ход жизни множества людей, охваченных восстанием или ставших несчастными жертвами социальных событий, инициаторами которых они не являлись. Однако власть рутины подвергается большим испытаниям в ситуациях, при которых структура повседневной жизни становится объектом прямой и систематической деформации — как в концентрационных лагерях. Но даже здесь, и это убедительно продемонстрировал Беттельхейм, привычные практики, включая самые неприятные из них, способны к восстановлению. Устроение общества

Полезно было бы рассматривать правила, вовлеченные в социальные взаимодействия, как сгруппированные в структуры или «фреймы» (как это предлагал Гофман). Процесс создания подобных структур может трактоваться как упорядочение действий и значений, посредством которого в процессе «исполнения» повседневной рутины поддерживается чувство онтологической безопасности. Фреймы представляют собой группы правил, которые помогают создавать и регулировать деятельность, относя ее к тому или иному типу и определяя в качестве объекта установленного диапазона санкций. Когда бы индивиды ни собирались в условиях специфического контекста, они сталкиваются (однако в подавляющем большинстве случаев отвечают на него без каких-либо затруднений) с вопросом «Что здесь происходит? » Подобный вопрос едва ли допускает простой ответ, поскольку в любых социальных ситуациях одновременно может «происходить» разнообразное множество вещей. Как правило, участники взаимодействия задают этот вопрос на уровне практики, согласовывая собственное поведение с поведением других индивидов. Или, если подобный вопрос формулируется дискурсивно, он затрагивает один конкретный аспект ситуации, который приводит в замешательство или создает беспокойство. Формирование особой рамочной структуры, состоящей из и ограниченной взаимодействиями, «придает смысл» действиям, в которые вовлечены участники, с точки зрения их самих и окружающих индивидов. Сюда входит не только «буквальное» понимание событий, но и критерии, на основании которых индивид может осознать, что происходящее носит характер комичности, игры, театрального представления и т. п.
Первичные фреймы повседневной деятельности можно отнести к тем, что порождают «дословные » языки описания как для непрофессиональных участников социальных взаимодействий, так и для социальных наблюдателей-экс- пертов.

Первичные фреймы сильно различаются по степени своей точности и закрытости. Каким бы ни был уровень организации, первичный фрейм позволяет индивидам категори- зировать бесконечное множество обстоятельств или ситуаций таким образом, чтобы они могли реагировать на «происходящее» соответствующим образом. К примеру, некто приходит к заключению, что события, имеющие место в

конкретный промежуток времени и в конкретном пространстве, относятся к разряду вечеринок; таким образом, он может настроиться на соответствующее поведение даже в тех случаях, когда определенные аспекты происходящего ему незнакомы. Большинство работ Гофмана касается правил, обеспечивающих переход от первичных к вторичным фреймам. «Ключевыми моментами» превращений такого рода становятся формулировки, посредством которых деятельности, осмысленной в контексте первичного, приписывается значение на уровне вторичного фреймов [74]. Так, например, ссора может быть «игрой», обманчиво серьезным пояснением шутки. Вместе с тем, точно такой же тип анализа может быть осуществлен в целях определения правил, используемых при переходе между различными первичными фреймами.
Мы полагаем, что дальнейшее рассмотрение анализа фреймов, предложенного Гофманом, вряд ли целесообразно в настоящем контексте. Вместо этого кратко остановимся на значении дискурсивной формулировки правил, обратив свое внимание на работу Видера (Wieder), посвященную анализу «власти кодекса »[75]. Исследования Видера строятся на результатах включенного наблюдения за жизнью поселения для реабилитирующихся условно-досрочно освобожденных заключенных. Обитатели поселения говорили о существовании правил поведения, которые назывались «кодексом». Последний был детально выражен на вербальном уровне, но, конечно, не формализован в письменном виде, поскольку устанавливался и согласовывался заключенными, а не персоналом. Ни один из заключенных не мог четко перечислить все максимы, составляющие этот кодекс, однако, все они были способны сослаться на то или иное его положение, а сам кодекс часто становился предметом обсуждений. Основу его составляли следующие правила: не «стучи» (не доноси на других заключенных начальству); не «признавай себя виновным » (т. е. не бери на себя вину или ответственность за поступок, рассматриваемый персоналом как незаконный); не воруй у других заключенных; дели с Другими все непредвиденно полученные подношения или преимущества и т. п. Персонал был хорошо осведомлен относительно кодекса и использовал эти знания при общении с заключенными. Видер пишет: «Он использовался в каче

стве широкомасштабной схемы интерпретации, которая «структурировала» их окружение» [76]. Вместе с тем вербализация кодекса означала, что он появился путем, недоступным для имплицитно сформулированных правил. Он формирует «терминологию мотива », обращаясь к которой, и персонал, и заключенные интерпретируют происходящие события, особенно те, что являются девиантными или проблематичными. Кодекс не воспринимался просто как описание того, что уже было неявно признано; скорее, обстоятельства, в которых к нему обращались, могли изменяться фактом его активизации. Само словосочетание «власть кодекса» указывало на то, что оно подразумевает не только осознание факта существования кодекса, но и негативные санкции в отношении тех, кто его преступает; таким образом, кодекс представал перед нами как средство контроля, и это отчасти объясняло, каким образом он в действительности функционировал как таковой. Мы полагаем, что это является характерной особенностью «интерпретации правил », дискурсивно выдвигаемой во многих социальных контекстах.
Правила, рефлексивно применяемые в ситуациях соприсутствия, никогда не ограничиваются конкретными (имеющими место «здесь и сейчас ») взаимодействиями, но используются в процессе их воспроизводства во времени и пространстве. Правила речи, первичных и вторичных фреймов, поведения в ходе межличностного взаимодействия применимы к широкому кругу социальных ситуаций, хотя они могут и не иметь одинакового с тем или иным «обществом» протяжения во времени и пространстве. Здесь нам стоит остановиться на концептуальном различии между «социальным взаимодействием» и «социальнымиотношениями» (хотя впоследствии мы не всегда будем тщательно разграничивать эти понятия). Социальное взаимодействие есть взаимодействия, в процессе которых индивиды находятся в ситуации соприсутствия, и поэтому имеет отношение к социальной интеграции как уровню «компоновочных блоков », при помощи которых артикулируются и связываются институты социальных систем. Социальные отношения, безусловно, участвуют в структурировании взаимодействия, но также являют собой базовые «строительные блоки», на основании и вокруг которых институты артикулируются в
системной интеграции. Взаимодействие зависит от «позиционирования» индивидов в пространственно-временных контекстах деятельности. Социальные отношения касаются «позиционирования» индивидов внутри «социального пространства » символических категорий и связей. Правила, связанные с социальными позициями, обычно имеют дело с детализацией прав и обязанностей индивидов, обладающих определенной социальной идентичностью или принадлежащих к определенной социальной группе. Иными словами, особое звучание приобретают нормативные аспекты подобных правил, но вместе с тем сюда подходят и все ранее упомянутые характеристики их. К примеру, правилам могут следовать неявно, не формулируя их дискурсивно. Множество подобных случаев встречается в антропологической литературе. В качестве примера можно привести культуры, в которых распространен односторонний брак между родственниками. Хотя представители этих культур, очевидно, имеют некоторые представления о том, кто с кем вступает в брак, правила, которыми они руководствуются, носят скорее неявный, чем ясно выраженный характер.
Сознание, самость и социальные взаимодействия ** Э. Гидденс «Устроение общества»
Гофман демонстрирует, что социальная интеграция зависит от образов действий, рефлексивно применяемых компетентными деятелями, однако, он не указывает достаточно четко, каковы пределы или границы такого рода компетентности, равно как и не определяет формы, которые она принимает. Мы хотели бы задать вопрос: в каком смысле деятели «компетентны» в отношении характеристик социальных систем, производимых и воспроизводимых ими в процессе их деятельности?
Предположим,что «компетентность»тождественна правильной или обоснованной осведомленности — не говорим «вере », ибо вера или убежденность представляют собой лишь одну сторону компетентности. Не имеет смысла рассматривать практическое сознание как состоящее исключительно из высказываемых представлений, хотя некоторые элементы, в принципе, могут быть сформулированы подобным образом. Практическое сознание предполагает знание и понимание правил и тактики, посредством которых повседневная социальная жизнь создается и воссоздается во времени и пространстве. Социальные акторы могут иногда заблуждаться относительно того, какими эти прави
ла или тактики могут быть — в каких случаях их ошибки могут возникать как «ситуативный непорядок». Однако если социальная жизнь отличается целостностью и непрерывностью, то большинство акторов должны быть правы в подавляющем большинстве случаев; иными словами, они осознают то, что делают, и успешно передают собственные знания другим людям. Компетентная осведомленность, являющаяся частью практической деятельности, составляющей большую часть повседневной жизни представляет собой основополагающее (наряду с властью) свойство социального мира. То, что компетентные акторы знают о социальном мире, не отделено от их мира, как и в случае знаний о событиях или объектах в природе. Проверка того, что представляют собой знания акторов, и как эти знания используются ими на практике (в которую вовлечены как непрофессиональные акторы, так и социальные наблюдатели), зависит от использования тех же самых данных или сведений — понимание рекурсивно организованных практик — на основании которых строятся гипотезы относительно этих знаний. Пределы их «валидности» определяются тем, насколько акторы способны согласовывать собственную деятельность с другими таким образом, чтобы достигать целей, преследуемых их поведением.
Конечно, между знанием правил и тактик практического поведения в окружающей деятеля обстановке и знанием правил, применяемых в условиях, далеких от его или ее опыта, существуют потенциальные различия. Насколько социальные навыки деятеля позволяют ему немедленно адаптироваться в культурно чуждых контекстах, однозначно сказать нельзя: здесь возможны изменения, характерные и для слияния различных форм условностей или обычаев, выражающих отличающиеся границы между культурами или обществами. Осведомленность деятелей относительно более широких условий социальной жизни, выходящих за рамки тех, где протекает их собственная деятельность, проявляется не только посредством дискурсивно формулируемых знаний или убеждений. Зачастую это происходит при помощи манер или способов осуществления рутинной деятельности; так, например, в ситуации очевидной социальной неполноценности акторы проявляют свою осведомленность фактом собственного притеснения. Работы Гофмана
изобилуют комментариями относительно подобных явлений. Однако что касается «знаний акторов об обществах, членами которых они являются »(и других, членами которых они не являются), то здесь речь идет о дискурсивном сознании. В данном случае между критериями валидности, с точки зрения которых оцениваются убеждения и утверждения (гипотезы, теории) в отношении непрофессиональных членов общества и социальных наблюдателей, отсутствует логическое различие.
Каковы — хотя бы в самом общем виде — обстоятельства, имеющие тенденцию влиять на уровень и характер «постижения» акторами условий системного воспроизводства? Как правило, сюда относят следующие факторы: средства и возможности доступа акторов к знаниям, опосредованные их социальным положением; способы артикуляции знаний; условия, имеющие отношение к валидности заявляемых утверждений, рассматриваемых в качестве «знаний»; факторы, определяющие способы распространения наличных знаний.
Конечно, тот факт, что акторы функционируют в определенных контекстах, «вписанных» в рамки более крупных совокупностей, ограничивает их познания относительно обстоятельств, с которыми они (акторы) не сталкиваются напрямую. Все социальные акторы знают гораздо больше, чем было пережито ими лично, и это является результатом отложения опыта в языке. Вместе с тем субъекты деятельности, живущие в определенной социальной среде, могут в той или иной степени игнорировать происходящее за ее пределами. Это относится не только к «поперечному» — имеется в виду пространственное разнесение, но и к «вертикальному » измерению крупных обществ. Так, индивиды, причисляющие себя к элите, могут быть неосведомлены относительно образа жизни менее привилегированных слоев населения, и наоборот. Однако здесь стоит упомянуть, что вертикальная сегрегация среды почти всегда есть и сегрегация пространственная. Обращаясь к категории под номером (2), мы получаем возможность определить, насколько заявленные убеждения упорядочены с точки зрения всеобщих «дискурсов », а также понять природу различных дис
курсов. Характерно, что наиболее здравые, обыденные требования к знаниям сформулированы фрагментарным, несвязным образом. Мастер на все руки (bricoleur) это не только «примитивист»: большинство повседневных разговоров неискушенных членов любых обществ основывается на противоречивых или неизученных требованиях к эрудиции. Не вызывает сомнений, однако, что возникновение социально-научных дискурсов оказало воздействие на все уровни социальной интерпретации в обществах, где оно обрело власть и влияние. Так, Гофман прилек внимание обширной аудитории, не ограниченной профессиональным социологическим сообществом.
Относительно категории (3) достаточно сказать, что индивиды могут оперировать ошибочными теориями, ссылаться на ложные описания или оценки контекстов собственной деятельности и свойств окружающих социальных систем. Именно здесь находятся очевидные источники возможного противоречия между практическим и дискурсивным сознанием. Они могут иметь психодинамические — в механизмах подавления и вытеснения — корни, которые разделяют или путают истинные причины того, почему люди ведут себя тем или иным образом, и то, что они склонны или способны сказать относительно этих причин. Вместе с тем, очевидно, могут иметь место более систематические социальные воздействия давлеющего характера, определяющие насколько члены общества поддерживают ложные представления о его характеристиках. Излишне упоминать, что особо значимыми сточки зрения категории (4) являются (в историческом и пространственном плане) отношения между устной культурой и средствами письма, печати и электронных коммуникаций. Последние изменили не только запасы уже имеющихся, но и типы вновь генерируемых знаний.

<< | >>

↑

Источник: Гидденс Э.. Устроение общества: Очерк теории структурации.— 2-е изд. —М.: Академический Проект. — 528 с.. 2005

Еще по теме Позиционирование:

- Cоциология семьи - Антропология. Этнография - Гендерная социология - Демография - Домоведение - История социологии - Методы сбора и анализа социологических данных - Общая социология - Первоисточники по социологии - Политическая социология - Социальная безопасность - Социальная работа - Социальная структура и стратификация - Социально-территориальные общности - Социоинженерная деятельность - Социологические работы - Социология культуры - Социология личности - Социология общественного мнения - Социология права - Экономическая социология - Этносоциология -