Н.К. МИХАЙЛОВСКИЙ ЗАПИСКИ ПРОФАНА *1 * О демократизме естественных наук

>

v [...]Ни малейше не заблуждаясь относительно степени интереса» уделяемого читающею публикой отвлеченным вопросам общей социологии, а тем паче трудам в этой области того или другого писателя, я думаю, однако, что кое-кто из читателей не забыл моего обещания представить некоторые возражения г.

В статье г. Южакова «Субъективный метод в социологии» говорится между прочим: «Плохи шансы той партии, которая отделяет истинное от желательного и заявляет, что оценка на основании ее доктрины может и не совпасть с оценкою на основании категорий истинного и ложного. В апрельской книжке “Отечественных записок” за истекший год г. Михайловский рассматривает насколько демократичны естественные науки и при этом приходит к заключению, что в настоящее время они неблагоприятны демократическим идеям и что защитникам и противникам демократизма придется, вероятно, поменяться отношениями к естествознанию. Если бы это было так, то, конечно, это была бы весьма печальная история для демократизма и равнялась бы собственному сознанию демократов в том, что идеи, проповедуемые ими, находятся в противоречии с несомненными истинами, установленными естествознанием. Если г. Михайловский признает свои идеи не только желательными, но и истинными, то как может он находить другие истины им враждебными? Если демократизм — истина, то естественные науки должны быть демократичны или на худой конец безразличны для демократической доктрины. Если же г. Михайловский прав, то демократизм — ложная доктрина, но г. Михайловский демократ; вот каковы бывают последствия субъективизма!»10*

Победоносный восклицательный знак, заканчивающий эту тираду, как нельзя более уместен. Я говорил вздор и вполне уличен г. Южаковым! Последствия субъективизма ужасны! До такой степени ужасны, что, при всем моем уважении к г. Южакову, мне как-то не верится, чтобы я написал что- либо подобное. Без сомнения, г. Южаков прав. Не сам же он выдумал те пустяки и ту логическую путаницу, которые мне приписывает. Однако с моей стороны все-таки весьма простительно стремление ухватиться хоть за какую-нибудь соломинку, оправдаться хоть немного, заглянуть в апрельскую книжку «Отечественных записок». Если бы не тяжесть обвинения, я бы, разумеется, никогда не осмелился прибегнуть к фактической проверке утверждений г. Южакова. В спешной журнальной работе всегда могут встретиться неточные выражения, обмолвки, недомолвки, логические ошибки второстепенного свойства и т. п. И если бы г. Южаков указал мне на что- нибудь в этом роде, я бы просто повинился: виноват, мол, ошибся, обмолвился. Но тут дело идет не об мелочи.

В «Литературных и журнальных заметках» апрельской книжки «Отечественных записок» говорится вот что. Бокль в своей знаменитой «Истории цивилизации» выставил тезис: «Естественные науки по существу своему демократичны», — и очень плохо защитил его. Самое большое, что можно выжать из общих мест, которые наговорил по этому случаю Бокль, состоит в том, что накануне первой французской революции в обществе обнаружился значительный интерес к естествознанию. Действительной связи, существовавшей накануне первой революции между демократическими началами и естествознанием, Бокль не только не доказал, а даже не указал. А между тем эта связь существовала несомненно. Подрывая авторитет католической доктрины, изучение природы уже тем самым способствовало расшатыванию всей плотно спаянной феодальной системы, а следовательно, косвенно служило демократическим идеям равенства и свободы. Феодальный строй имел свою верховную санкцию в католицизме, шатание которого неизбежно должно было отозваться и на всем здании. Во-вторых, более или менее пристальное изучение природы наводило на мысль о несостоятельности общественных неравенств, санктированных феодальным правом, неравенств, основанных не на естественных достоинствах и недостатках различных классов людей, а на исторических преданиях и военном быте. В-третьих, наконец, изучение природы, давая толчок технике, способствовало усилению класса людей промышленных, т. е. тех именно, которые добивались осуществлению идей равенства и свободы. Вот три пути, которыми накануне первой революции естественные науки служили демократическим началам в теоретической мысли и практической жизни. Это обстоятельства чрезвычайной важности, но от них, однако, еще очень далеко до тезиса Бокля: естественные науки по существу своему демократичны.

Тем не менее убеждение это, хотя и редко высказываемое в такой резкой форме, принадлежит к числу весьма распространенных. Естествоиспытатель и демократ как-то сплелись для нас в одно нераздельное целое, несмотря на множество примеров, вполне способных рассеять это создание нашей фантазии. А между тем все вышесказанное показывает только, что естественные науки в общем всегда будут служить демократическим началам постольку, поскольку последним приходится бороться с началами феодализма и католицизма. Бороться им с этими началами приходится и до сих пор — князь Бисмарк и папа им одинаково противны. Но со времени первой революции прошло без малого сто лет, в которые народились кое-какие новые общественные комбинации, не допускающие такого простого ответа на вопрос об отношениях естественных наук к демократическим началам. Не говоря о массе естественно-научных фактов и выводов, совершенно в этом отношении безразличных, не служащих ни нашим, ни вашим, отметим следующее. Во-первых, в с^оих технических приложениях естественные науки являются практическими служителями любой формы кооперации. Какова бы ни была данная комбинация политических и общественных сил, — болезни изучаются, различные способы лечения практикуются, лекарства изготовляются, каменноугольные копи разведываются и разрабатываются, новые питательные вещества открываются, силы электричества, пара и т. п. приспособляются к требованиям этой комбинации и проч., и проч., и проч. Все это невозможно без изучения природы, без естественных наук, результаты которых могут, следовательно, идти на потребу и демократических, и всяких других начал. В настоящую историческую минуту, поскольку, давая среднему сословию могучие орудия развития, техника ослабляет силу и значение феодальных начал, она везде оказывается союзницей демократических идей. Но не более, как постольку. Не говоря о той доле техники, которая в виде стратегических линий железных дорог, казенных заводов и лабораторий и т. п. служит потребностям государства, каковы бы ни были его основы, есть у великолепного развития техники и другая сторона, не мирящаяся с демократическими началами равенства и свободы. Те же самые приложения естественных наук к практическим нуждам, которые расшатывают феодализм, вместе с тем концентрируют общественную силу в руках буржуазии и усиливают гнет труда капиталом, усиливают имущественное неравенство и приковывают рабочего к совершенно несвободной деятельности. Процесс этот не раз описан, и здесь он отмечается только как один из пунктов враждебного столкновения естественных наук с демократическими началами. «Причин этого враждебного столкновения следует искать, разумеется, не в самых естественных науках, даже не в прикладных их отраслях, а только в форме кооперации. Сами по себе естественные науки дают только сведения, а социальные результаты практического приложения этих сведений зависят уже от свойств данной комбинации общественных сил». Переходя к естественным наукам по существу, к теоретическому их значению, к тому содержанию, которое они вносят в жизнь, помимо практических приложений, мы видим то же самое. «И здесь опять-таки естественные науки дают только сведения, а группировка этих сведений обусловливается данною формою кооперации». Дарвинизм, например, демократичен ровно постольку, поскольку он прямо или косвенно подтачивает еще живые начала феодализма. Но он не только не «демократичен по существу», а самым резким и определенным образом ставит неравенство и борьбу за лучшее положение в обществе краеугольными камнями своей нравственно-политической доктрины. Таковы и некоторые другие биолого-социологичес- кие теории, например, теория социального организма. «Здесь мы не имеем в виду вопроса об том, насколько все эти доктрины удовлетворяют требованиям логики и научности. Мы разбираем только, справедливо ли приписывать им демократический характер. Наше мнение о них как о научных и философских теориях читателю известно».

Вот что говорилось в апрельской книжке «Отечественных записок». Я, кажется, могу вздохнуть свободно. Мое рассуждение очень кратко, очень неполно. Я бы охотно согласился даже, что оно совсем неверно, если бы г. Южаков потрудился доказать это. Но тех пустяков и той логической путаницы, которые он мне навязывает, в статье нет. Не смея останавливаться на предположении» что г. Южаков намеренно извращает мою мысль, я должен думать, что он сам статьи не читал, а имел неосторожность положиться на слова какого-нибудь неосновательного человека. Конечно, и то прискорбно, ибо всякому слуху верить не следует. Во всяком случае, ясно, что мой субъективизм не помешал мне отличить разные стороны отношений естественных наук к демократическим началам. Ясно также, что объективизм (беспристрастие?) г. Южакова не помог ему прочитать написанное мною в апрельской книжке «Отечественных записок». Такая случайная и притом только отрицательная проба субъективизма и объективизма, конечно, еще ровно ничего не доказывает, и я далек от мысли основывать на ней что бы то ни было. Я не говорю: вот каковы последствия объективизма! Я заявляю только, что говорил не совсем то и даже совсем не то, что мне приписывается почтенным автором «Социологических этюдов». Да послужит это восстановление частной, мелкой, неважной, но все-таки истины (а с объективной точки зрения, все истины равны, т. е. все одинаково важны) некоторым вступлением к моей беседе с г. Южаковым о субъективном методе в социологии.

Считаю полезным несколько подольше остановиться на только что высказанных мыслях.

Просматривая любую книжку «Знания», мы найдем обильные подтверждения справедливости всего вышесказанного, т. е. неверности никем не доказанного, редко кем определенно высказываемого, но все-таки огромным большинством нашего общества безмолвно признаваемого тезиса Бокля. Возьмем, например, № 3 за прошлый год. В статье знаменитого английского психолога Бэна «Дух и тело», напечатанной в этой книжке, есть следующие, в высшей степени характеристические строки: «Есть два способа физического наказания: тяжелая и мускульная работа (тяжелая работа вообще, работа машинная) и сечение. Один из них действует на нервы через мышечную ткань, другой через кожу. При этом нет намерения причинить боль самим мускулам или коже; единственная цель наказания — вызвать страдание нервов. Но так как при сильных наказаниях едва ли возможно избегнуть постоянного вреда для промежуточных тканей, мускулов или кожи, то (если от таких наказаний не хотят отказаться) вообще следовало бы придумать способ действовать только на самые нервы. Для этого можно было бы употреблять электричество. Электрические удары и токи, особенно на электромагнитной машине Фарадея, в которой токи постоянно разряжаются и возобновляются п\ могли бы давать желаемое количество страдания, и градации его могли бы быть измерены с научною точностью. Насколько нервы могут выдерживать постоянную боль при сильном применении электричества, это остается еще исследовать; вероятно, не больше, чем при равном количестве боли при наказаниях чрез мускулы или кожу; но, по крайней мере, вред ограничивался бы одною нервной тканью. Если еще необходимо оставлять в силе наказание смертной казнью, то многое можно было бы сказать против наказания повешением и за замену его электрическим ударом. Но так как теперь начинает преобладать мнение, неблагоприятное лишению жизни в смысле наказания, то заключение и вместе с тем наказание электрическими ударами могли бы применяться с должною соразмерностью к строгости наказания и удовлетворяло бы всем требованиям отмщения преступникам» (стр.

Это рассуждение очень типично. Бэн — один из самых видных представителей современной науки, человек, недаром стяжавший европейскую известность, живет в данном обществе, в данной форме кооперации, в числе учреждений которой фигурируют телесное наказание, каторжные работы и смертная казнь для внутренних врагов этой общественной формы. Эта общественная форма могла бы, в лице своих официальных представителей, предложить' конкурс на составление проекта замены означенных учреждений, существующих уже очень давно и несколько обветшалых, более целесообразными. Но Бэн, не дожидаясь объявления о таком конкурсе, бескорыстно спешит предложить услуги науки. Правда, он несколько пересаливает в своем усердии, потому что нет никакого основания утверждать, что каторжные работы и телесное наказание практикуются со специальною целью вызвать страдание нервов, оберегая при этом мускулы и кожу. Секут людей и ссылают на каторгу, не имея в мыслях подобных тонкостей. А существовавшие не Бог знает как давно в виде наказаний урезание языка, отсечение одной или обеих рук, вырывание ноздрей и т. п. говорят прямо против предположения знаменитого психолога. Нет, впрочем, надобности восходить к этому времени. Казни и наказания совершаются в большей части государств публично, причем прямо рассчитываются на повреждение мускулов и кожи — раны, царапины — в видах произведения известного впечатления на зрителей. Кроме того, Бэн упускает из виду некоторые потребности той самой общественной формы, которой бескорыстно предлагает услуги науки. Общественная форма, пользующаяся трудом каторжников, далеко не всегда может согласиться на замену каторжной работы тюремным заключением, хотя бы и сопровождаемым известным количеством электрических ударов в день. Однако все это только неловкости и недосмотры со стороны знаменитого психолога. Не они важны. Важен общий характер проекта Бэна, важны намерения человека науки. А они очевидны: они целиком направлены к тому, чтобы самым скрупулезным образом, «с научною точностью», Удовлетворить потребностям данной общественной комбинации, какова бы

ни была эта комбинация и каковы бы ни были ее потребности. Обращаясь к официальным представителям данного общества, Бэн говорит: если бы вы хотели удержать смертную казнь, я бы сообщил вам, почему повешение следует заменить электрическим ударом. Но вы, кажется, не хотите смертной казни, и я молчу. Однако вот чего умолчать не могу: вы хотите заставить страдать нервы и не хоти те портить кожу и мускулы, — это достигается электрическими ударами вернее, чем каторжной работой и плетьми. Вы xomumf произвести известную степень страдания, ни большую, ни меньшую, чем какая соответствует, по вашему мнению, известному деянию, которое вы считаете преступлением, — вот вам электромагнитная машина Фарадея, она исполнит ваши желания с научною точностью.

В pendant12' к проекту Бэна стоит привести другой, подобный же. В № 8 «Знания» за 1873 г., в отделе «разных известий» находим краткие сведения о сочинении Гаутона «Principles of Animal Mechanics» (London, 1873). В сведениях этих, заимствованных из английских журналов, говорится между прочим, что Гаутон есть «Ньютон мускульной системы» и что ни один анатом настоящего и будущего времени не может обойти его книгу. Не могу, разумеется, судить, насколько основательны эти похвалы, но, во всяком случае, несомненно, что Гаутон пролагает новые пути науке. Он пытается приложить математику к анатомии, исследуя, например, «задачи равновесия элиптического мускульного свода», «теорему Птоломея и некоторые кривые третьего порядка в приложении к анатомии» и т. п.13’ В заметке приведены результаты некоторых вычислений Гаутона, и я выпишу из них два- три, чтобы читатель мог судить об интересе книги. Оказывается например, что высшая энергия, когда-либо достигаемая паровозом, равняется 7в энергии человеческого сердца. Есть любопытные вычисления сил, действующих при акте деторождения. На основании подобных же вычислений доказывается, что различие между человеком и гориллой гораздо больше, чем между гориллой и другими обезьянами, причем автор восстает против поспешности, с которою иногда делаются заключения о сходстве различных животных на основании анатомических данных. Но для нас здесь важно следующее. Ученый автор находит, что смертная казнь повешением «недостойна современного состояния науки», и рекомендует сбрасывание с известной высоты преступника, на шею которого надета петля и который при этом мгновенно умирает вследствие разрыва позвоночного столба. Высота, с которой следует сбрасывать преступника, получается по следующему правилу, основанному на точном вычислении: разделить число 2240 на вес «пациента», выраженный в фунтах, — частное будет искомая высота в футах.

Вот два проекта двух светил науки. Они очень ярко и наглядно обрисовывают роль технических приложений естественных наук. Спрашиваю г. Южакова, имея перед глазами эти два проекта: повторит ли он тезис Бокля: естественные науки по существу своему демократичны? Конечно, нет. В этих двух проектах естествознание играет роль советника и исполнителя велений официальных представителей данной общественной комбинации. Ювенал говорил о греках ученых и художниках, наводнявших в его время Рим: засмейся — он разразится ужасным хохотом; заплачь — у него так и польют-

ся слезы; скажешь: холодно — он уж дрожит и кутается в теплое платье; скажешь: жарко — он уже потеет. Так именно ведет себя в приведенных примерах наука. В этой роли, конечно, нет ничего демократического по существу, хотя в том или другом частном случае она и может оказаться как- нибудь дружественною началам равенства и свободы. Такой частный случай был и есть налицо. Когда центральная власть во всех европейских государствах, будучи отвлечена политическими, династическими и военными задачами, допустила частных людей овладеть техническими приложениями естествознания, последние оказались в самой тесной связи с развитием демократических начал. И здесь, собственно, оправдалось правило, что техника служит тому, кто желает и может взять ее к себе в услужение. Частная предприимчивость, вооруженная знанием и богатством, произвела чудеса, перед которыми померкла сила феодально-католической организации. Трудно даже обнять мыслию все значение технических приложений естествознания в этом великом перевороте, так сильно изменившем комбинацию общественных сил. И поскольку техника враждебно сталкивается с все еще крепкими (и даже очень крепкими) остатками феодализма и католицизма, она и до сих пор служит демократическим началам. Но, как уже сказано, у этой медали есть оборотная сторона. Мы найдем ее, не выходя из того же № 3 «Знания» за прошлый год. В отделе «разных известий» этого номера напечатана небольшая заметка под заглавием: «Возрастание богатства и заработной платы в Великобритании». Это краткое извлечение из статьи известного английского экономиста Фоусета. По мнению Фоусета, народное богатство Великобритании за последние двадцать пять лет возросло в огромной пропорции. Торговля страны увеличилась в этот период, вероятно, более, чем вчетверо; сумма вывоза поднялась с 50.000.000 фунтов стерлингов] до 250.000.000; сумма ввоза возросла еще сильнее; Англия до такой степени переполнена капиталами, что они у нее через край льются; так 90.000.000 фунт[ов] стерлингов] ушло на постройку железных дорог в Индии; Египту с 1862 по 1870 [годы] дано в виде четырех займов 36.880.000 фунт[ов] стерл[ингов]; громадные капиталы ушли в Соединенные Штаты во время гражданской войны, в Турцию, в Италию и проч. Естественно предположить, что и заработная плата возросла за это время значительно. На деле оказывается не то. Так, например, из 13 категорий рабочих на Canada Engineerings Works в Биркенгеде14* шесть получали в 1869 г. меньшую плату, чем в 1855, три категории такую же и четыре— высшую. Рассматривая вознаграждение рабочих морского арсенала в Ширнессе15*: плотников, конопатчиков, кузнецов и др., — мы увидим, что в период 1849-1859 гг. только для трех категорий этих рабочих плата увеличилась, да и то на 6 пенсов (16'/2 коп.) в день. Возьмем ли мы в пример 20 различных категорий рабочих частных верфей по берегам Темзы, мы опять придем к тому же заключению. Правда, эти рабочие получали в 1865 г. большую плату, чем в 1851, но через четыре года, т. е. в 1869 г., эта плата возвратилась к своей первоначальной высоте; увеличение платы в 1865 г. было чисто временным следствием спекулятивной горячки, которая предшествовала панике 1867 г. Конечно, плата некоторых классов рабочих, преимущественно занимавшихся большими постройками в Лондоне и

Манчестере, а последнее время и рудокопов, возросла и даже значительно. Но дело в том, что цены на помещение, пищу, топливо и другие различные потребности в то же время возросли не менее значительно. В конце КОНЦОВ, несмотря на увеличение промышленности и торговли в четыре раза, положение некоторых классов рабочих осталось таким же, каким было лет двадцать тому назад, а положение других даже ухудшилось. И технические приложения естествознания тут ровно ничего не могут сделать. Они не вос- становляют равновесия, а напротив, всею своею тяжестью ложатся на ту чашку весов, которая уже и без того перевешивает. «Успехи промышленной механики за последние 20 лет были многочисленны и разнообразны, — не будь их, громадное увеличение народного богатства Великобритании в этот период времени было бы невозможно. Но также несомненно, что изобретение новых машин и приспособлений оставляло без дела, по крайней мере временно, известное число людей. Так, г. Нэсмит сообщил в комиссии рабочих союзов, что введение в его мастерских самодействующих машин позволило ему сократить на половину рабочих, которые прежде у него занимались». Стоит вдуматься только в эту коротенькую заметку и принять в соображение различные побочные стороны указываемых в ней явлений, чтобы убедится, что прогресс технических приложений естествознания не есть прогресс равенства и свободы. Неизвестный автор переводной статьи «О национальном значении научных исследований» («Знание», 1873, № 7) горько жалуется на положение людей, занимающихся чистым естествознанием. Открытия этих тружеников чистой науки, говорит он, утилизируются в виде технических приложений государством и промышленными деятелями, но представители науки остаются не при чем. Только на долю изобретателей, т. е. не самостоятельных деятелей отвлеченной науки, а людей, пользующихся чужими, чисто научными исследованиями, приходится часть золотого дождя, падающего на фабрикантов, заводчиков и землевладельцев. Поэтому, намекая на возможность «министерства науки», автор требует от правительства и университетов материальной поддержки людям науки в виде учреждения государственных лабораторий, оплачиваемых кафедр оригинальных исследований и т. п. Но с особенной настойчивостью и с большим запасом фактического материала автор доказывает, что «величайшие денежные выгоды от открытий получают крупные фабриканты, заводчики, капиталисты и землевладельцы, следовательно, они и должны в наибольшей степени, прямо или косвенно, вознаградить делающих открытия». Это сама истина и справедливость. Действительно, не только изобретатели и усовершенствователи паровой машины сослужили службу капиталистам, фабрикантам и заводчикам, дав им возможность нажить громадные деньги на железнодорожных предприятиях и приложении силы пара к производству, — эту службу сослужили и труженики чистой физики и механики. Уатт говорит, что он не мог бы усовершенствовать своей машины, если бы предварительные, чисто научные исследования не определили, сколько теплоты переходит в скрытое состояние при превращении воды в пар16'. Шееле, открывшему хлор и, вероятно, при этом ни об чем, кроме истины и познания природы, не думавшему, фабриканты обязаны способом беления хлопчатобумажных тканей, хотя не он приложил свое открытие к этому практическому делу17’. Кронштедт только открыл никель, но без ЭТОГО открытия не было бы нейзильбера18', и проч., и проч., и проч. Как организм человека, принимая самую разнообразную пищу, ассимилирует из нее только то, что может идти на потребу именно той формы жизни, которая называется человеческим организмом, так и всякая данная форма общественных отношений стремится вытянуть все ей подходящее из любой умственной пищи, претворить эту пищу в свою плоть и кровь, выбрасывая ею неперева- римое. Значит, с этой стороны нечего и рассуждать о демократичности естествознания. Может быть, блистательные научные открытия и исследования XIX века, разменявшись на звонкую монету технических приложений, и будут служить укреплению демократических начал, но это будет зависеть не от них, а от формы общественных отношений, в которой произойдет размен. Она наложит на них свое клеймо и перечеканит старую монету.

Едва ли, Ешрочем, есть какая-нибудь надобность настаивать на этом пункте. Общественная роль технических приложений естествознания слишком известна. Гораздо интереснее значение теоретических исследований, независимо от техники. Пусть Бэн и Гаутон желают с научною точностью угодить потребностям общества казнить и наказывать; пусть открытие хлора, преобразуясь в открытие белильного вещества, дает лишнее орудие капиталистической эксплуатации; пусть вообще естествознание, в виде технических приложений, напоминает тех льстивых греков, о которых говорит Ювенал. Пусть так. Но, может быть, теоретические исследования Бэна о границах духа и тела, работы Гаутона об отношениях математики к анатомии, открытие хлора и т. п., открывая человечеству новые перспективы познания, расширяя его умственный кругозор, вместе с тем не претворяются в плоть и кровь непременно данной формы общества, а толкают его в совершенно определенном направлении, и именно демократическом. В свое время я буду иметь случай поставить этот вопрос в самом общем его виде. Теперь это выходит из пределов моей задачи. Мне достаточно привести следующие слова из третьего этюда г. Южакова: «... Вопрос, который отчасти будет трактоваться в предлагаемом этюде, изучался своей существенной частью не со вчерашнего дня, и биология здесь мало нового поведала социологам. Новую постановку вопроса, новые термины, новые аргументы — вот что она дала в руки трезвым философам; формулы же решения и шансы pro и contra в этой тяжбе направлений остались те же. Самый важный аргумент, которым снабдила биология социальные теории о необходимости нищеты, — полезность такой необходимости, усовершенствование породы, вытекающее из нее чрез гибель индивидуумов. До вмешательства биологии трезвые философы говорили: бедность, несчастье, голод царствуют повсюду в обществах человеческих, — это прискорбно, но таков закон природы; теперь же они изменили тон: в наших обществах, говорят они, масса людей гибнет от голода, изнурения, нищеты, но вследствие этой гибели остаются живы и оставляют потомство только наиболее совершенные личности, и гибелью одних людей покупается прогресс; только таким путем может осуществляться прогресс, и кто скорбит о падших жертвах, тот враг прогресса, сам того не понимая. Таковы выводы социологов трезвой школы из биологических обобщений Дарвина»19*.

Я ничего иного и не говорил, когда доказывал, что естественными науками, в противность мнению Бокля, вовсе не необходимо исполняют невыраженные заказы профанов. Во всем этом небольшом рассуждении я стоял на точке зрения профана, которая, надеюсь, теперь читателю совершенно понятна. В качестве профана я только выслушивал речи ученых людей, сопоставлял их и подводил итоги.

[...]