Новый мир экономических стимулов основан на заблуждении. Сами по себе голод и выгода являются не более экономическими мотивами, чем любовь и ненависть или гордость и предубеждение. Ни один человеческий стимул не является per se экономическим.
He существует особого экономического переживания в том смысле, в котором можно говорить о религиозном, эстетическом или сексуальном переживании человека. Перечисленные чувства обычно вызывают желание снова пережить их. Применительно к материальному производству такое утверждение неочевидно. Экономический фактор, лежащий в основе социальной жизни, столь же мало способен порождать определенные стимулы, как и равно всеобщий закон тяготения. Безусловно, если не есть, можно погибнуть, точно так же как нас может погубить упавшая скала. Ho муки голода не превращаются автоматически в производственный стимул. Производство — это не индивидуальная, а коллективная забота. Если индивид голоден, у него есть разные выходы. От отчаяния он может пойти на кражу или разбой, но такие поступки никто не назовет продуктивными. Человек как политическое животное зависит не от природных, а от социальных законов. Идея XIX века о том, что голод и выгода суть экономические стимулы, возникла непосредственно из потребностей организации производства при рыночной экономике. Голод и выгода привязаны здесь к производству через необходимость получения дохода. Ибо в подобной системе человек, если он хочет выжить, должен покупать товары на рынке в счет доходов от продажи других товаров на рынке. Название этих доходов — заработная плата, рента, проценты — меняется в зависимости от того, что выставляется на продажу: рабочая сила, земля или деньги. Доход, именуемый прибылью, — вознаграждение предпринимателя — обеспечивается продажей товаров по более высокой цене, чем стоимость товаров, использованных для их производства.
Таким образом, все доходы вытекают из продаж, а все продажи прямо или косвенно содействуют производству. Производство фактически является побочным результатом с точки получения дохода. Поскольку иидивид получает доход, постольку он автоматически содействует производству. Очевидно, что система работает лишь потому, что для индивидов имеет смысл заниматься зарабатыванием доходов. Чувство голода и жажда наживы обеспечивают такой смысл вместе и по отдельности. Эти два побуждения связываются таким образом с производством. Соответственно, они получили название экономических. По всей видимости, голод и жажда наживы являются теми стимулами, на которых должна покоиться всякая экономическая система. Однако это положение безосновательно. Обозревая виды человеческих сообществ, мы видим, что голод и выгода не всегда побуждают к производству, а если и побуждают, то в сочетании с другими мощными стимулами. Аристотель был прав: человек не экономическое, а общественное животное. Он стремится не столько обеспечить свои личные интересы путем материальных приобретений, сколько достичь социального благосостояния, общественного положения, авторитета. Имущество служит ему средством для достижения этих целей. Его побуждения носят смешанный характер и связаны с желанием обрести общественное одобрение — производственная деятельность находится на втором плане. Экономика, как правило, вплетена в социальные отношения. Переход к обществу, встроенному в экономическую систему, был радикальным новшеством.