Возникшие на пике Модерна идеологии в Постмодерне испаряются. Это уже в 60-е годы прошлого века провозгласил американский социолог Дэниел Белл (1919 г. р.) в книге с характерным названием «Конец идеологий»479.
С тех пор это явление находило новые и новые подтверждения, так как идеологические модели требовали слишком большого напряжения и были под силу только логосу и логике. Белл предсказывал начало постиндустриального общества480, основанного на преобладании технического подхода и абсолютизации логистики. Он предрекал исчезновение культуры и искусства как слишком иррациональных факторов, мешающих чисто техническому и технологическому развитию, считая, что в будущем будут доминировать прагматика и оптимизация. Идеи Белла, получившие широкий резонанс, с одной стороны, принадлежат к либеральной идеологии, но развивают лишь отдельные ее стороны, связанные чистой логистикой. Этот переход от либеральной логики (собственно идеологии) к либеральной логистике представляет собой промежуточный этап становления общества Постмодерна, где масштаб будет еще раз существенно уменьшен и где идеология практически растворится окончательно. Проблема Постмодерна и его отношения к идеологии требует более пристального изучения. Постмодерн складывается на основании либеральной идеологии как последний и естественный вывод из ее предпосылок. Либерализм ставит во главу угла индивидуума («малого человека») с самого начала, хотя на первых этапах либералы сохраняют и общество, и государство, и мораль, и формы социальной мобилизации, и национальную идею. Социологический минимализм, тесно сопряженный с либерализмом, вводит конститутивную фигуру как важнейший теоретический конструкт еще до того, как этот изолированный индивидуум появится в социальной реальности. Тем самым либерализм и понимающая социология предвосхищают Постмодерн и его условия, но при этом несколько забегают вперед — подобно фантастическим фильмам или социальным прогнозам, моделирующим реальность на несколько шагов в будущее (self-fulfilled prophecy — «са- мосбывающееся пророчество» социолога Р. Мертона). Постмодерн и центральная фигура периферийного «малого человека», «культурного идиота» моделируются в либерализме изначально и являются поэтому идеологическими и социологическими конструктами буржуазного общества. Реальностью они становятся тогда, когда потребность в мобилизующей идеологии отпадает. Противостояние с СССР снимается с повестки дня в 1991 году вместе с исчезновением СССР, и тезис Белла о «конце идеологий» становится очевидностью. Отныне либерализм меняет свой статус — из идеологии он превращается в бытовую практику, от уровня идей переходит на уровень фактов, вещей и процессов. Победив, либерализм становится излишним в качестве идеологии, перестает осознаваться как идеологическая форма, а его обобщающие предпосылки становятся необязательными и чрезмерными именно в силу того, что они уже выполнили свою миссию и более не оперативны. Из этого следует важный социологический вывод: Постмодерн является либеральным по своему генезису, но не является идеологичным (даже в либеральном смысле) по своему статус-кво. Отсюда вытекает стилистика Постмодерна, где скрытые установки либерализма (свобода, рынок, равенство возможностей, оптимизация, индивидуализм и т.
д.) соседствуют с ироническим обращением к тоталитарной эстетике, высмеивающим страхи либерализма предыдущего поко ления (майки с коммунистом Че Геварой, игровая глорификация деятелей, близких к фашизму, например мюзикл «Эвита» 1996 года с Мадонной в роли жены аргентинского диктатора Хуана Перона (1895—1974), неототалитарная эстетика рок-групп «Лайбах» или «Раммштайн» и т. д.). Постмодерн — это либерализм, который перестал быть идеологией, и это новое качество всемерно подчеркивается ироничной и провокационной эстетикой постмодернистской культуры. С другой стороны, Постмодерн осмысляется как возможность реванша и некоторыми левыми кругами постмарксистов, фрейдомарксистов, анархистов и т. д. Делёз и Негри относят себя к левым, к «коммунистам», и видят в Постмодерне перспективы искоренения буржуазного начала. Негри и Хардт сами воспринимали свою книгу «Империя»481 как новый манифест коммунистической партии, относящийся не к Модерну, но к Постмодерну. Негри и Хардт пытаются воспроизвести двусмысленность отношения Маркса к капитализму: считая капитализм абсолютным врагом пролетариата, он тем не менее признавал «прогрессивный» характер капиталистических революций и поддерживал буржуазные преобразования перед лицом сословного общества и остатков феодализма. Негри и Хардт так же относятся к победившему глобализму и планетарному либерализму, рассматривая их диалектически: одновременно и как зло (создание тотальной планетарной системы контроля), и как благо (выведение на авансцену закончившейся истории нового «революционного» класса — множества, разлагающейся массы, планетарных юзеров и лузеров, в которых энтро- пически агонизируют рассеянные блуждающие вялые желания, стремящиеся выйти из-под контроля всепронизывающего кода). Саботаж сетевых протоколов и апроприация компьютерных устройств, на которых «множества», «избавленные от власти имперских эксплуататоров», немедленно станут свободно рассылать вирусы и тонны нецензурируемой первертной порнографии, станут, по Негри и Хардту, аналогом коммунистических революций и победой «людей труда» в новых исторических условиях. Так «множества» смогут использовать либеральную, точнее постлиберальную, глобализацию в своих интересах. В культуре Постмодерна обе эти тенденции — либеральная (постлиберальная) и неокоммунистическая — сливаются до неразличения, а эстетика глобализма и эстетика антиглобализма незаметно переходят одна в другую. Кассовое мэйн- стримное искусство тиражирует антиглобалистские и левацкие сюжеты и темы, а сами антиглобалисты в обычной жизни представляют собой типичных законопослушных мелких буржуа, полностью подчиненных коду. При этом и глобалисты, и антиглобалисты вполне могут при случае вырядиться в нацистскую форму, чтобы блеснуть на дэнс-вечеринке или в закрытом клубе. Постмодерн берет от либерализма все, кроме либерального логоса и либеральной догматики; от коммунизма — юношескую протестность, стремление перевернуть и сжечь автомобиль, разбить витрину, проглотить пригоршню таблеток и прогулять занятия в институте; от фашизма — атрибуты садо-мазо-развлечений и униформы для гей-парадов.