...Романтизм. Понятие это принадлежит отнюдь не только сфере искусствознания. К нему обращаются не только историки и теоретики литературы, музыки, живописи. Мы сталкиваемся с ним едва ли не повседневно во многих различных сферах нашего частного и общественного бытия, толкуя это шонятие прежде всего в его нравственно-этическом значении.^Романтичный характер человека, романтичный поступок — это всегда нечто возвышенное, благородное, бескорыстное, не связанное с рационалистическим расчетом, иногда может излишне оторванное от реальности, порой восторженное, но всегда устремленное к некоему этическому идеалу. Романтизм — это и глубокая страсть, борьба, бунтарство. Научное же понятие романтизма (о 'котором специально речь пойдет несколько ниже) существенным образом отличается от этих житейских о нем представлений, но отнюдь им не противоречит. Собственно, все отмеченные черты являются не романтизмом в научно-теоретическом и конкретно-историческом его понимании, а романтикой, которая, однако, является существенным компонентом романтизма как определенного типа мировосприятия, как творческого метода в литературе и искусстве. Романтика, в отличие от романтизма как явления конкретно-исторического, присущего литературе и искусству вполне обозримого и ограниченного хронологического этапа, выражается в определенной душевно-эмоциональной настроенности отдельной личности, в стремлении к некоему идеалу, отличающемуся от окружающих ее реальных условий, в постоянном порыве личности к новому, в стремлении к таинственной бесконечности, в отрицании статичности повседневного бытия. Поэтому, если говорить о романтизме как о художественном творческом методе, то романтика присуща и другим принципам художественного вйдения и восприятия действительности как устремленность в определенную, пусть и не всегда достаточно реальную перспективу, как мечта об идеале прекрасного, о гар- монии социальной и нравственно-этической. Так, В. Г. Белинский, дававший широкое истолкование понятию романтизма, уделяет в нем существенное место именно романтике, которую он связывает с внутренним духовным миром отдельной личности: «В теснейшем и существеннейшем своем значении романтизм есть не что иное, как внутренний мир души человека, сокровенная жизнь его сердца... Сфера его — вся внутренняя, задушевная жизнь человека, та таинственная почва души и сердца, откуда поднимаются все неопределенные стремления к лучшему и возвышенному, стараясь находить себе удовлетворение в идеалах, творимых фантазией» К Романтика может иметь и совсем иной оттенок в том случае, когда она связывается с бесплодными «романтическими» иллюзиями, с бесконечными фантастическими мечтаниями. Подобная романтика, которая у нас после Гоголя нередко именуется маниловщиной, естественно, не способствует утверждению позитивных идеалов. Подобные иллюзии весьма иронично развенчивал Пушкин: Так он писал темно и вяло, (Что романтизмом мы зовем, Хоть романтизма тут нимало Не вижу я. Да что нам в том?) и такие романтики, как Гофман и Гейне. В особенно беспощадном свете представлены они в творчестве Флобера. Так или иначе, с полной уверенностью можно утверждать, что как научное, так и бытующее в общечеловеческих коммуникациях понимание романтизма восходит в генезисе к самим истокам конкретно-исторического романтизма как совокупности идейно-эстетических, философских, художественных принципов, в той или иной мере определявших различные формы общественного сознания. В дальнейшем же эти представления о романтизме развивались по мере развития самого этого направления идеологической жизни. Более того, хотя романтизм в своем конкретно-историческом выражении в различных видах искусства и литературы давно закончил свое развитие как основной репрезентант художественного освоения действительности, творения романтиков остались бессмертны, представляя собой неувядаемый вклад в развитие человеческой культуры. Что же касается романтизма как проблемы научной, она не только существует уже более полутора веков, но за последние 10—15 лет становится все более и более актуальной, в особенности в советском литературоведении. И важно при этом подчеркнуть, что актуальность эта не искусственная, не порожденная усилиями теоретически кабинетной мысли при том, что сам феномен романтизма действительно чрезвычайно сложен и в своей многогранной разноликости, и в глубокой противоречивости. И все же основная причина научной актуальности этой проблемы, причем актуальности всевозрастающей, в том, что, казалось бы, столь уже от нас далекий хронологически этот романтизм простирает свое эстетическое, идейно-философское влияние до наших дней. Все вновь и вновь к наследию романтиков обращаются не только читатели, но и многие современные художники слова, осмысляющие, а в чем-то и воспринимающие опыт писателей-романтиков. * * * Исход XVIII столетия приближал к неминуемому краху феодальную Европу. Незыблемые, 'казалось, и устойчивые вековые феодальные институты, экономические и социальные, нрав- стзенно-этические и правовые связи все очевиднее обнаруживали свою полную несостоятельность — политическую, социальную реакционность, полную отчужденность от высоких гуманистических идеалов. В недрах феодального строя зрел и развивался его идеологический антипод, все более и более грозный,— европейское Просвещение. Обличая порой в весьма острых и ядовитых инвективах различные общественные установления феодального абсолютизма и его верную союзницу и наиболее надежную опору — церковь, европейские просветители в основе своей не были силой политической. Начертав на своих знаменах столь же яркие и привлекательные, сколь и абстрактно-неопределенные лозунги всеобщей свободы, равенства и братства, они стали выразителями нового блестящего этапа развития утопической мысли в Европе. Именно просветительская идеология подготовила учения европейских социалистов-утопи- стов, наложивших столь существенный отпечаток не только на идеологическую, но и на общественно-политическую жизнь ряда стран Европы по меньшей мере первых трех, а то и четырех десятилетий XIX века. Но если утопический социализм при всем своем существенном вкладе в дело социального прогресса со временем стал тормозящей силой этого прогресса, то именно просветителям при всем утопизме их идеалов дано было подготовить такой мощный социальный и политический катаклизм, каким была Великая Французская революция 1789—1794 годов, имевшая широкий общеевропейский резонанс, простиравшийся на протяжении всего XIX века, «...весь XIX век,— писал В. И. Ленин, — тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком французской революции. Он во всех концах мира только то и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии»1. Первая буржуазная революция во Фраиции надолго закрепила за этой страной, а главным образом за ее столицей — Парижем, роль и место центра политической жизни Европы. Но наиболее развитой в экономическом отношении державой в ту пору была Англия, еще в середине XVII века совершившая свою буржуазную революцию и потому далеко обогнавшая Францию по пути буржуазного экономического развития. Английское Просвещение вследствие этого развивалось во многом иными путями, нежели во Франции. При всей его немалой роли в общественной идеологической жизни страны доминирующим фактором здесь была завершающая фаза промышленного переворота, истоки которого восходят еще к XVII веку. Хотя промышленный переворот конца XVIII столетия в Англии, получивший свое политическое завершение в парламентской реформе 1832 года, и не сопровождался таким бурным политическим взрывом, какой имел место по ту сторону Ла-Манша, будучи выдержанным в духе политического компромисса, столь свойственного английской общественной, да и частной жизни, по своему социальному и экономическому содержанию он был близок Французской революции. В то же время и последующая идеологическая и политическая атмосфера Европы не может быть объяснена лишь последствиями событий во Франции без учета глубоких социальных сдвигов, происшедших в ту пору в Англии. I Вот на этом-то резком и бурном изломе двух эпох и возникает романтизм, который наряду с утопическим социализмом стал главным идеологическим выразителем своей эпохи, сопровождая и отражая первую фазу становления новых буржуазных общественных отношений в Европе примерно в пределах первых трех десятилетий XIX века. В наиболее распространенных характеристиках романтизма принято исходить из того положения, что романтизм явился реакцией на Французскую революцию и ее ближайшие последствия. Положение это, верное в своей основе, нуждается в существенном уточнении, необходимом в связи с типом настоящего издания, где теория литературного романтизма представлена в 'своих нескольких национальных модификациях. При всем том огромном значении, которое имела Французская революция не только для возникновения, но и для дальнейшего развития романтизма, она отнюдь не была фактором единственным jи универсальным,‘определявшим генезис этого общеидеологического и литературного явления для различных национальных регионов. В литературе ' каждой страны были свои предпосылки, определявшие и истоки романтизма, и его специфику. Выше уже была отмечена в этой г связи роль завершающей фазы промышленного переаорпта в * / Англии. Правда, и за этими собственно национальными факто- ‘ рами всегда стояла Французская революция в большей или меньшей степени воздействия и соотнесения. Уточнение это следует продолжить и в ином плане. Как Французская революция, так и события общественно-политической жизни в других странах были предпосылками романтизма общественно-политическими, но были .предпосылки и эстетические, которые, подобно нормам буржуазного социально-экономического уклада, зревшим в недрах феодального строя, формировались преимущественно в позднем Просвещении задолго до Французской революции. Поэтому и в самом литературном процессе, и в эстетических теориях XVIII столетия было немало весьма существенных явлений, которые (при всей условности этого термина) называют предромантическими 2. Романтизм, следовательно, не был абсолютно новым открытием, возникшим в атмосфере сдвигов, вызванных Французской революцией. Бесспорно, ‘ остающаяся в силе антитеза классицизм — романтизм хотя и не меняет нашего представления о романтиках как ниспровергателях классицизма, но, воспринятая в своей противоречивой и глубоко диалектической сути, показывает нам, что многие из этих ниспровергателей осознанно, а чаще неосознанно как в своей художественной практике, так и в теоретических декларациях воспринимали и переосмысляли те или иные идеи своих предшественников и порой, казалось, столь непримиримых противников. В частности, и те исключительно документальные материалы, которые собраны в настоящем то- ме, убедительно свидетельствуют об этой диалектике связи и противоборства двух различных литературных направлений. Но так ИЛ'И иначе все же Французская революция конца XVIII века была тем доминирующим событием, которое определяло возникновение и само духовное и общественное содержание романтизма. Французские просветители, подготовившие эту революцию, были уверены, что с ней грядет всеобщее царство разума, добра и справедливости. Но те новые общественные отношения, а с ними и нравственно-этические нормы, контуры которых довольно четко стали обозначаться в процессе уже самой революции и все более прочно утверждаться после термидорианского переворота,— нормы и отношения буржуазные—были безнадежно далеки от светлых идеалов просветителей и на деле оказались всего лишь утопической иллюзией. «Мы знаем теперь, что это царство разума,— писал Энгельс,— было не чем иным, как идеализированным царством буржуазии, что вечная справедливость нашла свое осуществление в буржуазной юстиции, что равенство свелось к буржуазному равенству перед законом, а одним из самых существенных прав человека провозглашена была буржуазная собственность» 4. Французская революция и подготовившее ее Просвещение встретили ожесточенную оппозицию 'в лице своих прямых политических противников, представляющих те классы, которые революция оттеснила с арены исторического развития. Но в результатах этой революции были разочарованы и ее сторонники, верившие обещаниям просветителей. Таким образом, результаты Французской революции конца XVIII века открывают период острого кризиса просветительской идеологии, уже подготовленного, как и сама революция, ходом исторического развития. Как следствие этого характерной и определяющей чертой духовной идеологической атмосферы, сложившейся в результате революции 1789—1794 годов, была антипросветительская и одновременно антибуржуазная реакция, имевшая, однако, различную, нередко противоположную социально-политическую направленность. И именно щщадтизм отражал прежде всего эти антибуржуазные, антипросветительные настроения эпохи, порожденные коренными противоречиями Французской революции как революции буржуазной. И отсюда одним из коренных обобщающих признаков романтизма не только как художественной системы или направления, но и как миро'воззренческой системы в целом является то обстоятельство, что романтизм есть утопия, порожденная результатами Французской революции, утопия, несущая в себе отрицание тех общественных отношений, которые эта революция утвердила. Как в теории, так и в художественной практике романтизм как одна из форм идеологии не мог не отразить двоякого характера отмеченного противоречия Французской революции1, результаты которой отвергались с различных социально-политических позиций. У части романтиков при известных, порой может быть и достаточно острых моментах разочарования в революции брала верх надежда и даже уверенность в том, что ее передовые идеалы все же найдут осуществление в будущем. Для других же романтиков более существенным было именно разочарование в революции, неверие в осуществление ее идеалов, а нередко и ее прямое неприятие. И в этой связи для них поиски внебуржуазных норм справедливых общественных отношений становились ретроспективными и нередко выражались в идеализации далекого прошлого, часто средневековья, которое эти романтики все же стремились соотнести с современным общественным развитием ^Новалис, Саути, отчасти Виньи). Для большинства романтиков, особенно ранних, характерны прямые или неосознанные глубокие философские искания. Исходной философской базой романтизма является ярко выраженное идеалистическое мировоззрение, развивавшееся преимущественно в направлении от. субъективного идеализма к объективному. Идеалистический порыв к бесконечному как одна из характерных идейно-эстетических позиций романтиков являлся реакцией на скептицизм, рационализм, холодную рассудочность Просвещения. Романтики утверждали веру в господство духовного начала в жизни, подчинение материи духу. Основанием мироздания о>ни полагали духовное бытие. Столь обширный и разносторонний круг проблем, .в совокупности своей представляющий литературную теорию романтизма, во многом устремлен в сферу философскую, что особенно характерно для романтизма немецкого, хотя отнюдь и не является его монополией. Поэтому теория романтизма была в особенности теорией философск о-эстетической. Принципы художественного познания и отражения действительности романтиками невозможно осмыслить вне их философского содержания. Поэтому и настоящий том как в своих основных документах, так и в справочно-комментаторском аппарате во многом нацелен на раскрытие этой существенной стороны романтического сознания. Философско-художественному мышлению романтиков свойственны были элементы диалектики. .Из человеческой общности они выделяли отдельных индивидуумов, каждый из которых, по их мысли, несет в себе все мироздание. Именно через всестороннее развитие индивидуумов в их представлении шел путь к гармоническому всеобъемлющему универсуму. Путь к достижению прогресса государственных сообществ романтики видели возможным через всестороннее развитие отдельных наций. Поэтому утверждение самоценности отдельной личности сочеталось у романтиков с особым вниманием ко всякой нации. Для системы романтического мышления^хадактерно стремление к охвату явлений в их взаимосвязи и всеобщности, к уни- с^ЗДюадизм-у, как любили говорить сами романтики. Именно как одно из выражений этой философской позиции и сложилась глубоко новаторская и плодотворная концепция мировой литературы, разрабатывавшаясяСленскими романтиками, А. Шлеге- лем преимущественно. Этот романтический универсализм сказался и в социальном утопизме романтиков, в их утопических мечтах о торжестве идеалов гармонии во всем человеческом обществе. Связывая существеннейшее значение романтизма с внутрен- ' ним миром души человека, с сокровенной жизнью его сердца, Белинский уловил один из коренных и определяющих признаков романтизма, который отличает его от мировосприятия и художественного метода 'просветителей. В самом деле,^г,ерой в художественных произведениях романтиков получает принципиально иную трактовку шаг вперед в художественном дознании действительности, который выдвинул романтизм на смену искусству Просвещения. Стихи Вордсворта и В. Мюллера, Гейне и Байрона, Виньи и Ламартина, психологические повести Ша- тобриана и де Сталь и некоторых других французских романтиков раскрывали современникам богатство духовного мира отдельной личности. Индивидуалистическое начало романтического мировосприятия получило и то существенное плодотворное выражение, что именно в творчестве ранних романтиков берет свои истоки образ «лишнего человека», прошедший через всю литературу XIX века. * Принципиальное новаторство романтиков в художественном; познании действительности заключалось также и в том, что, решительно полемизируя с основополагающим тезисом просветительной эстетики, утверждающим, что искусство есть подражание природе, они выдвинули важнейшее положение о преобразующей роли искусства. Это положение романтической эстетики было несомненным шагом вперед в толковании роли и задач искусства романтиками по сравнению с просветителями. Впервые оно было сформулировано А. Шлегелем в 1798 г. в рецензии на поэму Гёте «Герман и Доротея».' Вместе с тем оба этих положения просветительской и романтической эстетики выступают в определенных диалектических соотношениях. Преследуя цель подражания природе в искусстве, просветители со свойственным им рационалистическим схематизмом очерчивали и в то же время ограничивали круг искусства реалистическим (в пределах просветительской эстетики) отображением действительности, iСтавя перед искус- ством задачу преобразования действительности, романтики очень существенно расширяли возможности и задачи искусства, в том числе и возможности его воздействия на действительность. Но в то же время и достаточно широко открывали путь нередко и для чрезмерного привнесения в художественные произведения элементов фантастического, субъективного, уводящих искусство от адекватного правдивого отображения действитель- ности.\Так, творческая деятельность некоторых иенских романтиков, а также, поэтов английской «озерной школы» как в области теории, так и в художественной практике свидетельствует, что определенные акценты именно в таком толковании тезиса о преобразующей роли искусства были присущи романтикам. Романтики ощутимо расширили арсенал художественных средств искусства. Им принадлежит как в теории, так и в художественной практике заслуга плодотворной разработки многих новых жанров, преимущественно субъективно-философокой направленности: психологическая повесть (здесь особейно многое сделано ранними французскими романтиками), лирическая поэма (лейкисты, Байрон, Шелли, Виньи), лирическое стихотворение. С романтизмом вообще связан яркий расцвет лирических жанров, конкретно противостоящий рационалистическому непоэтичному XVIII веку. Многие романтики, решительно порывая с традициями классицистического стихосложения, провели принципиальную реформу стиха, расширившую в демократизировавшую просодические средства стиха, приблизившие его возможности к отображению внутреннего мира духовной жизни отдельной личности, порой к сфере ее реальных житейских интересов. Утверждение новой художественно-метрической и идейно-образной романтической структуры в лирике связано в Англии с творчеством лейкистов и Байрона, отчасти Шелли и Китса, во французской литературе существенный вклад в этом направлении внесли Виньи, Ламартин, Гюго, смелыми реформаторами стиха немецкой поэзии были Брентано, а вслед за ним Уланд, Гейне, В. Мюллер. Вклад романтиков в развитие жанра романа был относительно скромным по сравнению с тем, что сделано было в этом направлении их ближайшими преемниками, но в чем-то существенном одновременно и последователями — критическими реалистами. Тем не менсс не только немецкий романтический роман, в особенности в лучших своих образцах, занял прочное место в европейской литературе, но и пристальное внимание к теории этого жанра у иенских романтиков, а отчасти и позже у Арнима подготовило и предварило расцвет этого жанра у критических реалистов. Романтики были детьми и ближайшими наследниками Французской революции, того глубочайшего общественно-исто- рического катаклизма, который заставил отрешиться от уже прочно утвердившегося убеждения в незыблемости и статичности многих доселе существовавших социально-политических институтов и традиционных связей. Более того, ближайшие и относительно отдаленные последствия Французской революции, в условиях которых формировался и развивался романтизм, внесли бурный динамизм, острые контрастные конфликты в ход европейской истории. Эти существенные факторы и определили историческое восприятие общественного процесса в творчестве романтиков, ощутимо скорректировали и их идеалистическое мировосприятие.'Романтики видят и отображают мир в постоянном движении, в острой динамике конфликтов, для них важно не то, что существует в данный момент, а то, чем нынешний день может стать завтра согласно их представлениям. В их историзме сказалось присущее романтическому миросозерцанию стремление к новому/Но вместе с тем именно Французская революция побудила литературу первых десятилетий прошлого века осмыслить и причины, закономерности, приведшие к такому бурному общественно-политическому взрыву. Этим объясняется и возникновение во Франции широкой, можно сказать, фронтальной и* весьма продуктивной школы романтической историографии (Гизо, Тьери, Минье), и активное вторжение в литературу той поры, в творчество романтиков исторических жанров. Именно в такой идеологической атмосфере возник и развивался исторический роман В. Скотта,, имевший огромное воздействие на все европейские литературы. С утверждением в сознании романтиков понятия историзма, с восприятием ими мира в движении связана и одна из основных идей философского мировосприятия романтиков — идея бесконечного. Трудно переоценить огромное значение романтической идеологии в формировании принципов исторического мышления, явившегося следствием отказа от метафизичности просветителей и все большего проникновения в суть процесса поступательного развития с присущей ему диалектикой борьбы противоположностей. Именно романтической историографии принадлежит заслуга понимания развития человеческого общества как процесса борьбы классов. В своем философском сознании романтики далеко еще не были диалектиками в полном смысле. Речь в этой связи, как это уже отмечалось выше, может идти лишь о зачатках диалектического мышления. Сама Французская революция и последовавшие за ней бурные столкновения различных социальных и политических сил своеобразно отразились и в сознании романтиков. Они еще не пришли к показу характеров в эволюции, в развитии. Но, с другой стороны, они отрицали и статичность бытия. Нонконформизм является характернейшей и неотъемлемой стороной романтического мироощущения, нравственно-этической позиции романтиков по отношению ко всему сущему. Историзм романтиков и отмеченные элементы диалектики в их сознании обусловили и их активное внимание к отдельным нациям, к особенностям национальной истории, национального уклада, быта, одежды, и прежде всего к национальному прошлому своей родины. В этом прошлом их как литераторов в первую очередь интересовали сокровища народного творчества. В их произведениях ожили легенды, предания, сказки, песни седой национальной старины, опираясь на которые они не только влили свежую струю в собственно художественную литературу, но в ряде случаев, в особенности в Германии, дали новую жизнь самому литературному языку своего народа. В Англии наряду с самими романтиками здесь особенно большую роль сыграло предромантическое движение («Поэмы Оссиана» Макферсона, «Памятники старинной английской поэзии» Перси), которое, в свою очередь, оказало немалое влияние на Гердера, крупнейшего представителя позднего немецкого Просвещения, предварившего многими своими исканиями деятельность немецких романтиков. Развивая концепцию гердеревского историзма, А. Шлегель в «Берлинских чтениях» (1801) в решении проблемы происхождения языка занимал позиции, близкие теории Гердера, и вслед за ним отвергал гипотезу божественного происхождения языка. Личным примером собирания- народных песен, страстной пропагандой этого начинания Гердер давал толчок будущему расцвету отечественной немецкой фольклористики в эпоху романтизма— в деятельности Л. Тика, гейдельбергских романтиков А. фон Арнима и К. Брентано, составителей сборника немецких народных песен «Волшебный рог мальчика» (1806—1808), сыгравшего столь огромную роль для дальнейшего развития немецкой романтической поэзии, и не только поэзии, но и песенно- романсовой лирики в богатейшей музыкальной культуре немецкого романтизма. * * * Для осмысления теории романтизма, того вклада, который романтики внесли в развитие эстетической мысли вообще, а в этой связи и в подготовку последующих этапов развития искус ства, немаловажное значение имеет спорный вопрос, и доселе мало исследованный в литературоведческой науке,—вопрос о- возможностях романтической типизации. В отличие от иных критических реалистов — и прежде всего речь, здесь, конечно, должна идти о Бальзаке — романтики в своих эстетических декларациях избегали прямой постановки вопроса о романтическом характере как категории социальной, как категории, несущей в себе собирательные черты своей эпохи. Более того, самые значительные теоретики романтизма — романтики иенские вообще стремились отрицать всякую социальную значимость искусства. И тем не менее и художественная практика, и литературная теория романтизма дают немало оснований для серьезного исследования этого важного вопроса. Романтизм, будучи самостоятельным историко-литературным направлением, самостоятельной художественной системой, пришедшей на смену Просвещения, был в то же время и определенным звеном в 'поступательном развитии художественного познания действительности. В этом и только в этом смысле романтизм был переходным этапом от литературы классицизма и Просвещения к литературе критического реализма. Искусству всякой эпохи на основе соответствующих эстетических представлений и свойственных тому времени художественных форм дано было отразить характерные или, как иначе стали говорить, типические черты современности, отраженные в персонажах художественных произведений, в тех условиях, в которых эти персонажи действовали. Ближе всего к отражению типичных характеров в типичных обстоятельствах (согласно известной формуле Ф. Энгельса из письма к М. Гаркнесс от апреля 1888 года) подошли писатели критического реализма. Но, в частности, и в этом они опирались на опыт не только реализма просветительского, где принципы типизации при некотором тяготении к абстрактности в их воплощении были уже достаточно глубоко разработаны, но и на творческую практику романтиков, на некоторые существенные аспекты их литературной теории. Свои средства и свой уровень типизации были присущи и романтическому искусству, и романтической литературе. Характеры, создаваемые романтиками, такие, как Рене Шатобриана, Чайльд Гарольд, Манфред, Каин Байрона, Прометей Шелли, Моисей Виньи, могли возникнуть только в духовной атмосфере, сложившейся в Европе после Французской революции. Настроения глубокого разочарования в окружающей действительности, стремление к бегству от нее, но вместе с тем и мотивы бунтарские, богоборческие в конечном итоге были следствием осмысления результатов Французской революции. И в этом смысле названные персонажи были типичными для своей эпохи. Романтическая типизация в данном случае сосредоточивалась на раскрытии внутреннего духовного мира самоценной в своем индивидуальном значении личности, абстрагируясь почти полностью от развития ее общественно- политических и социальных детерминант,- то есть того, что Энгельс назовет позже типическими обстоятельствами3. Мы, правда, знаем о социальном положении Чайльд Гарольда и Рене, что имеет большое значение для раскрытия их характеров. Но последние очень слабо связаны с общественными типообразующими факторами внешней жизни. Для романтика важен прежде всего внутренний мир героя, его частное, личное «я», его частные, личные связи с жизнью. Именно так и в такой мере типизирует романтик свои характеры. Такой путь, такой принцип типизации у романтиков в значительной степени объясняются тем обстоятельством, что характер общественных отношений, характер новых связей личности с обществом, утверждаемых Французской революцией, были еще неясны, непонятны, а порою и вовсе чужды романтику. Поэтому романтическая типизация нередко опирается на арсенал мифологии (Каин, Прометей, Моисей), прибегает к аллегориям («Королева Маб» Шелли, «Манфред» Байрона). Еще более сложны, например, опосредования между романтическим характером и детерминирующей его действительностью у ранних немецких романтиков. Иенцы намеренно изолируют героев своих произведений от окружающей действительности, именно таким путем противопоставляя их последней. Для Люцинды и Юлия Ф. Шлегеля в особенности характерен этот признак, присущ он и Францу Штернбальду, герою романа Тика, живущему только в мире искусства. Генрих фон Офтердинген у Новали- са — фигура совершенно аллегорически абстрактная, как и все происходящее вокруг него. И если и следует говорить о детерминированности этого персонажа Новалиса, то она исходит не от действительности, которая в своем конкретно-историческом выражении отсутствует в романе, а от заменяющей ее аллегорической среды./И тем не менее характеры персонажей даже раиних немецких романтиков в конечном итоге были обусловлены общественно-политическими обстоятельствами, сложившимися в Германии в конце XVIII столетия, и той духовной атмосферой в немецких государствах, которая во многом была обусловлена Французской революцией 1789—1794 годов. Поэтому и в характерах ранних немецких романтиков был тот определенный уровень типизации, который связан с тем, что подобные характеры могли возникнуть именно в данных конкретно-исторических условиях Германии. В то же время в Англии, стране, где уже в ту пору капи-^j тализм существенно продвинулся по пути своего развития, где | острее, чем в странах континента, определялся новый тип со- . циальных противоречий, складывавшийся в Европе после ' Французской революции конца XVIII века, и в романтической поэзии возможна была гораздо большая степень конкретно- [ исторической типизации, чем в других национальных модификациях романтизма. Именно в таких интонациях формулирова- , лась теоретическая программа Вордсворта, поэта, который во \ многих конкретно-исторических зарисовках, имевших, однако, совершенно определенную идейно-эмоциональную я художественно-эстетическую романтическую окраску, стал одним из самых значительных социальных поэтов европейского романтизма. ^ С поступательной эволюцией романтизма связано было все большее и большее вторжение в круг его художественного вй- дения действительности, ее объективной стороны. Романтический герой не ограничивает себя только погруженностью в мир своих собственных душевных эмоций. Через их призму он все шире воспринимает окружающий мир. Социальная действительность с ее резкими диссонансами уже весьма отчетливо врывалась в субъективный мир героя Вакенродера Берглингера, определив глубокий безысходный драматизм его судьбы. И в этой связи композитор Берглингер является персонажем, который в ряду многих героев раннего европейского романтизма в значительной степени наделен типизированными чертами. В тем большей мере типичным является центральный и излюбленный герой позднего романтика Гофмана музыкант и композитор Иоганнес Крейслер — alter ego автора, вынужденный продавать свой талант, чтобы обеспечить себе существование. А обстановка, в которой живет и терзается Крейслер, как и его литературный прототип Берглингер,— это реальная феодальнораздробленная Германия начала прошлого столетия. Писатели — критические реалисты по сравнению с просветительскими реалистами в значительной мере углубили возможности типизации характеров, опираясь на плодотворный опыт романтиков в области характеристики внутреннего духовного мира персонажей, раскрытия психологии действующих лиц. Психологизм как одно из средств типизации, не имевшее у критических реалистов столь самодовлеющей сущности, как у их предшественников — романтиков, а еще раньше у сентименталистов, в значительной мере связан с раскрытием обобщающе- го социального содержания того или иного характера. Психологизм романтиков был воспринят и вновь возрожден в творчестве критических реалистов. Особенно четко эта связь прослеживается в литературном процессе Франции. Ранний французский романтизм в творчестве Шатобриана, г-жи де Сталь, Констана, Сенанкура широко и плодотворно разрабатывал жанр романтической психологической повести. Тем самым был подготовлен не только психологизм романов Ж. Санд, прямой наследницы ранних французских романтиков, но и психологизм французских критических реалистов — Мериме, Бальзака и в первую очередь Стендаля. Не без влияния эстетических представлений романтиков в этой области складывался и психологизм Диккенса, являющийся, в особенности в позднем его творчестве, не менее существенной чертой его творческого метода, нежели у Стендаля. Крупнейшим идейно-эстетическим завоеванием романтиков как в их теоретических изысканиях, так и в особенности в художественной практике был принцип историзма,! в котором романтики так же предварили критических реалистов. Примечательно, однако, и само направление трансформации романтического историзма у критических реалистов. Если романтики в своем раскрытии движения истории обращались к средневековью и последовавшим за ним столетиям, сосредоточивали нередко свой интерес к истории на памятниках литературной старины, то для писателей критического реализма XIX века важна была прежде всего динамика исторического развития современности. Так, и Стендаль и Бальзак в особенности стали в художественной литературе историками современного им буржуазного общества. В значительной мере опираясь на опыт исторического романа В. Скотта и одновременно принципиально переосмысляя этот опыт, Бальзак в своей «Человеческой комедии» — этом глубоко новаторском идейно-художественном открытии— развертывает перед читателем историю становления буржуазных отношений во Франции со времени Французской революции конца XVIII века и почти до середины XIX столетия. 1 Одним из существенных тезисов романтической эстетики, особенно отчетливо сформулированных Гюго в его Предисловии к драме «Кромвель» (1827), было требование колорита места и времени, то есть тщательного описания обстановки той эпохи, в которой происходит действие художественного произведения, конкретно-исторических, порой даже бытовых реалий эпохи. Мастерством таких описаний отличаются романы В. Скотта, лежащие уже где-то на пути перехода от романтизма к критическому реализму, роман «Собор Парижской бого матери» Гюго. И в разработке этой стороны своей художественной системы романтики подготовили и оплодотворили творческую практику критических реалистов. В теоретических концепциях иных выдающихся романтиков немалое место отводится приему гротеска (Гюго, Гофман), заострения образа, гиперболизации той или иной черты в характере персонажа. В тем большей мере эта сторона романтической эстетики воплотилась в произведениях многих романтиков. Смешение страшного и смешного у автора «Фантастических рассказов в манере Калло», у автора «Собора Парижской богоматери» органически присуще их творческому почерку и является одним из выражений романтической теории контрастов, восприятия действительности в ее резких диссонансах, в отличие от классицистической гармонии, стройности и завершенности. Но гипербола, контрасты, гротеск характерны и для творческой манеры тех романтиков, которые не декларировали специально этих принципов: де Сталь в ее романтических ловестях, отчасти Шатобриан и Вакенродер и, конечно, Байрон. С этим принципом заострения образа связана одна из генеральных художественно-эстетических идей романтизма — изображение ярких, страстных характеров, идея, которая особенно основательно была разработана в трудах г-жи де Сталь и отчасти Шатобри- ана. Романтическая теория контрастов 'предварила отражение противоречий действительности в их диалектической сути в творчестве критических реалистов. * * * Романтический гротеск, являясь одним из характерных стилистических 'приемов у многих романтиков, одной из черт их художественной манеры, в то же время выражал и определенные принципиальные аспекты их идейно-эстегической платформы. В той же мере это положение относится и к теории романтической иронии, и к принципу фрагмента. Причем если теория романтической иронии и как собственно теория, и как художественно-стилевой прием характерна прежде всего и почти исключительно для романтизма немецкого, то принцип фрагмента, теоретически обоснованный также в иенском романтизме, у немецких же романтиков получивший и наиболее широкое воплощение в художественной практике, был, однако, явлением, характерным и для других национальных романтиз- мов. Если строго придерживаться хронологических ориентиров, то первым опытом художественной прозы европейского романтизма следует считать «Сердечные излияния отшельника — любителя искусств» Вакенродера (1796). Но приблизительно годом позже появился «Опыт о революциях» Шатобриана и вскоре за ним его романтические повести «Рене» и «Атала» — произведения, в которых принцип фрагмента вряд ли был выражен менее определенно, чем у одного из зачинателей романтизма немецкого. Свой немалый вклад в утверждение этого принципа внесли и некоторые романтики английские, среди них Байрон как автор так называемых восточных поэм, поэты-лей- кисты Саути и Кольридж. ] Принцип фрагмента как, пожалуй, одно из самых ярких выражений отрицания романтиками классицистической идеи логической стройности и завершенности мироздания, покоящегося на рационалистических началах, а следовательно, и гармонической стройности и завершенности художественных произведений, своими глубинными корнями восходил к восприятию ими последствий Французской революции,! которая, приведя общественное бытие в состояние бурной динамики, сделала и осознание этого бытия как категории прогрессивной, развивающейся, находящейся в постоянном саморазвитии. Именно в этом философском смысле называл романтическую поэзию поэзией прогрессивной Ф. Шлегель. Следует, однако, помнить, что романтизм при всех многих генерализирующих его идейно-эстетических принципах был движением и разноликим и подчас остропротиворечивым. Здесь имеется в виду отнюдь не только различие творческих индивидуальностей художников-романтиков, что, разумеется, само по себе и определяет основу читательского восприятия романтизма как художественного феномена. В связи же с профилем настоящего издания обращают на себя внимание и идейноэстетические споры и дискуссии, которые в русле этого широкого литературно-эстетического и философского движения велись порой и между близкими союзниками (к тому же нередко и близкими друзьями) в пределах одного литературного объединения романтиков. О внутриромантической полемике можно было бы написать целое исследование, и весьма плодотворное в своей направленности, если эту полемику, эту разноликость романтизма рассматривать не как некие его деструктивные центробежные силы, а как дискуссии, в конечном итоге определявшие формирование, развитие этого направления, а равно и процесс собственного самосознания. С другой стороны, иные из этих дискуссий иногда достаточно убедительно раскрывали и исторически ограниченный характер романтизма, в особенности в поздних фазах его развития, его уязвимые стороны. Достаточно широкое изучение литературной теории романтиков в ее межнациональном аспекте убеждает нас в разносторонности и глубоком теоретическом обосновании нового направления в литературе и искусстве. В разных национальных модификациях романтизма степень теоретической разработки новых идейно-эстетических принципов была различной, но тем не менее она была фронтальной, межнациональной. Классицизм не менее основательно манифестировал свое понимание искусства, но теоретическая разработка его 'принципов сосредоточилась главным образом во французском национальном регионе. К тому же классицизм не охватил столь широкой сферы самых различных форм общественного сознания, как романтизм. Последние 10—15 лет в советском и зарубежном литературоведении заметно активизировалось изучение романтизма как в его конкретно-историческом, так и в типологическом аспектах, причем именно литературоведение советское вносит в этой области наиболее весомый вклад. Так, если до относительно недавнего времени наши ученые сосредоточивали свои усилия главным образом на романтизме зарубежном, то как факт знаменательный и отрадный следует отметить и подчеркнуть, что буквально всего лишь за несколько истекших лет мы получили ряд содержательных и интереснейших работ по романтизму отечественному, русскому. И разумеется, в русле этих активных усилий по изучению романтизма многое в этой сложной сфере науки уточнено, многое исследовано и открыто заново в области зарубежной, в особенности в романтизме немецком, не случайно привлекающем к себе внимание исследователей глубиной и богатство-м своей теоретической платформы. Однако теория романтизма развивалась не только в Германии. И при всей неоспоримости факта широкого международного резонанса и творческой практики и разносторонней теоретической деятельности немецких романтиков, особенно ранних, романтизм и в других национальных литературах внес свой существенный вклад не только в сокровищницу романтического искусства, но и в разработку его теории. Именно в этой связи следует подчеркнуть, что один из важных и в то же время мало разработанных аспектов теории романтизма—проблема национальной специфики его различных региональных модификаций — не может быть достаточно эффективно исследован вне изучения его теоретических манифестов.
До сей поры ни советское, ни зарубежное литературоведение еще не 'предприняло попытки представить в едином издании хотя бы приблизительную сводную сопоставительную картину основных положений эстетической мысли романтизма в его раз личных национальных выражениях. Подготовка такой сводной работы по очень многим обстоятельствам представляется делом чрезвычайной сложности и требует усилий целого коллектива исследователей. Настоящее издание имеет относительно ограниченный «географический» диапазон — немецкая, английская, французская и итальянская литературы. Но издатель полагает, что, представив в этой работе теоретическое богатство основных национальных модификаций европейского романтизма, можно существенным образом продвинуться к выполнению и более сложной задачи — осуществлению всеобщего сводного издания такого типа 4. Данная же книга, включающая в себя западноевропейские материалы, внесет немало нового в наши представления об этом этапе европейского искусства, позволит уточнить и скорректировать некоторые наши традиционные представления о романтизме, об отдельных художниках направления. В этой связи следует, например, отметить, что литературная теория немецкого романтизма, нередко воспринимаемая литературоведами-негерманистами на основе имеющейся единственной работы в этой области5, отнюдь не ограничивается теоретическими работами только лишь иенских романтиков. Поэтому авторский коллектив ставил одной из основных своих задач ввести в обиход советской литературоведческой науки многие совершенно новые, впервые переведенные на русский язык материалы, немалая часть из которых не стала еще предметом внимания зарубежных исследователей. * * * Представленные в этом сборнике материалы имеют не только констатирующее значение. Они уже сами по себе говорят о немалом перспективном значении романтизма и в его теоретическом аспекте, в особенности для ближайшего этапа литературного процесса, связанного главным образом с критическим реализмом. Обратившись к этому положению выше, следует дополнить его еще одним существенным моментом. В практике европейского критического реализма возникали и такие случаи, когда тот или иной представитель этого направления выступал с резким отрицанием принципов романтическо го отображения действительности в искусстве. В существе же своем это отрицание отнюдь не снимало определенных типологических и достаточно глубоких связей его творчества с принципами романтизма. В этом смысле показателен, в частности, пример Теккерея, одного из самых резких и решительных ниспровергателей романтизма. И тем не менее центральное произведение писателя, роман «Ярмарка тщеславия» с его знаменательным подзаголовком «Роман без героя», обнаруживает определенные связи с поздним незаконченным произведением Байрона — романом в стихах «Дон-Жуан», где в особенности последние песни утверждают идею безгероичности современного Байрону английского буржуазного общества. Эта же идея, углубленная и развитая Теккереем, является центральной в его названном романе. Дон-Жуан как центральный персонаж бай- роновского романа является не столько его героем в прямом смысле, героем, отражающим идеи автора, сколько персонажем, вокруг которого концентрируются композиционные нити романа. Таким образом, Теккерей в «Ярмарке тщеславия» опирался не только на опыт английского просветительного романа (Филдинг прежде всего), столь для него важный, но в определенной мере и на опыт творчества Байрона, хотя при этом и следует отметить, что в романе «Дон-Жуан» Байрон-романтик в своей творческой практике ближе всего подходил к принципам критического реализма. Другой сходный в этом смысле пример представляет собой крупнейший представитель позднего этапа в развитии французского критического реализма — Флобер, в не меньшей мере полемизировавший с романтическим восприятием действительности в искусстве, нежели Теккерей, и вместе с тем воспринявший и в своей эстетике некоторое трансформированное влияние эстетических ^принципов романтиков, склонных абсолютизировать искусство, отгораживая его от пошлости окружающей действительности. К тому же и весь первый период творчества Флобера, хотя и мало характерный для зрелых этапов идейноэстетического развития, связан был с кругом романтических идей и образов. * * * Рассмотрение различных национальных аспектов литературной теории романтизма неизбежно обязывает обратиться и еще к одному из сложных компонентов этой проблемы — к вопросам национальной специфики романтизма, причем проблема эта в соответствии с профилем и задачами настоящего издания должна быть поставлена преимущественно и почти исключительно именно в связи с теорией романтизма. ) И пожалуй, в первую очередь здесь следует обратить внимание на процесс становления и развития романтической теории в связи с общей эволюцией романтизма. Если принять, может быть, и несколько условное деление романтизма на ранний и поздний и если рассматривать его теорию как теорию общего межнационального литературного направления, то следует согласиться с тем, что наиболее важные и продуктивные положения романтической эстетики были поставлены и сформулированы в пору ранней фазы развития романтизма. В особенности это относится к романтизму немецкому, ранний период которого связан почти исключительно с деятельностью так называемой иенской школы.] В романтизме французском ряд ранних работ г-жи де Сталь, из которых особенно, пожалуй, следует выделить «О влиянии страстей на счастье отдельных людей и народов», произведения раннего Шатобриана закладывают основательный теоретический фундамент программы французских романтиков, сосредоточив внимание на основном его звене — понимании романтиками проблемы личности. Свое понимание романтизма не только как новой литературной школы, но и как нового мироощущения, а в значительной степени и общественного сознания, сформулировал Вордсворт в своем предисловии к «Лирическим балладам» (1798), имеющим столь важное значение для всей литературной теории романтизма. Свой существенный вклад в теорию романтизма внес и другой талантливый представитель «озерной школы» — Кольридж. Дальнейшее развитие теории романтизма в пределах конкретно-исторической фазы его развития в целом несколько, а порой и заметно ослабляется, что опять-таки особенно ощутимо в романтизме немецком. Но в каждой национальной литературе этот процесс получает не только свои специфические формы, но и свои пропорции. Так, с общественно-политической и экономической ситуацией раздробленной более чем на 360 больших и малых суверенных государств — королевств, курфюршеств, княжеств, вольных имперских городов, рыцарских владений, расположенных на территории тогдашней Германии,— была связана одна из существенных сторон национальной специфики раннего немецкого романтизма, наложившей свой заметный отпечаток и на характер позднего романтизма в Германии. Естественно, что условия, в которых находилась Германия конца XVIII — начала XIX века, предельно ограничивали для немцев сферу практической деятельности. Поскольку для интеллектуальной энергии нации были закрыты пути в экономику, торговлю, мореплаза- ние, в общественно-политическую деятельность, эта энергия аккумулировалась в области теории — в философско-эстетиче- ских исканиях, в художественной литературе. При крайнем убожестве политического и экономического состояния страны это была пора расцвета немецкого классического идеализма, лучшие десятилетия немецкой литературы, уровня которых Германия достигнет в дальнейшем едва лишь через столетие. В соответствии с этим и ранний немецкий романтизм получает ярко выраженный теоретический характер. В тех условиях литературное дело в самом широком смысле этого понятия становилось в стране особенно важным фактором общественной жцз-ни. — ^романтизм складывался в атмосфере передовых общественно-политических идей, которые выдвинула и стремилась осуществить революция во Франции конца XVIII века, и он не мог не воспринять их плодотворное влияние. Но в то же время он испытывал и сильнейшее воздействие разочарования в результатах этой революции, влияние кризиса просветительской веры в разум, разочарования в гражданских идеалах Просвещения. Отвергая не только результаты Французской революции, но и пути буржуазного развития вообще, иенские романтики в условиях феодальной отсталости Германии были далеки от поисков реальных путей общественного прогресса. Им чужда была вера в осуществление передовых идеалов Французской революции в будущем. Они не были ни реакционерами, ни реставраторами средневековых общественных отношений. Их положительный идеал был устремлен в прошлое, преимущественно в средневековье, хотя так или иначе он был связан у них с современностью (например, утопия Новалиса). Причем в утопическом идеале иенцев акцент ставился не на общественной, а на эстетической стороне. Характерной чертой теоретических концепций иепских романтиков, свойственной в значительной мере всей идеологической жизни Германии той поры, было стремление переносить конкретные общественно-политические идеи Французской революции в область духа, добиваться свободы личности не путем стоявших перед ней преград в реальной сословно-феодальной Германии, а в сфере иллюзорного эстетического идеала. В ряде других черт, определявших национальную специ фику литературной теории немецкого романтизма, следует выделить черту, свойственную всему европейскому романтизму, но немецкому в особенности,— связь с литературой Просвещения,— вопрос, уже затронутый в ином аспекте выше. Столь органических и одновременно синхронных контактов романтиз ма с литературой просветительской мы, пожалуй, не обнаружим ни в каком ином национальном литературном процессе. То обстоятельство, что в Германии в связи с общей отсталостью страны позже, чем в других странах, развивается Просвещение, имело существеннейшее значение как для теории, так и для художественной практики немецкого романтизма, причем не только раннего, но и позднего (главным образом в связи с Гёте). Вспомним, что в 'пору возникновения романтического движения в Германии, в пору начальной стадии его развития были живы почти все (за исключением Лессинга и Винкель- мана) выдающиеся немецкие писатели-просветители. В условиях феодально-абсолютистской Германии авторитет и общеэстетическая значимость Просвещения надолго и в начале XIX века сохраняют свое значение. Именно ранние немецкие романтики создали в Германии подлинный культ Гёте, сами в своих художественных опытах опираясь при этом во многом на его творческие принципы, которые переосмыслялись ими в романтическом плане. Многие из представленных в немецком разделе настоящего тома материалов свидетельствуют о том, что и позитивное, и подчас резко полемическое отношение к произведениям Гёте во многом формировало эстетические теории немецких романтиков. Крупнейший из поздних немецких романтиков Гейне, представлявший принципиально иную типологическую модификацию немецкого романтизма по сравнению как с ранним его этапом, так и со многими поздними романтиками — современниками Гейне, в своих литературно-эстетических работах уделяет Гёте едва ли меньше внимания, чем это делали его предшественники — иенцы, хотя этот активный интерес Гейне к Гёте и носил в значительно меньшей степени характер творческого восприятия влияния великого веймарца. Напротив, Гейне (и не без основания) считал себя тем немецким писателем, который в русле нового литературного развития внес решающий вклад в подведение итога «периода искусства», как он говорил, в немецкой литературе, знаменем которого он считал имя Гёте6. Литературный процесс Германии с конца XVIII столетия до начала 30-х годов следующего века представляет собой сложную и многообразную картину, в которой наряду со многими сопутствующими, порой весьма значительными явлениями центральное место занимает процесс противоборствования, но одновременно и взаимодействия традиций Просвещения, веймарского классицизма в частности, с основным направлением в искусстве и литературе — романтизмом. Рубеж столетий является интереснейшей вехой в развитии немецкой культуры: здесь мы наблюдаем, как в недрах мировоззренческих и эстетических принципов позднего Просвещения формируются новое мировосприятие, новые принципы художественного видения действительности — романтизм. Дальнейшие пути общественно-политического развития Германии как составной части Европы, прошедшей в ближайшие за Французской революцией десятилетия полосу бурных военных и социально-политических потрясений, приблизили литературный процесс и литературу романтизма прежде всего к реальности бытия вообще, к конкретным социальным и политическим задачам своего времени. Такое сближение с действительностью коснулось поздней фазы немецкого романтизма в целом, хотя и далеко не в равной степени в творчестве отдельных представителей этого литературного движения. Поэтому и отходят на задний план те напряженные философско-эстетические поиски, которые доминировали в творческой деятельности иенских романтиков. При верности этого общего положения не следует,, однако, делать из него вывод, что литературная теория в пору поздней фазы романтизма не обогащает его дальнейшее развитие. Естественно, что в основе своей поздние романтики сохраняют органическую связь с изначальными идеями своих предшественников — иенцев, даже в случаях и острой полемики с ними (например, Гейне), но именно они и существенно корректируют, и расширяют эстетическую платформу немецкого романтизма. Романтическая литературная теория в Германии немыслима без того вклада, который внесли в нее Гофман, Уланд, Гейне, Арним, Брентано. Во многом иную картину по сравнению с Германией представляет собой процесс развития романтической теории в Англии и Франции. Английская литература сыграла весьма существенную роль в самом формировании романтизма, в определении его истоков. Сам термин «романтический» в своем происхождении связан с английской литературой конца XVIII века7. Одной из самых ранних попыток осмысления сущности романтизма был трактат Т. Уортона «О происхождении романтической поэзии в Европе» (1774), где генезис романтизма автор связывает с литературой европейского средневековья и воздействием на нее, в свою очередь, арабской поэзии и поэзии скандинавских скальдов. Значительные явления немецкой литературы второй половины XVIII века, близкие раннему романтизму, формировались во многом именно под английским воздействием. Эстетика «Бури и натиска», эстетика Гердера испытывают немалое влияние Э. Юнга — его «Ночных дум» и трактата «Рассуждения об оригинальном творчестве», фольклористской деятельности Макферсона и Перси. Но, как уже отмечалось выше, Англия была той европейской страной, которая значительно раньше стран континента вступила на путь буржуазного развития, начав свою буржуазную революцию еще в середине XVII столетия; поэтому и усилилась ее роль как мощной экономической державы, быстро развившейся в мировую колониальную империю. Отсюда и национальный характер англичанина получал направление сугубо практическое. Этими обстоятельствами в конечном итоге определялась и специфика романтической теории в Англии 8. Внеся свой немалый вклад в qe развитие, она не имела столь фронтального и глубокого теоретического характера, как эстетика романтизма немецкого, она была тесно связана с вопросами социальными, с вопросами общественной практики своей страны. Но речь здесь идет, конечно, о генеральной, ведущей тенденции, которая отнюдь не исключала различия идейноэстетических ориентаций, как, например, в среде лейкистов, так и между Байроном и Шелли. Но в то же время бесспорно, что патриархальный консервативный идеал, в котором выражали свое неприятие буржуазно-капиталистического развития английские поэты-лейкисты, в особенности Вордсворт, имел совершенно конкретную социальную ориентацию на класс свободных йоменов — мелких сельских тружеников, безжалостно уничто- , жавшихся завершающей фазой промышленного переворота. -Бесспорно и то, что эстетика Байронл имела ярко выраженную прогрессивно-политическую направленность. В этой связи следует внимательно вдуматься в характер широко известного литературно-эстетического трактата Байрона в стихах, его поэмы «Английские барды и шотландские обозреватели». В совет ском литературоведении достаточно широко принято истолковывать это произведение выдающегося английского романтика как манифест революционного романтизма.1 И для этого есть свои веские основания. Однако ограничить такой формулировкой определение сути этой работы Байрона означало бы и упрощение позиций ее автора, и слишком упрощенное понимание процессов, характеризующих становление английского романтизма в начале прошлого столетия. Выражая глубокое неудовлетворение состоянием современной ему литературы в Англии, автор совершенно романтического сборника стихов «Часы досуга» — дебюта начинающего поэта —выступает здесь, как это ни прозвучало бы парадоксально в связи* именно с Байроном, скорее с консервативных, нежели новаторских эстетических позиций. Автор «Английских бардов...», уже заявив о себе как если не о значительном еще, но по крайней мере о заметном романтике, прокламирует свою принципиальную приверженность принципам классицизма. Не случайно поэтому и по форме поэма выдержана в совершенно классицистических традициях. Полемика, которую Байрон ведет здесь против лейки- стов — основного и важнейшего к тому времени явления английской литературы,— свидетельствует о том, что, в отличие, например, от Пушкина, Байрон не уловил глубоко новаторской и прогрессивной роли теоретических выступлений поэтов «озерной школь^Но, право же, не будем торопиться осуждать за это Байрона. И дело здесь не только в том, что большое видится на расстоянии. Причина здесь кроется отнюдь не в недальновидности Байрона и не в отсутствии у него эстетического чутья. Об этом, например, дос/гаточно убедительно свидетельствует последующее отношение самого Байрона к некоторым резким приговорам, 'вынесенным им поэме. Ключ к выяснению этого противоречия следует искать в том, что для начинающего революционного романтика Байрона была принципиально неприемлема консервативность и патриархальность социально- политических идеалов лейкистов. Отсюда и эстетическая ретроспекция автора «Английских бардов...» к классицизму, с которым он связал передовые общественно-политические идеалы, отсюда и чрезмерно преувеличенная оценка поэта английского классицизма А. Попа. Больше того, своего рода парадоксальным фактом литературного процесса Англии начала XIX века является то, что один из самых крупнейших романтиков в европейской литературе Байрон всегда считал себя верным приверженцем классицизма.' Своими путями шло развитие романтической теории во Франции. И здесь-то, конечно, первенствующее значение и для теоретических работ, и для художественных произведений име ло осмысление результатов и последствий Французской революции, в особенности для романтизма раннего и для его теории. Во Франции рубежа XVIII—XIX столетий было не до умозрительных философско-эстетических абстракций, как по ту сторону Рейна. «Жизнь француза есть жизнь общественная» — повторим здесь это меткое замечание Белинского. Выше уже отмечалась значительность вклада ранних французских романтиков в разработку теории романтизма. Но сколь своеобразна была эта теория! Духом Французской революции как события политического проникнуты ранние работы г-жи де Сталь и Шатобриана — одних из зачинателей европейского романтизма -в целом. Одна из примечательных работ г-жи де Сталь того времени весьма красноречива в этом смысле уже в своем названии — «О литературе в связи с общественными установлениями» (1800). Другая ее важнейшая работа, сыгравшая столь значительную роль в развитии эстетической мысли во Франции в пределах не только романтизма, но и критического реализма,—? «О влиянии страстей на счастье отдельных людей и народов» (1796)—опять-таки была плодом размышлений писательницы о проблемах общественно-политических, о проблемах революции. Близок по своему пониманию сущности романтического характера к концепции г-жи де Сталь и Шатобриан в своей важнейшей работе «Исторический, политический и моральный опыт о революциях древних и новых, рассмотренных в их отношении к Французской революции» (1797), где главной и исходной проблематикой является прямое и непосредственное осмысление ближайших последствий революции 1789—17^4 годов человеком, который принимал активное участие в политических и военных акциях против этой революции. Своеобразие путей формирования и развития французского романтизма заключалось, в частности, в том, что, хотя трудно переоценить роль Шатобриана, г-жи де Сталь, Конста- на, Сенанкура, Нодье — этой группы ранних французских романтиков—? не только для романтизма, но и некоторых существенных аспектов критического реализма Франции, они не создали школы в смысле общей литературной группы, объединения литераторов-единомышленников, ставящих перед собой задачу разработки единой теоретической платформы. Именно в подобную школу французский романтизм, как это отмечается многими историками литературы (в отличие от романтизма немецкого), оформился лишь на следующем этапе своего развития — в годы Реставрации, точнее — в начале 20-х годов прошлого столетия. Это десятилетие было одним из самых интересных и бурных периодов в истории французской лите ратуры. Острое столкновение старого и нового в литературе, борьба различных идейно-эстетических устремлений, формирование новых школ и литературных направлений носили одновременно и ярко выраженный политический характер, были существенным звеном в пестрой и динамичной картине политических конфронтаций, столь характерных для режима Реставрации во Франции. Не столь уж давно абсолютистская Франция диктовала всей Европе не только регламент придворного и великосветского этикета вплоть до его мельчайших деталей, моды одежды, но и совершенно непреложные нормы эстетического вкуса, выражавшиеся в принципах французского классицизма. И хотя и в XVII и особенно XVIII столетии отнюдь не только классицизм представлял литературный ^процесс страны той поры, именно с ним — с классицизмом — была связана эта ведущая роль Франции на литературной арене Европы. Вспомним при этом, что и в политической жизни Франция тех столетий играет все более и более заметную роль, а с конца XVIII века Париж становится на несколько десятилетий не только культурным, но и политическим центром на европейской карте. Внутренний авторитет классицизма, несомненно уже начавший в чем-то колебаться к исходу XVIII столетия, вновь существеннейшим образом, хотя и совсем иными путями, чем прежде, укрепил свой престиж в пору революции 1789—1794 годов, в ту фазу своего развития, которая позже получила название «революционного классицизма». Классицизм стал и официально признанным, и собственно даже официозным направлением искусства и литературы и в годы Первой империи, и в последовавшие за ее падением полтора, десятилетия восстановленного господства Бурбонов. Но в последней фазе своего развития после выполнения своей высокой гражданской миссии классицизма революционного это направление в искусстве, его эстетические нормы полностью теряют свою жизненную основу, становятся в полном смысле эпигонскими. Основным фактором, определяющим литературную ситуацию 20-х годов во Франции, становится борьба против эпигонского классицизма. Именно в эту пору и именно во Франции начавшая уже определяться к исходу XVIII века эстетическая и лингвистическая оппозиция слов-понятий классицизм — романтизм обретает свое наиболее конкретно-историческое наполнение и достигает апогея своего развития. В такой острой литературной и не в последнюю очередь общественно-политической обстановке и консолидируются силы романтизма и его союзников во Франции. О весомости и авторитете классицизма, даже в этой позднеэпигонской стадии его развития, свидетель ствует хотя бы тот красноречивый факт, что в 1819 году Бальзак, в недалеком будущем гигантская фигура западноевропейского критического реализма, начинает свой творческий путь трагедией «Кромвель», выдержанной в ортодоксальных классицистических канонах. И хотя дитя это обречено было стать мертворожденным, Бальзак чуть не на протяжении всего последующего десятилетия находился в плену своих иллюзий относительно эстетической значимости классицизма, только в силу чисто внешних обстоятельств обратившись к написанию романов, которые в соответствии с классицистической иерархией жанров он еще считал в ту пору жанром «низким». И в отличие от Стендаля, от его юного ученика и друга Мериме Бальзак стоял в стороне от борьбы против эпигонского классицизма. Если в начале века в общей расстановке литературных сил французский романтизм, в особенности в лице одного из своих главных зачинателей — Шатобриана, встретил весьма резкую оппозицию и в целом поначалу был больше силой обороняющейся, чем наступающей, то в годы Реставрации место и роль романтизма в литературном процессе Франции радикально меняются. При всех внутренних противоречиях романтического лагеря, при том, что своим сложным и противоречивым, хотя и неуклонным путем шел к романтизму Гюго, который в 1827 году становится признанным вождем и руководителем романтической школы, наиболее активным ниспровергателем классицизма, романтизм уже с начала 20-х годов становится все более грозным и действенным противником эпигонского классицизма. Французские романтики успешно предпринимают свое периодическое издание — журнал «Французская муза», на страницах которого активно выступают теоретики школы, сыгравшие немалую роль в консолидации и укреплении сил романтизма. Хотя при этом следует отметить, что с точки зрения общего поступательного развития романтической теории «Французская муза» вряд ли внесла в нее более существенный вклад, нежели в свое время Шатобриан и де Сталь. Убедительный авторитет и динамичную наступательную силу французскому романтизму той поры создавал его яркий художественный пример, воплощенный в свежих творческих талантах, быстро выраставших в фигуры общеевропейского масштаба,— Гюго, Виньи, Ламартин. К тому же именно этим художникам-роман- тикам, хотя и в разной степени, одновременно было дано содействовать в соответствии с новым временем обогащению и развитию и самой теории романтизма. В особенности здесь, конечно, следует подчеркнуть значение Предисловия Гюго к его драме «Кромвель» (1827). Пример раннего Гюго, выдающееся значение и место которого во французском романтизме и, в частности, в процессе его новой фазы становления и консолидации были только что отмечены выше, весьма ярко убеждает нас в одной из самых примечательных общетипологических особенностей романтизма — диалектике его связей с классицизмом. Представленные в сборнике материалы дают возможность наглядно проследить, как ранний Гюго формируется в лоне классицизма: это и статья «Дух великого Корнеля» (1820), и особенно показательно в этом смысле Предисловие к «Новым одам» (1824), где Гюго, еще отстаивая принципы монархизма в политике, говоря и о своей приверженности к классицизму в литературе, по существу, берет под защиту литературу новую, литературу романтическую. Говоря здесь с большим пиететом о Буало, Гюго одновременно и при этом со многими оговорками ратует за отступление от строгих правил классицистической поэтики, в частности, в стихосложении. И позже, когда уже прозвучали сокрушительные инвективы против классицизма в Предисловии к драме «Кромвель», «дух великого Корнеля» тем не менее ощутимо прозвучал в драме Гюго «Эрнани» (1829), ставшей на некоторое время своего рода боевым знаменем для французских романтиков. Своя существенная и особая роль в борьбе романтиков против эпигонов классицизма в самом становлении и теоретическом самосознании французского романтизма принадлежит Стендалю. Не будучи романтиком, в 20-х годах автор «Расина и Шекспира» стал их тесным союзником. Сформировавшись в эту пору как один из основоположников французского критического реализма, Стендаль и по многим чертам своей творческой манеры, и по своей органической связи с эстетикой романтизма стал одним из самых романтических критических реалистов. Особенно плодотворным в этой связи оказался для Стендаля опыт изучения теоретического и художественного наследия г-жи де Сталь. Будучи во многом несхожи, индивидуальны в своих эстетических взглядах, и прежде всего как художники, принадлежащие к различным литературным направлениям, Стендаль и Гюго в 20-х годах шли общим путем в своем стремлении утверждать принципы нового искусства, искусства, отражающего запросы современной общественной жизни. Отсюда порой чуть ли >не буквальное совпадение иных мыслей у автора «Расина и Шекспира» и у Гюго, например, в его Предисловии к «Одам и балладам» 1826 года, где, как и Стендаль, он решительно осуждает всякое подражание в искусстве, будь то подражание Расину или Шекспиру. Тем самым с идентичных позиций Стен- даль и Гюго подрывали основы своего рода теоретической методологии эпигонского классицизма. Романтизм итальянский, романтизм южной окраины Европы в силу своих глубоко специфических условий общественно- политической жизни страны, не только лишенной национального и государственного единства, все государства которой испытывали сильнейшее давление папской клерикальной реакции, и национальной независимости, являясь фактически протекторатом Австрии, государства, бывшего в ту пору средоточием европейской политической реакции, существенно отличался от центральноевропейских модификаций романтизма в целом. Итальянский романтизм в своей социально-политической устремленности был прямым порождением национально-освободительного движения, движения карбонариев, возникшего в 1815 году, рубежном в истории всей Европы,— году Ватерлоо. Эти два основных фактора определили и специфику теории итальянского романтизма. Свой отсчет он ведет с начала кар- бонарского движения, то есть истоки его относятся к тому времени, когда теория романтизма уже получила четкие контуры в своих центральноевропейских модификациях. С другой стороны, перед итальянскими романтиками стояла совершенно конкретная в своем художественно-эстетическом выражении задача — борьба за свободу Италии. Конкретность этой задачи обусловила и большую цельность итальянского романтизма, лишенного тех -подчас весьма острых внутренних конфронтаций, которые возникали в процессе развития романтических движений в других европейских литературах, но и определенную замкнутость, обособленность. В силу этих же обстоятельств и теория итальянского романтизма не достигла той широты и глубины обобщений, которые характерны для романтической теории Германии, Англии и Франции. Акцентированное значение гражданского идеала обусловило и большую, чем в других европейских литературах, близость итальянского романтизма к классицизму, а порой даже и слитность с ним, что сказалось/ как в творческой эволюции, в творческом методе отдельных итальянских романтиков, так и в их теоретических манифестах. Одним из первых и наиболее ярких выступлений итальянских романтиков в этом жанре было «Полусерьезное письмо Златоуста к сыну» (1816) Д. Берше, которое на материале литературы итальянской опирается на некоторые идеи, общие для европейского романтизма. Так, обнаруживая явную близость к эстетике романтизма немецкого, Берше развивает антитезу понятий классический и романтический. Он формулирует здесь мысль, очень близкую тому пониманию романтизма, которую десятилетием позже выскажет Стендаль в своей работе «Расин и Шекспир». Литература классицизма, по убеждению Берше,— это литература мертвых, литература романтизма— литература живых. Античные классики Гомер, Пиндар, Софокл, Еврипид для своего времени были тоже романтиками, полагает Берше, ибо воспевали они не деяния египтян или халдеев, а подвиги своих современников греков. Если вспомнить, что Берше принадлежал к миланской группе романтиков, куда входили и литераторы, одновременно являвшиеся и активными политическими деятелями карбонар- ского движения, что с ними тесно был связан живший в ту пору в Милане Стендаль, то с достаточной степенью научной достоверности можно предположить и «итальянский» источник этих идей Стендаля. Эта гипотеза представляется тем более вероятной, если учесть, какое огромное значение для общественного и художественно-эстетического сознания Стендаля имела итальянская культура в целом и ее новейшая политическая история. * * * В связи с уже частично затронутыми вопросами специфики немецкого романтизма, заключая общий очерк, .представляющий основные теоретические работы европейских романтиков, необходимо уточнить вопрос о международном значении эстетики раннего немецкого романтизма, поскольку вопрос этот (в значительной мере в силу своей малой разработанности) получает различные интерпретации в литературоведческой науке. От правильного решения этой проблемы во многом зависит не только уяснение сущности самого немецкого романтизма, но и определение правильного угла зрения «а многие существенные аспекты французской литературы (как романтизма, так и критического реализма), литератур ряда других европейских стран и США. Проблема эта имеет не только чисто фактическую сторону, но и существенное методологическое значение. С международным резонансом эстетики, а во многом и художественной практики раннего немецкого романтизма связан важный методологический вопрос об истоках романтических движений в европейских литературах, об истоках романтического мироощущения вообще. И этот вопрос ждет еще специального исследования. В литературе, посвященной проблемам европейского романтизма, он или не ставится вовсе, или возникает в форме отдельных замечаний. Достаточно распространена точка зрения, согласно которой именно теории раннего немецкого романтизма оплодотворили романтизм европейский, английский и французский в частности. Так, известный исследователь Ф. Штрих утверждает, что «европейский романтизм брал свои истоки в Германии и распространился отсюда в другие страны Европы» и. В советской германистике такое решение более или менее отчетливо представлено в известной работе Н. Я. Берковского «Эстетические позиции немецкого романтизма» 9 (в последней своей книге автор подходит к этому вопросу иначе10). Бесспорно, что эта позиция опирается на внушительную аргументацию — многочисленные факты связей романтизма различных европейских национальных литератур и литературы США с идеологией и художественной практикой именно немецкого романтизма. Достаточно известны, например, весьма активные попытки лейкистов, в особенности Кольриджа, опереться на идейно-эстетический опыт немецких романтиков и перенести его на английскую почву. Однако интерес в Англии к немецкой литературе, которая там, как и в других странах Европы, в XVIII веке, в сущности, была совсем неизвестна, начинается не с лейкистов. Влиянию немецкой литературы в Англии и ее изучению там положил начало доклад Г. Макензи, сделанный 21 апреля 1788 года в Королевском обществе в Эдинбурге, посвященный новейшей немецкой драматургии и драме Шиллера «Разбойники» преимущественно. Именно с той поры в Англии начинают появляться переводы произведений современных немецких писателей, возникает интерес к изучению немецкого языка. Десятью годами позже, в 1798 году Кольридж и Вордсворт едут в Германию, куда Кольридж давно стремился. Вордсворт же отправился в это путешествие, побуждаемый не столько интересом к Германии, сколько из дружеского расположения к Кольриджу. В следующем году Вордсворт вернулся в Англию, Кольридж же задержался там еще почти на целый год. Однако его интересы в Германии устремлялись не столько в область литературы, сколько в философию, и по возвращении на родину он стал активным популяризатором философской концепции Канта, а также стремился шире ознакомить своих соотечественников и с современной немецкой литературой. В идеологической жизни Германии конца XVIII века Кольриджа особенно активно интересовали сильно выраженные в ней тенденции односторонне идеалистические, с уклоном в область трансцендентного и мистического. И в этом смысле некоторые идеи немецкой ранне- романтической эстетики и философской идеалистической мысли Германии способствовали утверждению Кольриджа на философско-идеалистических позициях. Отметим, однако, что восприятие идей именно иенской школы Кольриджем относится к более позднему времени и связано почти исключительно с «Венским курсом» А. Шлегеля, получившим большой резонанс в Англии вообще и отчасти благодаря усилиям Кольриджа. , Рассматривая эту сферу ащую^немецких литературных свя- / зей, важно, однако, со всей определенностьюГподчеркнуть, что, как бы ни были популярны у значительной части английских образованных читателей абстрактно-идеалистические идеи немецкой философской и эстетической мысли, все же общая атмосфера идеологической жизни Англии, страны с высокоразвитым экономическим потенциалом, с высокой активностью общественной жизни, мало способствовала глубокому восприятию этих идей из Германии. Поэтому вряд ли можно говорить о каком-либо глубоком воздействии идей немецкого романтизма на литературу Англии начала XIX века. Но сам факт обращения такого значительного и талантливого представителя романтической литературы Англии, каким был Кольридж, к немецкой идеалистической философии, к эстетике и художественной практике немецких романтиков, распространение этих идей в широких читательских кругах Англии свидетельствовали о высоком авторитете среди них раннего немецкого романтизма и связан- ных с ним сфер идеологической жизни Германии. Следы воздействия немецкой романтической эстетики можно обнаружить в некоторых явлениях американского романтизма, в частности в творчестве Э. По, трансценденталистов. Последние особенно пристально изучали опыт европейских, и прежде всего немецких, романтиков, идеи немецкой идеалистической философии. С немецкой философией и романтической литературой они, правда, знакомились не всегда по первоисточникам, но и через лейкистов, Карлейля, г-жу де Сталь. Еще более существенным и органическим было воздействие немецкой романтической эстетики на некоторых французских романтиков. В первую очередь здесь речь должна идти о г-же де Сталь, чуть ли не открывшей заново для французов доселе неведомую им страну Германию. Она совершила по Германии два путешествия: первое в 1803—1804 годах, второе в сопровождении А. Шлегеля в 1807—1808 годах. По материалам этих путешествий, одной из основных задач которых г-жа де Сталь ставила знакомство с немецкой литературой, а не только со страной в целом, была написана ее книга «О Германии», получившая широкий отклик как во Франции, так и за ее пределами. Вторая часть книги состоит из четырех раз- делав, посвященных литературе Германии. Де Сталь пишет здесь о Виланде, Клопштоке, Лессинге, Гердере и в особенности о новейшей литературе — о произведениях Гёте и Шиллера, о творчестве Жан-Поля и романтиков — братьев Шлеге- лей, Тика и Новалиса. В 1813 году перевод этой книги появился в Англии и немало способствовал распространению там интереса к немецкой литературе. Во Франции же эта книга имела гораздо больший резонанс, нежели, например, усилия Кольриджа по пропаганде немецкой литературы у себя на родине. Французы, современники г-жи де Сталь, привыкшие к тому, что их литература со времен Буало, Корнеля и Расина является своего рода эстетической нормой для всей Европы, признаком хорошего вкуса, вдруг узнали из книги г-жи де Сталь о существовании другой литературы, в сущности, до сего времени совсем неведомой, произведения и общий дух которой столь отличны от привычных канонов классицизма. Путешествия известной французской писательницы по Германии, ее тесные личные контакты с А. Шлегелем, одним из основных теоретиков и пропагандистов идей иенской школы, усилили и обогатили романтическое мировосприятие г-жи де Сталь близкими для нее концепциями ранних немецких романтиков. Причем эту близость отнюдь не следует понимать как прямое восприятие г-жой де Сталь тех или иных позиций иенской школы или тем более как зависимость ее эстетики от этих позиций. Ко времени своей первой поездки в Германию г-жа де Сталь уже занимала видное место в литературной и общественной жизни Франции и имела достаточно четкую литературно-эстетическую платформу. Ее собственные теоретические позиции, прежде всего те, которые были сформулированы в работе «О литературе», обнаруживают определенную близость к идеям раннего немецкого романтизма, но совершенно независимо от них. Пока трудно установить с достаточной степенью точности, через какие каналы шло восприятие некоторых идей раннего немецкого романтизма к Гюго, но оно, несомненно, имело место. Так, в одной из своих ранних работ, в рецензии «Герман и Доротея» Гёте» (1798), имевшей важное значение для утверждения некоторых принципиальных положений романтической эстетики, А. Шлегель, в частности, формулирует свое понимание развития поэзии, согласно которому каждый род ее соответствует определенной эпохе в развитии человечества. В Предисловии к драме «Кромвель», этом важнейшем манифесте французского романтизма, Гюго выдвигает историческую концепцию литературы, очень близкую шлегелевской и в общем плане, и даже в отдельных формулировках. Отклики на эстетику А. Шлегеля содержатся и в работах Стендаля. Идеи немецкого романтизма ощущаются и в швейцарской, и в датской, и в польской, и в русской литературах. Такой широкий географический диапазон распространения эстетики иенцев связан, очевидно, с тем, что именно иенская школа наиболее глубоко и полно разработала теоретические принципы романтизма. Но все же к деятельности иенских романтиков не сводились истоки европейского романтизма. Как в английской, так и во французской национальных литературах эти истоки все же прежде всего связаны с национальной спецификой идеологической и общественно-политической ситуаций. То же самое относится и к любому другому национальному романтизму. Больше того, сама теория немецкого романтизма (правда, преимущественно через некоторые опосредования) опиралась на существенные иноземные влияния. Об этом отчасти уже шла речь выше в связи с контактами английской и немецкой литератур второй половины XVIII века. С другой стороны, немецкий сентиментализм, во многом предварявший возникновение романтизма, находился под большим воздействием Руссо. В этой связи следует подчеркнуть и тот факт, что активное распространение эстетики иенского романтизма за пределами Германии связано в значительной степени с деятельностью А. Шлегеля, и в первую очередь с его «Венским курсом», то есть относится уже к началу второго десятилетия XIX века. Итак, при наличии многих обобщающих идейно-эстетических характеристик романтизм в каждой национальной литературе был явлением суверенным, даже в тех случаях, когда он и воспринимал существенные импульсы извне — как эстетические, так и социально-политические. А. С. Дмитриев