§ 3. Открытие антиномичности разума

И здесь результаты исследования Канта явно превысили его первоначальные намерения. Мы уже видели, что первоначальное понятие Канта о диалектике было чисто отрицательное. Диалектическими положениями Кант назвал положения, которые претендуют на объективное значение, т. е. на необходимое отношение к предмету познания, но в то же время по своему логическому источнику и по своей логической природе неспособны обеспечить знанию эту объективную значимость. Иными словами, диалектическими Кант считает мнимообъективные, иллюзорно-предметные знания и умозаключения. В этом смысле диалектика есть только беззаконное, все положенные нормы преступающее и потому обманчивое, ложное и пустое в своих результатах применение функций рассудка.

Таково исходное, первоначальное понятие Канта о диалектике. Однако в развитии своих исследований Кант непроизвольно и незаметно для самого себя был вынужден настолько расширить понятие диалектики, что оно наполнилось совершенно новым, далеко отступившим от первоначальных замыслов и — что самое главное — необычайно плодотворным и конструктивным содержанием. Оказалось, что диалектический характер функции разума состоит не только в том, что разум стремится побуждать рассудок к сверхопытному применению категорий и, таким образом, строить мнимо-объективные суждения о предметах, лежащих вне границ его компетенции. Диалектиче- ская природа разума выражается, по Канту, еще и в том, что, в попытках сверхфизического, или метаэмпирического, применения разум — при известных условиях — оказывается антиномичным, т. е. с неумолимой необходимостью приходит к противоречиям, образует суждения, которые при ближайшем анализе оказываются равными по силе своего логического обоснования, но противоречащими и друг друга уничтожающими — по своему содержанию.

257

9 В. Ф. Асмус

Открытие диалектической природы разума есть один из самых замечательных по своим последствиям моментов в истории новой философии. Забвение диалектической традиции, о котором я говорил в начале настоящей главы, в том и выразилось, что в новое время было совершенно утрачено сознание антиномического характера познания и логического мышления. Докантовская метафизика учила, что бытие свободно от противоречий; противоречие ни при каких обстоятельствах не может быть усмотрено в самом бытии и его модификациях. Соответственно докантовская логика запрещала противоречие в мышлении. Правда, эта логика признавала, что логическое мышление весьма часто бывает поражено противоречием; в процессе познания возможно возникновение противоречащих суждений об одном и том же предмете. Однако появление противоречия в мышлении считалось только признаком его ошибочности, несостоятельности, и знаменитый принцип, или закон, противоречия запрещал думать, будто два противоречащих суждения могут оказаться сразу оба истинными. Иными словами, в противоречии видели нечто запретное и невозможное, не достойное ни бытия, ни мышления. В лучшем случае признавали фактическую возможность логического противоречия, но при этом отрицали какую бы то ни было его логическую ценность. Противоречие есть целиком только заблуждение, только ошибка, только болезненное состояние мышления. Будучи насквозь ошибочным и недействительным, противоречие должно быть немедленно устраняемо из мышления, как только оно в нем может быть обнаружено. Формальный принцип противоречия и есть норма, ограждающая логическое применение рассудка от противоречия. Значение этого принципа только нормативное и сводится к требованию — ни в коем случае не допускать мышление до противоречия.

В сравнении с этим учением открытие Канта, утверждавшее, что противоречие есть — при известных условиях — совершенно неизбежное и необходимое состояние разума, означало целый переворот. Значение кантовского открытия не может быть поколеблено указаниями, в которых отмечалось, что учение Канта об антиномичности разума не оригинально, заимствовано у Бейля и Артура Кольера142.

Кантовская антиномия несравненно шире по своему логическому и философскому содержанию, нежели аргументы Бейля и Кольера. Аргументы Бейля представляют только ряд возражений против существования протяженного мира. Аргументы Кольера, хотя и утверждают, что в известных случаях, а именно там, где налицо внешняя невозможность,— мы можем усмотреть «внутреннее противоречие (intrinsic repugnancy) в самой вещи», однако также относят эти случаи к проблеме существования внешнего мира. Напротив, у Канта центр тяжести переносится не столько в вопрос об объекте, обсуждение которого приводит к противоречию, сколько в исследование разума как той способности, которая является источником самого факта противоречия. Пусть Кант, как утверждает Робинсон, заимствовал идею антиномии у Кольера. Однако исторически плодотворным учение об антиномии разума оказалось только в той форме, которую ему придал Кант. В самой организации разума, т. е. в высшей, по Канту, объединяющей функции знания, Кант усмотрел необходимую антиномичность. Оригиналь- ность Канта — в подчеркнутой им мысли, что противоречия разума возникают не случайно, не как досадная ошибка разума, но как совершенно неизбежное, логически обоснованное состояние, и притом состояние, поражающее разум как раз при выполнении высшей цели познания, когда разум стремится к предельному объединению всех знаний. Учение Канта потому и произвело столь глубокое впечатление, что из него ясно вытекала мысль о противоречивой природе разума.

Учение Канта об антиномии разума вновь выдвигало проблему противоречия как в ее онтологическом, так и в логическом аспекте. Противоречие вновь — впервые после диалектических трактатов эпохи Возрождения — получало значение фундаментального факта познания. Из непонятного, хотя и случающегося заблуждения логического мышления, оно становилось необходимым моментом познания, притом — моментом, характеризующим высшую ступень знания при реализации основных синтетических задач.

Однако диалектическим — в этом новом содержании, т. е. антиномичным,— разум, по Канту, становится не при всяком своем применении. По учению Канта, необходимо различать отдельные виды применения чистых понятий разума. Видов этих столько, сколько существует отношений в наших представлениях. Но наши представления могут выражать, по Канту, либо отношение к мыслящему субъекту, либо отношение к многообразию мыслимого в явлении объекта, либо, наконец, отношение ко всем возможным предметам мышления вообще. В отличие от простых представлений, чистые понятия разума, или трансцендентальные идеи, предполагают, что мыслимые в них отношения всегда выражают абсолютное синтетическое единство всех условий вообще. Следовательно, существует, согласно Канту, три класса трансцендентальных идей: из них первый содержит в себе абсолютное единство мыслящего субъекта, второй — абсолютное единство ряда объективных условий явления и третий — абсолютное единство условия всех предметов мышления вооб- ще. Но мыслящий субъект, или душа, есть предмет психологии, совокупность всех явлений, или мир, есть предмет космологии, а вещь, содержащая в себе высшее условие возможности всего, что может быть мыслимо, или бог, есть предмет теологии. Таким образом, чистый разум побуждает нас к построению трех трансцендентальных учений: рациональной психологии, рациональной космологии и рациональной теологии. Все три эти науки Кант называет рациональными, ибо, стремясь каждая в своей сфере к безусловному синтезу всех условий, ни одна из них не может черпать план для своего построения в рассудке, способном дать лишь условный синтез. «План этих наук есть чистый и подлинный продукт или проблема одного лишь чистого разума»143.

По Канту, к каждой из своих трех трансцендентальных идей разум приходит путем специального,— для каждой идеи — особого умозаключения. Стало быть, существует три вида умозаключений чистого разума: в умозаключениях первого вида разум от трансцендентального понятия субъекта, не содержащего в себе никакого многообразия, приходит к абсолютному единству самого этого субъекта. Таково умозаключение рациональной психологии о душе как о субстанции простой по своему качеству, единой, имеющей отношение к возможным предметам в пространстве144. В умозаключении второго вида разум приходит к трансцендентальному понятию абсолютной целостности ряда условий для данного явления вообще. Так возникают учения рациональной космологии с ее вопросами о мире: о его начале во времени и пространстве, о делимости материи и о пределах этой делимости, о возможности свободной причинности, о возможности существования безусловно необходимого существа145. Наконец, в умозаключении третьего вида разум от целостно- сти условий для мышления о предметах, поскольку они могут быть нам даны, приходит к абсолютному синтетическому единству всех условий возможности вещей вообще, т. е. к богу. Такова рациональная теология с ее различными доказательствами существования бога: онтологическим, космологическим и физико-теологическим. И вот, оказывается, в каждом из этих трех умозаключений разум обнаруживает свою диалектическую сущность — прежде всего в уже известном нам негативном значении этого понятия. Ди- алектичность эта в том, что хотя умозаключения разума лишены эмпирических предпосылок, однако разум, в своем переходе от известного к тому, о чем у нас нет никакого понятия, приписывает своему знанию не принадлежащее ему по праву объективное значение. Задача трансцендентальной диалектики, как ее понимает Кант, и состоит в разоблачении ложной, мнимой объективности умозаключений чистого разума. Критика Канта имеет целью вскрыть те логические ошибки, путем которых разум ошибочно приписывает своим умозаключениям значение объективных истин. Согласно Канту, в строении каждого из умозаключений чистого разума скрывается известная логическая ошибка, которую трудно подметить и которая сообщает всему рассуждению обманчивую внешность доказательной и объективной истины. Кант дает обстоятельное разъяснение логической природы ошибок чистого разума и, таким образом, доказывает теоретическую несостоятельность и невозможность всех трех наук чистого разума. Так, умозаключение рациональной психологии заключает в себе, согласно Канту, «трансцендентальный паралогизм», с разъяснением которого падают все основанные на нем учения о нематериальности души, о ее неразрушимости, о ее взаимодействии с телами и т. д. Не более основательно и умозаключение рациональной теологии. Кант подробно анализирует все возможные виды рациональной демонстрации существования бога, показывает, что все они могут быть приведены к основному — так называемому онтологическому — и затем, опираясь на мысль, что из одного чистого понятия о боге как всемогущем существе не может быть выведен признак существования, показывает несостоятельность и невозможность теоретического доказательства бытия бога.

И в первом и в последнем своем умозаключении разум, доказывает Кант, оказывается диалектическим, однако не в смысле антиномичности, а лишь в том смысле, что его умозаключения иллюзорны, софистичны, не имеют действительного объективного значения. Ни в паралогизме чистого разума, на котором покоится здание рациональной психологии, ни в идеале чистого разума, на котором основываются мнимые доказательства рациональной теологии, разум не приводит к суждениям, которые содержали бы в себе противоречия. И в «паралогизме» и в «идеале» чистый разум диалектичен, но не потому, что приводит к противоречиям, а потому, что его притязания на объективную истину оказываются ложными, а его умозаключения — лишь умствующими, но не аподиктичными. Так, трансцендентальный паралогизм создает, по словам Канта, «только одностороннюю видимость в отношении идеи о субъекте нашего мышления, а для утверждения противоположного нельзя исходя из понятий разума найти какую-либо видимость»49. То же самое справедливо и относительно третьего умозаключения чистого разума, которое Кант называет идеалом. Здесь противоположное мнение об объекте суждения может быть только отрицанием бытия бога. Но всякое суждение отрицания есть, по мысли Канта, суждение вторичное, производное. «...Все истинные отрицания суть не что иное, как границы (Schranken), каковыми они не могли бы быть названы, если бы в основе не лежало безграничное (все)»50. Поэтому в идеале чистого разума применение разума так же, как и в паралогизме, диалектично, но отнюдь не антиномич- но. Напротив, трансцендентальный идеал, состав- ляющий, по Канту, «высшее и полное материальное условие возможности всего существующего», есть «единственно подлинный идеал, доступный человеческому разуму, так как только в этом единственном случае само по себе общее понятие о вещи полностью определяется самим собой и по-

Г 51

знается как представление об индивидууме» .

Психологическая и теологическая идея, говорит Кант, не содержит в себе антиномии. В самом деле, противоречий в них нет, и потому каким же образом кто-либо мог бы оспаривать их объективную реальность, если отрицающие их возможность знают о них так же мало, как и утверждающие ее.

Совсем иной характер имеет функция чистого разума во втором умозаключении, в котором мы «применяем разум к объективному синтезу явле- ний»52 и которое составляет основу всех утверждений рациональной космологии. Здесь разум диалектичен не только в том смысле, что приписывает своим аргументам не принадлежащую им объективную силу, но еще и потому, что здесь применение его необходимо оказывается антино- мичным, противоречивым. В стремлении к безусловному объективному синтезу явлений разум необходимо развивает ряд суждений о мире, которые при ближайшем рассмотрении оказываются в равной мере обоснованными, но в то же время несовместимыми, противоречивыми. Вместо односторонней иллюзии, владеющей разумом в паралогизме и в идеале, здесь разум как бы раздваивается, вступает в противоречие или в спор с самим собою. На каждое утверждение рациональной космологии тотчас же находится равное ему по силе логического обоснования, но противоречащее по содержанию утверждение. Такое состояние разума Кант называет антиномией чистого разума.

Кант сам превосходно понимал, что его учение об антиномии есть новая и притом крайне важ- ная страница в истории философии. Как бы ни была велика зависимость Канта в этом пункте от Бейля и Артура Кольера, не подлежит сомнению, что свое учение сам Кант воспринимал как неслыханно новое и чрезвычайно парадоксальное, трудно уразумеваемое. «Здесь мы, собственно,— писал Кант,— сталкиваемся с новым феноменом человеческого разума»146. Не менее энергично выражается Кант и в «Пролегоменах»: «Здесь мы видим,— писал он,— удивительнейшее явление человеческого разума, не имеющее ничего подобного этому ни в каком другом применении разума». Состоит оно в том, что всякий раз, когда мы мыслим явления чувственного мира как вещи сами по себе, а именно это имеет место в рациональной космологии, то «...неожиданно обнаруживается противоречие, неустранимое обычным, догматическим путем, так как и тезис, и антитезис можно доказать одинаково ясными и неопровержимыми доказательствами — за правильность их всех я ручаюсь; и разум, таким образом, видит себя в разладе с самим собой...»147

А именно: в соответствии с четырьмя классами категорий существует четыре пары антиномических утверждений чистого разума. С одинаковой степенью логического совершенства и логической убедительности можно доказать, что мир имеет начало во времени и пространстве и что мир во времени и в пространстве бесконечен; далее: что в мире все состоит из простого, неделимого и что нет ничего простого, и все сложно; что в мире существуют свободные причины и что, напротив, нет никакой свободы, а есть только природа, т. е. необходимость; наконец, что в ряду мировых причин есть некое необходимое существо и, напротив, что в этом ряду нет ничего необходимого, а все случайно148. Излагая свое учение об антиномии, Кант настоятельно подчеркивает, что, как и все остальные трансцендентальные идеи, антиномии чистого разума появляются совершенно необходимо. Необходимость антиномии, во-первых, есть трансцендентальная необходимость, с какою в разуме возникают сами проблемы рациональной космологии. В своем стремлении к абсолютному синтезу разум предписывает нам мыслить мир как безусловную полноту ряда всех явлений. Пока понятия нашего разума имеют предметом только целостность условий в чувственном мире, до тех пор наши идеи о нем имеют, правда, трансцендентальный, но все же только космологический характер. Но как только мы полагаем безусловное вне чувственного мира, т. е. вне возможного опыта, космологические идеи становятся трансцендентными: они сами себе создают предметы, объективная реальность которых основывается не на эмпирической полноте ряда условий, а на чистых априорных понятиях56. Понятия эти и приводят разум к противоречивым утверждениям.

Во-вторых, необходимость антиномии состоит в логической убедительности, с какой мы должны признать одинаково истинными как доказательства тезисов, так и соответствующих им антитезисов.

Однако антиномичным разум оказывается, по Канту, не только в теоретическом своем применении. Диалектичность утверждений разума проявляется не только там, где человеческий ум стремится к созданию объективной науки о предметах, лежащих за пределами возможного опыта. Антиномия, с точки зрения Канта, возникает также и в практическом, или нравственном, применении разума, соответствующем высшей способности желания. «Чистый разум,— говорит Кант,— будем ли мы его рассматривать в спекулятивном или практическом применении, всегда имеет свою диалектику, так как он требует абсолютной цело- купности условий для данного обусловлен- ного...»59 В сравнении с теоретическим практический разум в этом отношении не имеет преимущества и точно так же подлежит разрушительной диалектике. «Не лучше,— замечает Кант,— обсто- 57

Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 4, ч. 1, стр. 160. 58

Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 3, стр. 367. 59

Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 4, ч. 1, стр. 437.

ит дело с разумом в его практическом применении». Основываясь на склонностях и естественных потребностях, чистый практический разум «также ищет безусловное для практически обусловленного,... и притом не как определяющее основание воли; когда это основание уже дано (в моральном законе), он ищет безусловную цело- купность предмета чистого практического разума под именем высшего блага . Антиномия практического разума состоит, по представлению Канта, в том, что, хотя в высшем практическом благе добродетель и счастье должны мыслиться неразрывно связанными между собой и, таким образом, либо желание счастья должно побуждать к закону добродетели, либо, напротив, закон добродетели должен быть побудительной причиной счастья, однако на деле ни первое, ни второе взаимоотношение между ними не могут быть мыслимы. Одинаково невозможно как то, чтобы человек побуждался к добродетели же лани - ем счастья, так и то, чтобы добродетель была источником жажды счастья. Первое положение невозможно, ибо, как доказывает Кант, принципы или максимы149, которые полагают основу определения воли в желании счастья,— вовсе даже не суть моральные максимы и не могут служить основою добродетели150. Но и второе положение невозможно, ибо всякое практическое соединение причин и действий, которое субъект стремится осуществить как результат определения своей воли, сообразуется «не с моральными намерениями воли, а со знанием законов природы и физической способностью пользоваться этими законами для своих целей»63. Поэтому даже самое пунктуальное соблюдение морального закона не может гарантировать необходимого и для высшего блага достаточного соединения счастья с добродетелью. Но всякое содействие высшему благу необходимо заключает в своем понятии это соединение. Таким образом, невозможность практического сочетания счастья с добродетелью доказывает, по мнению Канта, невозможность и ошибочность самого морального закона. Антиномия практического разума, доказав, что ни максима добродетели не может быть убедительною причиною счастья, ни жажда счастья не может побуждать к добродетели, приводит к уничтожающему для морали выводу, что моральный закон, который необходимо повелевает содействовать высшему благу, есть фантастическое представление, направленное на пустые, воображаемые цели и потому ложное по са-

64

мому существу .

Итак, и теоретический и практический разум оказались, согласно Канту, в равной мере глубоко пораженными диалектическим противоречием. Разум не только не может мыслить мировое целое, не впадая тотчас в противоречия, но также не может без противоречия мыслить самоё понятие нравственного закона вместе с необходимо принадлежащим ему понятием причинной связи между добродетелью и счастьем.

Но если ни теоретический, ни практический разум, каждый рассматриваемый сам по себе, не может избежать естественной и необходимой диалектической антиномии, то, быть может, свободным от нее окажется их синтез? Однако и здесь диалектика оказывается неизбежной. Правда, Кант затратил громадные усилия, чтобы установить синтетическое единство сфер теоретического и практического разума. Хотя между областью понятий природы, составляющей предмет теоретического разума, и областью понятия свободы, которое может быть усмотрено только в практическом разу- ме, «лежит необозримая пропасть, так что от первой ко второй (следовательно, посредством теоретического применения разума) невозможен никакой переход»151, все-таки «понятие свободы должно осуществлять в чувственно воспринимаемом мире ту цель, которую ставят его законы»; и, следовательно, природу «надо мыслить так, чтобы закономерность ее формы соответствовала по меньшей мере возможности целей, осуществляемых в ней по законам свободы»66. «Таким образом, все же должно существовать основание единства сверхчувственного, лежащего в основе природы, с тем, что практически содержит в себе понятие свободы»67. Этот способ мышления осуществляется, по Канту, в способности суждения. В семье высших познавательных способностей способность суждения представляет, по Канту, промежуточный член, или высшее объединяющее звено, между рассудком и чувственностью. Именно способность суждения с ее принципом — судить о природе по ее частным законам — дает «посредствующее понятие между понятиями природы и понятием свободы», а также «делает возможным переход... от закономерности согласно понятиям природы к конечной цели согласно понятию сво- боды»152. Понятие это, представляющее высшее синтетическое звено в системе философии, есть, по Канту, понятие целесообразности.

Но хотя, таким образом, телеологическая точка зрения способности суждения уничтожает непроходимую пропасть между теоретическим и практическим разумом, являясь поэтому высшим объединяющим понятием всей философии Канта, однако применение этой точки зрения в рефлексии

г 69

о природе и об искусстве не может, по мысли

Канта, избежать диалектической антиномии. В своем рефлектирующем применении способность суждения оказывается также диалектичной и ан- тиномичной.

В суждении эстетического вкуса о формальной целесообразности объекта — на основании чувства удовольствия или неудовольствия — антиномия выражается в том, что о суждениях вкуса необходимо одновременно утверждать как то, что они основываются на понятиях, так и то, что они не могут основываться на понятиях. Суждения эстетического вкуса основываются на понятиях, ибо «иначе, несмотря на их различие, нельзя было бы о них даже спорить», т. е. «притязать на необходимое согласие других с данным суждением». И — в то же время — суждение вкуса не может вовсе основываться на понятиях, ибо «иначе можно было бы о нем диспутировать», т. е. «решать с помощью

70

доказательств» .

Наконец, в телеологическом суждении о реальной целесообразности природы — на основании рефлексии рассудка и разума — также необходимо возникает диалектика, которая приводит к противоречиям способность суждения. Это противоречие состоит в том, что существуют объекты, которые приходится рассматривать одновременно как возникшие по механическим законам природы и как созданные по представлению их конечной цели. В то время как первая максима телеологической способности суждения гласит, что «всякое возникновение материальных вещей и их форм надо рассматривать как возможное только по ме-

способности суждения, может быть либо чисто субъективным и формальным — в суждении о красоте природы — либо объективным и реальным — в суждении о цели природы. Эстетическая способность суждения есть способность судить о формальной целесообразности на основании чувства удовольствия или неудовольствия; телеологическая — способность судить о реальной целесообразности природы посредством рассудка и разума (Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 5, стр. 193—194).

70 Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 5, стр. 359.

ханическим законам», вторая максима, напротив, утверждает, что «некоторые продукты материальной природы нельзя рассматривать как возможные только по механическим законам»,— суждение о них «требует совершенно другого закона каузальности, а именно закона конечных при- чин»153.

Итак, троякое исследование разума, предпринятое Кантом в «Критиках», обнаружило диалектическую антиномичность разума во всех трех видах его применения. И спекулятивная — теоретическая, и моральная — практическая точка зрения, равно как и рефлектирующая точка зрения, соответствующая способности суждения,— все они, каждая в своем аспекте, в своей области, но каждая с одинаковой силой необходимости, реализуются в положениях, которые, при ближайшем анализе, оказываются противоречивыми.

Значение кантовского открытия антиномии совершенно исключительно154. Впервые — после долгого перерыва — Кант показал, что разум — по самому существу своему — диалектичен. Универсальным притязаниям абстрактно-метафизических принципов тождества и противоречия Кант противопоставил ряд случаев, в которых разум вынужден одновременно мыслить в качестве истинных противоречащие друг другу суждения. Открытие Канта било по главной твердыне метафизической логики — по запрету противоречия. Из невозможного, немыслимого, ложного по самой природе, а потому запретного, презираемого, го- нимого за пределы логической мысли — противоречие вновь выдвигалось как центральный, важнейший факт и как основная проблема познания. И каков бы ни был способ, посредством которого Кант разрешил свою антиномию,— об этом будет сказано ниже,— но уже сама постановка проблемы знаменовала громадную победу диалектической мысли. Более того, самые неудачи и недостатки кантовского учения об антиномии — а они, как мы увидим, весьма велики — оказались чрезвычайно плодотворными, так как привлекали внимание современников и ближайших продолжателей Канта к самым трудным и к самым значительным пунктам проблемы.

Но положительное значение кантовской диалектики не исчерпывается одним лишь тем фактом, что в своей антиномии Кант выдвинул вновь логическую проблему противоречия. Историческая плодотворность кантовской диалектики идет гораздо дальше простого указания на факт формального противоречия разума с самим собой. Несомненная заслуга Канта состоит в том, что противоречивую природу разума Кант показал на примере проблем, которые, действительно, не только для Канта, но и для нашего современного научного воззрения, скрывают в себе настоящую анти- номичность, а по своему содержанию принадлежат к весьма значительным, к самым глубоким проблемам человеческой практики и теории. Достаточно указать на антиномию необходимости и свободы. Этой антиномией Кант выдвигал подлинно диалектическую проблему громадной важности и весьма древнюю в своей истории. Над проблемой свободы и необходимости трудились еще античные диалектики и материалисты. Диалектика необходимости и свободы намечалась в XVII в. в системах Гоббса и Спинозы73.

Однако после Спинозы сознание диалектического характера проблемы свободы утрачивается, и проблема разрешается либо в духе грубого спи-

73 См. об этом В. Ф. Асмус. Диалектика необходимости и свободы в этике Спинозы.— «Под знаменем марксизма», 1927, кн. 2.

ритуализма, игнорирующего детерминизм природных процессов, либо в духе одностороннего вульгарного материализма, уничтожающего свободу в детерминизме природы. Кроме того, хотя общее решение проблемы свободы, данное Спинозой, в общем было совершенно правильно и, как мы вскоре убедимся, стояло неизмеримо выше решения, предложенного Кантом, однако ни у кого из предшественников Канта, не исключая даже Гоббса и Спинозы, мы не найдем такого ясного, как у Канта, сознания антиномической природы самой проблемы.

Но и другие антиномии кантовской диалектики — в более или менее искаженной форме — воспроизводят реальные и по сути глубоко диалектические проблемы. Так, антиномия механизма и телеологии, которой Кант занимается в «Критике способности суждения», сводится, как это показал Гегель, к той же антиномии свободы и необходимости*.

Не менее реальна и кантовская диалектика эстетического суждения, развернутая в антиномии эстетической способности суждения. И в наше время перед эстетической наукой стоит проблема диалектического синтеза противоречий, которые возникают вследствие того, что суждение эстетического вкуса одновременно сознается нами и как недоказуемое, и в то же время как такое, которое должно — через объективное обоснование — получить всеобщее и необходимое значение.

Даже космологическая антиномия конечности и бесконечности мира, равно как и антиномия его неделимой простоты и сложности, содержат в се-

74 «Противоположность между телеологией и механизмом,— писал Гегель,— прежде всего представляет собой более всеобщую противоположность свободы и необходимости. Кант приводит... противоположность в этой последней форме среди антиномий разума, а именно, как третье столкновение трансцендентальных идей» (Гегель. Сочинения, т. VI. М., 1939, стр. 193. Ср. еще там же, стр. 190—192). К диалектике необходимости и свободы сводится также учение Канта о гении (Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 5, стр. 322—337). Об этом см. А. Baumler. Kants Kritik der Urteilskraft, Halle, 1923, S. 141—166.

бе — если не прямо в той формулировке, которую им сообщил Кант, то косвенно — известное реальное содержание, сводящееся к общей диалектике континуума и прерывности.

Открытие Кантом антиномий, а также значительность и серьезность проблем, на материале которых Кант демонстрировал антиномичность разума, сделали учение об антиномии одним из самых влиятельных в истории новейшей философской мысли. В связи с этим оценка кантовского учения об антиномии в суждениях младших современников Канта в общем была весьма высока. Особенно авторитетным и инструктивным было это учение в глазах диалектиков.

«Старый Парменид,—писал о Канте Шеллинг,— с его описанной Платоном ясностью духа, и диалектик Зенон признали бы в нем родственного им по духу мыслителя, если бы им дано было увидеть его искусно возведенные антиномии, этот непреходящий памятник победы над догматизмом, эти вечные пропилеи истинной философии»155. Еще определеннее и отчетливее оценка Кантовых антиномий у Гегеля. Одна из величайших заслуг Канта состоит, по мнению Гегеля, в том, что он установил «объективность видимости и необходимость противоречия, принадлежащего к природе определений мысли»156. «Кантовские антиномии,— утверждает Гегель,— навсегда останутся важной частью критической философии; они преимущественно и привели к ниспровержению предшествовавшей метафизики и могут быть рассматриваемы как главный переход к новейшей философии»157. Преимущественно на антиномиях основывается, по Гегелю, убеждение в ничтожестве категорий конечности со стороны содержания, а этот путь, по мысли Гегеля, более правильный, «чем формальный путь субъективного идеализма, согласно которому их недостаточность заключается лишь в том, что они субъективны, а не в том, что они суть в самих себе»158. Даже антидиалектический Шопенгауэр, чрезвычайно скептически относившийся к трансцендентальной диалектике Канта, должен был признать, что по объективной силе влияния именно учение Канта об антиномии занимает первое место. С изумлением Шопенгауэр констатирует, что «ни одна часть кантовской философии не встретила столь мало возражений и, даже более того, не нашла такого признания, как это весьма парадоксальное учение»159. «Почти все философские фракции и руководства,— писал Шопенгауэр,— придают ему важное значение, повторяют его и разрабатывают дальше,

между тем как почти все остальные теории Канта

80

подверглись нападкам» .